ничего спросонья не видя, расхватывали, делили портянки да сапоги. Помогалов
же погонял:
оставленных нарах солдата. Тот лег на живот, руки под голову подложил и
растянулся на койке, облапал место, Матюшиным оставленное. У того и сердце
бьется мерно, и глубже дышит грудь, а потому чего-то Матюшину в этой жизни
наперед уж из-за него не достанется. Но вот только не знает, чего же не
достанется. А еще приходит начальник и на службу гонит. А сучонок спать
оставится, он же и выспится лучше, быстрей - и Матюшин будто вдогонку за
спящим хочет броситься. И не приметил, как пришел ему черед догонять - это
он теперь понял и с какой уж ненавистью выглядывает впотьмах задушевного
своего врага. Тот догнал, оказывается. А теперь и Матюшин успеть должен.
равных начинают, пускай и Матюшин отнимет для начала хоть щепоть сна.
туда, рукой сюда... хочет уползти.
что-то. Одно слышно, что злое. И ворочается опять же, будто уползти хочет.
Получил, сука, думалось Матюшину, хорошо же тебя растолкал. И хоть все нутро
его ослабевшее упрямилось спешке, но как был Матюшин разбужен, так и
погоняет сам себя. Кажется, что для того и живет, чтобы, с нар сорвавшись, и
взобраться на нары.
хлебом, оставшимся от вечера. Приготовлял чифирь, шестерил в караулке
Ребров. Он же резал и буханку, посыпая ломти сахаром. В ночной наряд уходило
по числу вышек и постов восемь человек. Матюшин запоздал и сел за стол
последним.
холуя. Стоял Ребров пристыженный и растерянный.
хлеба.
затаились и ждут.
перекосило всего... Он, сука... Вот же и разбудил раньше времени, и хлеба не
досталось из-за него. А кругом жуют и чаек попивают. И один Матюшин за
столом дураком сидит, бедным родственником. Эти морды вроде и не торопились,
а всего вдоволь им досталось - будут сыты. Почудилось ему, что и с койкой, и
с хлебом не иначе как подстроили, - исподтишка начинают топить. Реброва
подсунули, а этот урод радешенек услужить.
что налил Матюшину в голубую кружку. Все стихли, когда поднес Матюшину
голубую. Тот в скамью вжался. Ребров же ничего не понимает, дурак, и
виноватенько улыбается, силится угодить, докладывает:
тяжко стало в животах, в головах. И он ухмыляется, такая ухмылка ему уже и
легче давалась. Стали сонливо утекать в караульное помещение. Дожо со
старшиной слушали радио. Китаец хотел спать и клевал носом.
петушком: - Ну что, сынки, еще-то пошагаем? Живые есть? Вы терь что на зоне,
что в зоне, а я помиловки дать не могу. Никакой вам второй серии. Кино
кончилось.
нужно хорошо, вона ни хлеба не хватило, ни чая...
свой автомат, Матюшин потащился в караульный дворик.
Матюшин пошагал впереди, чтобы никого не видеть. Из хвоста его окликали и
материли, чтобы не гнал, но Матюшин не слушался.
пройти которую мог только со всеми - вход ее был заблокирован и когда она
распахивалась, то взвывала истошно сирена. У тропы его и догнал китаец.
домой. Деньга хоросо. Домой много деньга надо.
на зону. Моя насальнику будет докладывать, насальник узнает.
отпихнуть, но заслышал топоток и поневоле вцепился, молча и зло уместив
сбоку от подсумка, на отяжелевшем ремне.
хабаровских и Дыбенко, что весело погонял сонливых да понурых зверей,
сбившихся в стайку.
боялся, но и не стало у него настроения, чтобы посмеиваться или затеять
драку. Они оба никого рядом не замечали, оттесняя собой других. Матюшин,
когда китаец открыл вход, шагнул твердо первым на тропу, а Дыбенко разжился
у зверей куревом и отстал, попыхивая и никуда не спеша.
другого боку, которым наваливалась на тропу зона, мерцала вьюжкой "егоза",
будто зависшая над новой ровной следовой полосой.
которой лился белесыми повитками и растаивал холодно дым. Из прожекторов,
прикрепившихся паучатами к трубе, били два накаленных добела луча, чей
дальний свет заволакивал тропу, так что солдаты по ней двигались, будто в
тумане. А за стеной лагеря стояла и не дышала тьма, такая же дощатая, в два
метра высотой, и сразу начиналось, выше заборов, небо.
идущих в наряде будоражились нервы. В тот миг все трезвели ото сна, чувствуя
легкость ничего не весящих тел, нагруженных только железом автоматов, и
ознобистый холод. Кто-то отставал, кто-то убыстрял шаг, кто-то держался с
безмолвной злостью своего места; строй идущих выравнивался и подтягивался, и
тот, чей черед был заступать на вышку, выталкивался вперед, сходясь с ней
один на один.
и заорал оглушительно солдат:
тропу, но никто его не окликал. На землю скатился вместо него орущий, будто
оглохший, детина, который плюхнулся на грудь Дыбенке и дыхнул ему с ходу в
рожу:
было похоже на тупик, глухое и темное, сдвигались в угол заборы,
сдавливалась в их тисках тропа; инструктор таился и взмахом руки подал знак
остановиться. Никто не разобрал, чего он боялся, но все утихли и одолели
тяжело остаток тропы, будто гору. У вышки отдышались и ослабели, поняв, что
происходило.
боком, так что в просвете ее квадратуры, чернея, виднелся по пояс
караульный. Солдат спал стоймя, свесив головушку, похожий в плащ-палатке на
пугало.
молодой, сладко. Эх, надо бы раскумарить! Пойду-ка, может, возьму его
Флинт Эрик
Лондон Джек
Сертаков Виталий
Белов Вольф
Шилова Юлия
Афанасьев Роман