с Москвой.
полагал, что незачем таскать в с е каштаны из огня для американцев.
Какие-то - да, но самые вкусные надо сберечь для немцев. Чем труднее будет
американцам в Аргентине, тем легче германская промышленность, восстав из
пепла, войдет туда, чтобы стать монополистом богатейшего рынка.
Естественно, присутствие русских помешает этому, поэтому надо сделать все,
чтобы отношения между двумя странами были прерваны в зародыше.
ШТИРЛИЦ (Латинская Америка, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________
Ригельта:
толком ни английского, ни португальского...
с кем-то из своих на английском? Он же профессионал; как-никак школа
Скорцени, а это высокая школа..."
разведку, - сказал Ригельт. - Я очень боялся, что у вас потребуют паспорт
при выходе из самолета, говоря откровенно...
почве... Слушайте, а в самолете, когда я спал, ко мне никто не подходил?
тебя ловить, собака, потому что ты сейчас победитель, я подставлюсь тебе,
я же прекрасно помню тебя, когда ты нес какую-то околесицу, а я
чувствовал, что засыпаю, и не мог даже представить себе, что ты намешал
мне гадость, вот что значит дохнуть воздуха надежды и расслабиться, урок
на всю жизнь. А сколько мне отпущено? Откуда знать, что случится сегодня,
если он вывезет меня в эту самую Игуасу?"
изображение в потрескавшемся местами стекле и вдруг рассмеялся: за
последний час два раза в сортире и оба раза по делу - первый раз писал в
самолете письма, стиснут, будто в гробу; а сюда его привела память: из
таинственных глубин ее всплыл рассказ эсэсовца Ойгена (или второго -
Вилли?), как тот в какой-то латиноамериканской столице зашел в туалет,
открыл окно и вылез на улицу - без всякого штампа пограничников в
паспорте: "Там бардак; можно вытворять, что душе угодно".
остальные были пусты. Ребристое, матовое стекло окна было полуоткрыто; он
подошел к нему и распахнул створки, предварительно развязав галстук
(мотивация дурноты, хочется свежего воздуха), выглянул и улыбнулся:
во-первых, высокий первый этаж, а во-вторых, окно выходило на стоянку
такси и вдоль машин прогуливались два автоматчика, провожая жадными
глазами каждую хорошенькую девушку. "Побег из сортира! Такого боевика,
по-моему, не было еще. Вот смех-то - прыжок на автоматчиков с
полуспущенными брюками. Годится для Бестора Китона, он бы это сыграл
блистательно, прекрасный комик".
марок, приклеил их на письма и, посмотрев, нет ли рядом Ригельта, опустил
в почтовый ящик.
посмотрел вокруг себя: жизнь в аэропорту бьюще пульсировала, прилетевших
можно было определить сразу же - расслабленно улыбались, двигались
медленно, упиваясь счастьем ощущения под ногами земли, а не хляби
небесной; нет ничего прекрасней привычного, хотя именно здесь, на земле,
вон ту старуху в пелерине сегодняшней ночью может хватить инсульт, а того
кабальеро в черной шляпе - банкротство, выход из которого один: бегство
или пуля в висок. Те, кто улетал, были, наоборот, стремительны в
движениях; какая-то гигантская воронка, засасывает - билет куплен, выбор
сделан, ничего другого не остается, как доверить свою жизнь пилоту и
господу.
жирным петитом.
глазами текст; языки, действительно, очень близки; перепечатка материала
из лондонской газеты о нацистском преступнике "Бользене", он же "Стиглис"
("Испанцы бы перевели Эстиглиц, хотя, может быть, так переводит только
Клаудиа, она вкладывает в мое имя свою любовь"): скрылся из Испании,
поскольку его выдачи требует вдова убитого им Вальтера Рубенау.
Родственники второй его жертвы, сеньоры "Такмар Фредин" ("Дагмар Фрайтаг,
- машинально поправил Штирлиц, - нельзя так перевирать фамилии"),
разыскиваются ныне не только полицией, но и лондонским журналистом Мигелем
Сэмилом. ("Наверняка Майкл, - сразу же подумал он, - даже Лермонтова
испанцы переводят как "Мигеля"".)
собранным, когда выхожу на финиш: прошлое отринуто, настоящее подчинено
будущему, устремленность, нет ничего надежнее устремленности, когда ты,
только ты можешь победить, но в равной мере и проиграть, - все зависит от
тебя. Да, верно, - согласился он с собой, - но раньше все-таки я
планировал комбинацию, и мои друзья - будь то Базилио и Пальма в Бургосе в
тридцать седьмом, Зорге в сороковом, полковник Везич в Белграде в сорок
первом, Кэт, Плейшнер, пастор Шлаг в марте сорок пятого - верили мне, и мы
побеждали. Только один Плейшнер посмел з а б ы т ь и поэтому погиб. В
разведке память так же необходима, как и в литературе, сюжет одинаково
напряжен, характеры ясны, акценты расставлены ненавязчиво, а главный смысл
скорее угадывается, чем записывается открытым текстом. А с Эдит Пиаф я
победил. Пастор считал ее кафешантанной певичкой, а я предрекал ей великое
будущее и оказался прав; все-таки в людях церкви невероятно живуч
догматизм; впрочем, иначе следует слагать с себя сан - не веря в глубине
души догме и не подчиняя ей себя без остатка".
удивлен. Откуда такие подробности у британского журналиста?
понимаю, именно в связи с этим обстоятельством вы столь скоропалительно
покинули Мадрид?
отводя взгляда от лица Штирлица.
ответил он, поняв, что паспорт гражданина США, выданный Роумэном, этот
подонок не сжег. "Им нужен этот паспорт, потому что, во-первых, он может
быть уликой против Роумэна, если он действительно начал против них драку,
во-вторых, это улика и против меня - нацист, скрывающийся от правосудия
под американским картоном: кто дал, почему, когда, где? Если же Роумэн
затеял крупномасштабную комбинацию и темнит против меня, этот паспорт
нужен ему, именно ему и никому другому. Неужели Ригельт - его человек?
Почему бы и нет? Слишком быстро в ы с к о ч и л из лагеря, так отпускают
перевербованных; даже при том, что американцы прекрасные организаторы и
бюрократизм им не грозит - дело сметет его с дороги, - даже они бы не
успели за месяц составить необходимые картотеки на всех, кого посадили. О
чем ты? - возразил себе Штирлиц, - ведь если бы Даллес подписал соглашение
с Карлом Вольфом, тот бы вообще не сидел в лагере, там речь шла не о
чем-нибудь, а о новом правительстве Германии, какой уж тут лагерь... Но
зачем тогда Роумэну организовывать против меня публикацию в английской
прессе? Как зачем?! Чтобы привязать к себе - раз и навсегда. Но ведь он
сам дал мне материалы, которые ставят под сомнение это обвинение
М и г е л я... Смешно, "английский журналист дон Мигель". Ригельт убежал
сразу же, как мы вышли в зал, чтобы передать кому-то мой паспорт.
Наверняка поэтому он так торопился. Но зачем Роумэн забрал у меня прежний,
никарагуанский? Ведь и тот мне дал он. По логике, тот паспорт был липовым.
Если бы я с ним легально пошел через границу, меня бы арестовали и выдали
Пуэрто-дель-Соль, а там у него, судя по всему, надежные контакты. Хотя
слишком уж униженно он добивался этого самого полковника Эронимо, так
х о з я и н не говорит. Если б не мой разорванный живот, и ватные ноги, и
боль в пояснице, я бы мог навалиться на Ригельта в самолете и отнять
паспорт, хотя на это было бы смешно глядеть со стороны: дерутся два
взрослых человека, да не где-нибудь, а в громадине ДС-4, который совершает
трансатлантический полет. Постоянный страх скандала - вот что живет во
мне! Желание быть в стороне, но так, чтобы при этом находиться в самой
сердцевине событий, - вот моя постоянная позиция. Характер можно сломать,
но изменить нельзя, это верно; из сорока шести прожитых лет - двадцать
девять в разведке, привычка - вторая натура, точнее не скажешь".
Тю-тю! Это вам не Европа. А там два костюма, пальто и пара прекрасных
малиновых полуботинок. Наша авиетка вылетит через два часа, по дороге три
посадки, в Игуасу будем к вечеру... Это, кстати, хорошо, вечером здесь
полная анархия, - сейчас здесь начинается лето, жара, они клюют носом...
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Якубенко Николай
Никитин Юрий
Орлов Алекс