Чтение 30–й страницы книги ~Колокола Бесетра~

видны были громадные соляные карьеры, белые пирамиды соли, сверкавшие на
солнце.

- Вы едете до Тур Фондю?

Он не стал вылезать, а на конечной остановке у подножия скалы уже ждал
белый пароходик с желтой трубой, отправлявшийся на остров Поркероль. У
капитана на голове был колониальный шлем. На палубе стоял штабель клеток, в
которых кудахтали куры.

Когда суденышко отошло от причала, Могра прошел на нос и склонился над
прозрачной водой. Морское дно различалось довольно долго, и в течение
получаса он словно жил в музыке, в самом сердце какой-то симфонии.

Ничего похожего на то утро в его жизни потом не было. Он открывал для
себя новый мир - яркий, безбрежный, с яркими красками и возбуждающими
звуками.

Силуэты на краю причала. Домики-красные, голубые, желтые, зеленые.
Веселая суматоха, сопутствующая швартовке, потом залитая солнцем деревенская
площадь, игрушечная церквушка, террасы, на которых люди лениво попивают
белое вино.

Но Могра был пьян и без вина. Он ликовал всем своим существом. Здесь
захотелось прикоснуться к воде, и он пустился в путь по пыльной дороге.

Он был в восторге от очертаний приморских сосен на фоне почти
темно-синего неба, от неизвестных ему цветов, кактусов, опунций, каких-то
кустов с одуряющим ароматом, чьи малиновые плоды наводили на мысль о
клубнике.

Позже Могра узнал, что эти крупные кусты были мастиковыми деревьями: их
ветки жгут рыбаки, когда коптят рыбу.

Потом он не раз бывал на берегах Средиземного моря. Видел другие, не
менее синие моря, еще более необыкновенные деревья и цветы, но того
очарования уже не было, от новых открытий почти не осталось следа.

Как и в Клери, он чуть было не заблудился, пока шел, оскальзываясь на
гладких камнях и хватаясь за кусты. И опять-таки как в Клери, море открылось
перед ним внезапно - медленно и глубоко дышащее сладострастное море, такое
непохожее на море в Фекане.

Так же как когда-то Марселла, Могра разулся и стал бегать босиком по
обжигающему песку, удивляясь, что оказался вдруг на длинном пляже меж двумя
скалами, вдоль которого росли сосны.

Он бегал, словно ребенок, однако в детстве никогда не испытывал такой
легкости. Потом вступил в воду. Волнистое песчаное дно напоминало золотистый
муар. Раздевшись до трусов, пошел прямо вперед, потом поплыл.

В ушах звучал целый оркестр, ритмично и победно гремели тарелки...

А потом... Потом, опять-таки как на берегу Луары, все закончилось
неудачно. Нет, небо осталось ясным, а вода прозрачной. Но, окинув взглядом
горизонт, Могра внезапно почувствовал себя очень одиноко в этом просторе и,
охваченный паникой, изо всех сил поплыл к берегу, как будто боялся утонуть в
окружавшем его сиянии.

Обратно шел гораздо быстрее; на деревенской площади рыбаки играли в шары.
Он съел порцию буйабеса, выпил местного белого вина, но контакт был уже
утрачен, тонкие нити оборвались...

- Уже пора, господин Могра...

Он вздрагивает, потому что совершенно позабыл о м-ль Бланш и Бисетре.

- Что пора?

Медсестра понимает, что он был очень далеко.

- Пора ставить градусник. Потом пюре. Я скоро ухожу. Но обещаю не забыть
про записную книжку.

Записная книжка? Ах да. Что он записал бы в нее сегодня вечером, будь она
под рукой? Как подвести итог под этими двумя погружениями в прошлое?

"Клери. Поркеролъ".

Оба раза вода, солнце, тепло, новые запахи. И оба раза безотчетный страх
и тоскливое возвращение.

Быть может, для обоих поездок достаточно одного слова?

"Невинность".

Но достаточно ли всего двух раз, за всю жизнь?

Вторник начинается со звона колоколов к утренней службе; прошла уже
неделя, о которой было столько разговоров:

- Самая мучительная - первая неделя...

- После первой недели вы сами увидите, как пойдете на поправку...

И в результате у него возникла пугающая мысль, что в этот день второй
недели все сразу переменится. Ночи стали немного короче, за окнами светлеет
уже раньше. Жозефа спит беспокойно, держа руку не на животе, а на груди.
Вчера вечером она высказала опасение, что у нее начинается простуда.

По привычке Могра прислушивается к окружающим звукам и почти сразу
возвращается мыслями к Марселле. Он недоволен ее образом, который нарисовал
себе накануне. Создается впечатление, что он от безделья начал придираться
по всяким мелочам. Не становится ли он похож на своего отца, который с
важным видом вечно считал и пересчитывал тюки трески и мешки с солью,
постоянно боясь ошибиться?

Могра в двадцать два года женился в первый раз не для того, чтобы не быть
одному. Чтобы добраться до истины, от него требуется полная искренность. В
сущности, приехав в Париж и зная жизнь лишь по Фекану, Гавру и Руану, он вел
себя, как всякий провинциал, привлеченный светом и суматохой. Не зря же он
часами ходил по Большим бульварам и чувствовал чуть ли не упоение, когда с
наступлением вечера город вспыхивал множеством огней.

Именно ради света и людской сутолоки он часто ходил на балы в "Мулен-Руж"
на площадь Бланш. В длинном вестибюле с зеркальными стенами сияли тысячи
огней. В определенный час у окошка кассы появлялась надпись: "Вход
свободный".

В глубине вестибюля раздвигались красные шторы, и взгляду Могра
представал громадный гулкий зал, где размещенные на балконе два оркестра
сменяли друг друга, чтобы не дать остыть атмосфере в зале.

За сотнями столиков, потягивая что-нибудь из стаканов, сидели парочки,
компании, одинокие мужчины и женщины, люди беспрерывно двигались по залу, а
с танцевальной площадки доносилось неумолчное шарканье ног.

Могра мог сидеть за столиком часами, присматриваясь, слушая, наблюдая за
лицами и позами. Сколько раз хотелось ему заговорить с какой-нибудь из
девушек, сидевших в ожидании кавалеров и автоматически встававших при
приближении мужчины.

Примерно в половине одиннадцатого барабанная дробь возвещала о начале
представления, люстры гасли, и прожекторы высвечивали танцевальную площадку,
на которую с радостными возгласами, полоща юбками, вылетали исполнительницы
канкана.

Сколько их было? Кажется, около двадцати, каждая была одета в платье
своего цвета, и все они, в окружении замерших подруг, по очереди исполняли
свой номер.

В красном танцевала пышногрудая брюнетка с соблазнительными губками, в
желтом - длинная девица с невыразительным лицом, в фиолетовом - акробатка,
откалывавшая одно сальто-мортале за другим.

В течение двадцати минут на сцене царил разгул музыки, движений,
развевающихся разноцветных шелков, черных чулок на фоне белых бедер.

В зеленом танцевала Марселла - худенькая и анемичная, ее номер, самый
простой, всегда встречали прохладнее других.

Будь у него возможность выбора, он, может, предпочел бы брюнетку в
красном, с пухлыми губками? Скорее всего, нет. С нею он чувствовал бы себя
не в своей тарелке. Она внушала ему страх.

Вечер за вечером Могра смотрел на танцовщицу в зеленом с нежностью, к
которой примешивалась жалость. Потом стал выходить на улицу к служебному
входу и ждать выхода танцовщиц. В первый раз увидев их в обычной одежде, он
почувствовал разочарование-все они казались не соблазнительнее продавщиц и
машинисток, посещавших эти балы.

Некоторых ждали, но не богатый любовник в машине, а какой-нибудь молодой
человек, который выныривал из тени и удалялся под ручку со своей
избранницей. Остальные, среди них и Марселла, спешили к метро.

Она носила черный берет, из-под которого выбивались белокурые локоны, и
черное плюшевое пальто. Могра шел за ней следом и садился в тот же вагон. Он
смотрел на нее, и ему казалось, что она не думает ни о чем.

Выходила Марселла на станции Бастилия. Словно боясь ночи и редких
прохожих, чуть ли не бегом устремлялась на улицу Рокетт, звонила в дверь и
исчезала.

В кого же он все-таки был влюблен - в нее или в огни "Мулен-Руж"? А
может, в контраст между взлетом юбок под гром оркестра и растерянной
девочкой в школьном берете, которая нервно нажимает кнопку звонка, спеша
попасть под крылышко к родителям?

Наиболее достоверным Могра кажется последнее предположение, когда он
рассматривает его с высоты прожитых лет. Все дело в том, что Марселлу нельзя
было назвать пышущей здоровьем, ее хотелось пожалеть и защитить.

В конце концов он заговорил с ней, но не на площади Бланш, а в вагоне
метро. Сперва она смотрела на него раздраженно и недоверчиво, но потом
улыбнулась его неловкости.

Несколько недель он вел себя, словно шестнадцатилетний мальчишка, и
каждый вечер покупал букетик фиалок у старой цветочницы, всегда стоявшей у
"Мулен-Руж".

Мать Марселлы служила привратницей в доме на улице Рокетт, отец был
полицейским. В двенадцать лет девочку отдали учиться танцам, потому что
несколько лет назад одна из их юных соседок по кварталу вдруг стала звездой
Оперы.

Останавливаться на варьете Марселла не собиралась. Она хотела стать
настоящей актрисой и по утрам ходила на курсы к Шарлю Дюллену.

В течение двух месяцев между ними ничего не было. Но однажды днем Могра
привел Марселлу в свою комнату на улице Дам.

Он гадал, не девственница ли она - эта мысль приводила его в ужас.
Марселла спокойно разделась и, обнаженная, с отсутствующим видом легла на
кровать.