Стравить бы их сейчас в добротном мордобое, потеха вышла б, Пачкуну не
поздоровилось бы. Фердуева оглядела горки с фарфором, нежные статуэтки по
всем углам. Драка здесь обременительна, большим расходом завершится;
сменив хлад тона на извинительность, хозяйка проворковала:
удовлетворился смягчением Фердуевой, вкрапил в прощание анекдот, уцепился
за спасительный хохоток прибирающей в ванной тощей соседки по столу: тут
выплыла промытая, облегченная слезами и непереваренной пищей Наташка Дрын,
и прохладное прощание переродилось в дружеское с похлопываниями,
прикидками совместных обедов и ужинов: точек едальных расплодилось тьма,
всюду дружки, всюду гульба и сладкая житуха. Шумно вышли трое - Наташка
Дрын, дон Агильяр и подруга Фердуевой; обиженная и совратительница Пачкуна
шли в обнимку, склонив головы на плечи друг друга, Пачкун шествовал, чуть
приотстав, пастырским взглядом взирая на птах.
прильнула, после долгого поцелуя кивнула на дверь, закрывшуюся за гостями.
озадачивала. Мастер испытывал необъяснимое смущение малоопытного
мужчины-первогодка в присутствии этой женщины. Робость заявляла о себе
дрожью пальцев, глазами опущенными в пол.
обоюдный жар вымел пустые вопросы из голов двоих.
взяли часы, прикрывая мерными звуками едва слышимое дыхание людей. Мастер
обследовал потолок уже по четвертому разу, привычно узнавая едва
различимые трещинки, вздутия, сколы побелки. Скоро посыплется, без марли
олифили, не чувствуется многослойности, глубины грунтовки и прочих
замаскированных ухищрений, от коих след один и остается - неправдоподобная
и долгая гладкость потолка.
не давали покоя, бередил и подвал, обнаруженный Почуваевым в институте. В
подвале Фердуева предполагала подпольный цех. Сахар - не вопрос, таких как
Наташка Дрын сотни на поводке. Инженерная часть тоже продвигалась, судя по
наметкам мастера.
удивилась непривычности его звучания. - Аппараты разборные? В случае чего
гора трубок и все?
оправдывал себя соображениями выгоды: страсти Фердуевой - одно, дело ею
предложенное - совсем другое. Дело обещало рывок в жизнеобеспечении, и
Коля не сомневался: узнай жена про флирт, узнай, что из флирта того
произросло невиданное благополучие, смолчит. Коля понищенствовал всласть,
познал все извивы и причуды бедняцкого бытия и дал зарок свое не упускать,
оставаясь на вид человеком степенным, выдержанным, ведущим себя достойно и
не вызывающе.
встреться ему Фердуева, никогда б даже не мечтать о такой люстре.
Изменится ли его жизнь, появись люстра? Нет. Но пусть будет, детям
достанется. Люстра - символ, лучше сдохнуть, чем барахтаться в вечном
безденежье. Штука заключалась в детях. Себе Коля многого не желал, но даже
задыхался, представляя, что молодость, когда всего хочется, его дети
проживут скудно, в обрез, подобно его годам с двадцати до тридцати с
хвостом.
потолка, утяжелили шторы, замутили хрустальные подвески. Свет не включали,
ветер на улице стих, движение спало - редкая машина проезжала почти
бесшумно - часы набирали мощь, глаза Фердуевой слипались, тепло
обволакивало, сознание все чаще ухало в глубины дремы и, однажды
провалившись в сон, замерло во мраке вылизанной спальни.
хватало, чтобы отыскать вещи. Коля оделся, прикрыл белеющую на кровати
Фердуеву, поправил женщине подушку, дотронувшись до конского хвоста
иссиня-черных волос. В коридор вышел в носках, рассчитывая обуться уже у
двери, чтобы не громыхать. Осколок стекла разбитой бутылки шампанского
впился в пятку внезапно, и мастер сдавленно вскрикнул; непроизвольно
поданный голос застигнутого врасплох человека, вплелся в сон Фердуевой
страшным напоминанием о страшном человеке...
трехметровым забором, спиралью заверченная колючая проволока оторачивала
забор по верху, по углам территории сквозь густо валящий снег угадывались
сторожевые вышки, за стеклами напряжением глаз удавалось различить тени
часовых. Пальцы на ногах девушки смерзлись, руки в цыпках цветом походили
на вареную морковь. На густые волосы, такие же смоляные и почти пятнадцать
лет назад, налип ледяной нарост. Ноги поднимались и опускались...
ваты, сгибаясь над машинкой, Фердуева застрачивала ватные брюки для
Заполярья.
непривычностью цвета унылое серо-белое вокруг.
ужасаться своей судьбе, не могли сравниться с ожиданием встречи. Фердуева
знала: сегодня вызовет Родин. Синеглазый подполковник - начальник
исправительно-трудовой женской колонии.
тепла живого человеческого тела и еды вдоволь. Родину судьба назначила
стать первым мужчиной Фердуевой. Подполковник не тянул ухаживания, вызвал,
налил с холода полстакана водки, усмехнулся, хлестанул надтреснутым низким
голосом:
прошелестела:
разменивать остроту ощущений - пил и закусывал потом. Фердуева сразу вошла
во вкус разнополых игр, и подполковник опасливо зажимал почти детский рот
сожительницы шероховатой ладонью. Напрасно. Вой сирен, и тот глох в
улюлюканье и вое ветров, не то что женский крик. Родин протирался
одеколоном "Шипр", и Фердуева много лет боялась и начинала дрожать от
этого запаха, подполковник любил самолично раздевать девушку,
приговаривая:
сползают коричневые чулки в резинку.
непотребное, но опасаясь, что чужие глаза заподозрят недоброе, послабок в
режиме не давал. Родин предпочитал девушку в веселье и тогда впадал в
мечтания: "Отсидишь свое, уедем, выйду в отставку, поселимся в Крыму в
домике на берегу моря и, чтоб непременно мальвы повсюду, а еще насадим
подсолнух, семечки будем сушить и лузгать, сидя вечерами на урезе воды,
так, чтоб волна подкатывала под зад...!" В мечтаниях Родин прикрывал
глаза, и тогда Фердуева тайком подворовывала жратву для товарок по бараку.
Родин делал вид, что не замечает, или впрямь не замечал.
ломтик синеспинной с желтоватым брюшком селедки, уминала за обе щеки:
Крым, домик на берегу, мальвы... Как ни юна была Фердуева, а ложь от
правды отличала враз. Родин лгал: жена, трое детей, партбилет... не по
зубам ему мальвы, волны, облизывающие ноги, подсолнухи... Фердуева
шевелила подмороженными пальцами в тазу с горячей водой, надеясь впитать
тепло впрок, на ту пору, когда многоградусные морозы примутся терзать
ступни в ветхой обувке.
постельным жаром как сухая соломка, и в будущем у Фердуевой такие мужчины
не случались. Женская природа ее разрывала на две равные части: одна -
ненависть, другая - животная привязанность.
явственно уловила звук лязгающего металла - мастер Коля прикрыл
собственноручного исполнения дверь и сработал язычок замка. Фердуева брела
по двору в оторочке колючей проволоки и вожделела к селедке, мягкому
хлебу, водке, к жестким, негнущимся, как толстые гвозди, пальцам,
рыскающим по телу в попытке отыскать ранее никому не ведомое.
робу. Фердуева знала, на что шла, черный - цвет несогласия, отрицаловка,
ношение черного не прощалось. Фердуевой наплели, что Родин охоч сменять
утешительниц, и осужденная ревновала не к ласкам, жарким шепотам,
сплетениям обезумевших тел, а к немудреному столу - водка, соль, капуста,
сало. На восьмое марта Родин припас подарок: буханку черняшки, пять
головок репчатого, кусок зельца в полкило. Фердуева знала, что Родин
хороводится с капитаном Мылиной - начальником производства. Нюхачи донесли
Мылиной, что Родин глаз положил на Фердуеву. Начались тяжкие времена.
Мылина науськивала контролеров против Фердуевой. Рапорты сыпались горохом:
выход из казармы без платка, перебранка в цехе из-за разлетевшихся швов на
штанах, ор с сокамерницами в недозволенное время, самовольный выход из
зоны производства в жилую зону, крем для рук, найденный на нарах, помада в
тайнике у изголовья... Мылина дожимала Фердуеву по всем правилам лагерной
науки.
Дальский Алекс
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Майер Стефани
Орлов Алекс
Суворов Виктор