неделю сами себе, заключённые захлебнуться в разврате. Они так и изображали
это жителям поселка, что заключённые взбунтовались для разврата. (Конечно,
чего другого могло не доставать арестантам в их обеспеченной судьбе?) *(5)
политические вступятся, и пойдет резня. Но и здесь ошиблись психологи МВД!
-- и это стоит нашего удивления тоже. Все свидетельствуют, что воры вели
себя [как люди], но не в их традиционном значении этого слова, а в нашем.
Встречно -- и политические и сами женщины относились к ним подчеркнуто
дружелюбно, с доверием. А что скрытей того -- не относится к нам. Может быть
ворам всё время помнились и кровавые их жертвы в первое воскресенье.
в единстве.
удивительно не менее. Хотя на складе было продуктов на многие месяцы,
Комиссия, посовещавшись, решила оставить все прежние нормы на хлеб и другие
продукты. Верноподданная боязнь переесть казенный харч и потом отвечать за
растрату! Как будто за столько голодных лет государство не задолжало
арестантам! Наоборот (вспоминает Михеев) каких-то продуктов не доставало за
зоной и снабженцы Управления просили отпускать им из лагеря эти продукты.
Имелись фрукты из расчёта более высоких норм (для вольных!) -- и зэки
отпускали.
варила, но в новом революционном воздухе не воровала сама, и не являлся
посланец от блатных с указанием [носить для людей]. И не наливалось лишнего
черпака придуркам. И вдруг оказалось, что из той же нормы -- еды стало
заметно [больше!]
месте), то не являлись тут же по своему обыкновению отбирать их назад.
"Теперь не такое время" -- говорили они...
инкассаторше штаб обещал безопасность. Она без надзирателей допускалась в
зону и здесь в сопровождении двух девушек обходила все ларьки и собирала у
продавцов их выручку -- боны. (Но боны, конечно, скоро кончились, да и новых
товаров хозяева в зону не пропускали.)
вода, медикаменты. Воздухом распоряжались, как известно, не они.
Медикаментов не дали в зону за сорок дней ни порошка, [ни капли иода].
Электричество отрезали дня через два-три. Водопровод -- оставили.
проволоке забрасывать с силой на внешнюю линию, идущую за лагерной стеной --
и так несколько дней воровали ток, пока щупальцы не были обнаружены и
отрезаны. За это время Техотдел успел испробовать ветряк и отказаться от
него и стал на хоздворе (в укрытом месте от прозора с вышек и от низко
летающих самолетов У-2) монтировать гидроэлектростанцию, работающую от...
водопроводного крана. Мотор, бывший на хоздворе, обратили в генератор и так
стали питать телефонную лагерную сеть, освещение штаба и... радиопередатчик!
А в бараках светили лучины... Уникальная эта гидростанция работала до
последнего дня мятежа.
нашёлся и Кузнецов: на первые переговоры он велел вынести из морга убитых и
громко скомандовал: "Головные уборы -- снять!" Обнажили головы зэки -- и
генералам тоже пришлось снять военные картузы перед своими жертвами. Но
инициатива осталась за гулаговским генералом Бочковым. Одобрив избрание
Комиссии ("нельзя ж со всеми сразу разговаривать"), он потребовал, чтоб
депутаты на переговорах сперва рассказали о своём следственном [деле] (и
Кузнецов стал длинно и может быть охотно излагать своё); чтобы зэки при
выступлениях непременно вставали. Когда кто-то сказал: "Заключённые
требуют..." Бочков с чувствительностью возразил: "Заключённые могут только
[просить], а не требовать!" И установилась эта форма -- "заключённые
просят".
социализма, небывалом подъёме народного хозяйства, об успехах китайской
революции. Самодовольное косое ввинчивание шурупа в мозг, отчего мы всегда
слабеем и немеем... Он пришёл в зону, чтобы разъяснить, почему применение
оружия было правильным (скоро они заявят, что вообще никакой стрельбы по
зоне не было, это ложь бандитов, и избиений тоже не было). Он просто
изумился, что смеют просить его нарушить "инструкцию о раздельном содержании
зэ-ка -- зэ-ка". (Они так говорят о своих инструкциях, будто это довечные и
домировые законы.)
(будто бы в то время -- начальник ГУЛага) и Егоров (зам. министра МВД СССР).
Было назначено собрание в столовой, куда собралось до двух тысяч
заключённых. И Кузнецов скомандовал: "Внимание! Встать! Смирно!", и с
почетом пригласил генералов в президиум, а сам по субординации стоял сбоку.
(Иначе вёл себя Слученков. Когда из генералов кто-то обронил о [врагах]
здесь, Слученков звонко им ответил: "А кто [[из вас]] не оказался враг?
Ягода -- враг, Ежов -- враг, Абакумов -- враг, Берия -- враг. Откуда мы
знаем, что Круглов -- лучше?")
начальство обещало бы никого не этапировать и не репрессировать, начать
расследование, а зэки за то соглашались немедленно приступить к работе.
Однако когда он и его единомышленники стали ходить по баракам и предлагали
принять проект, зэки честили их "лысыми комсомольцами", "уполномоченными по
заготовкам" и "чекистскими холуями". Особенно враждебно встретили их на
женском лагпункте и особенно неприемлемо было для зэков согласиться теперь
на разделение мужских и женской зон. (Рассерженный Макеев отвечал своим
возражателям: "А ты подержался за сисю у Параси и думаешь, что кончилась
советская власть? Советская власть на своём настоит, всё равно!")
оттуда же (надзиратели, как знающие зэков в лицо, должны были опознавать и
запоминать, кто что делает) и даже глаз лётчиков (может быть, с фотосъёмкой)
-- генералы с огорчением должны были заключить, что в зоне нет резни, нет
погрома, нет насилий, лагерь сам собой не разваливается, и повода нет вести
войска на выручку.
сочетаниях продолжали ходить в зону для убеждения и бесед. Их всех
пропускали, но приходилось им для этого брать в руки белые флаги, а после
вахты хоздвора, главного теперь входа в лагерь, перед баррикадой, сносить
обыск, когда какая-нибудь украинская дивчина в телогрейке охлопывала
генеральские карманы, нет ли там пистолета или гранат. Зато штаб мятежников
[гарантировал] им личную безопасность!..
хоздвора), и давали им разговаривать с зэками и собирали для них большие
собрания по лагпунктам. Блеща погонами, хозяева и тут рассаживались в
президиумах -- как раньше, как ни в чём не бывало.
потому, что каждый писал себе этой речью будущий приговор, но и потому, что
слишком разошлись знания жизни и представления об истине у серых и голубых,
и почти ничем уже нельзя было пронять и просветить эти дородные
благополучные туши, эти лоснящиеся дынные головы. Кажется, очень их
рассердил старый ленинградский рабочий, коммунист и участник революции. Он
спрашивал их, что будет за коммунизм, если офицеры пасутся на хоздворе, из
ворованного с обогатительной фабрики свинца заставляют делать себе дробь для
браконьерства; если огороды им копают заключённые; если для начальника
лагпункта, когда он моется в бане, расстилаются ковры и играет оркестр.
вид прямых переговоров по высокому дипломатическому образцу: в июне как-то
поставили в женской зоне долгий столовский стол и по одну сторону на скамье
расселись золотопогонники, а позади них стали допущенные для охраны
автоматчики. По другую сторону стола сели члены Комиссии, и тоже была охрана
-- очень серьёзно стояла она с саблями, пиками и рогатками. А дальше
подталпливались зэки -- слушать [толковище], и подкрикивали. (И стол не был
без угощений! -- из теплиц хоздвора принесли свежие огурцы, с кухни -- квас.
Золотопогонники грызли огурцы, не стесняясь...)
повторялись многократно:
хоздворе;
посланы в закрытые тюрьмы;
бараков;
конституции (а многие были только -- просьба о возврате в старое положение),
-- но невозможно было хозяевам принять ни мельчайшего из них, потому что эти
подстриженные жирные затылки, эти лысины и фуражки давно отучились
признавать свою ошибку или вину. И отвратна, и неузнаваема была для них
истина, если проялялась она не в секретных инструкциях высших инстанций, а
из уст чёрного народа.
репутацию генералов, могло испортить их служебное положение, и поэтому они
обещали. Они обещали, что требования эти почти все можно выполнить, только
вот (для правдоподобия) трудно будет оставить открытой женскую зону, это не