Чтение 292–й страницы книги ~Виконт де Бражелон или десять лет спустя~

ЛАФОНТЕН ВЕДЕТ ПЕРЕГОВОРЫ

Фуке, сердечно пожав руку Лафонтену, сказал:

- Мой милый поэт, сочините, прошу вас, еще сотню сказок и не только
ради восьмидесяти пистолей за каждую, но и для того, чтобы обогатить на-
шу словесность сотней шедевров.

- Но не думайте, - важничая, заявил Лафонтен, - что я принес господи-
ну суперинтенданту лишь эту идею и эти восемьдесят пистолей.

- Лафонтен, никак, сегодня богач! - вскричали со всех сторон.

- Да будет благословенна мысль, способная подарить меня миллионом или
двумя, - весело произнес Фуке.

- Вот именно, - согласился Лафонтен.

- Скорее, скорее! - раздались крики присутствующих.

- Берегитесь! - шепнул Пелисон Лафонтену. - До сих пор вы имели
большой успех, но нельзя же перегибать палку.

- Ни-ни, господин Пелисон, вы человек отменного вкуса, и вы сами вы-
разите мне свое одобрение.

- Речь идет о миллионах? - спросил Гурвиль.

Лафонтен ударил себя в грудь и сказал:

- У меня вот тут полтора миллиона.

- К черту этого гасконца из Шато-Тьери! - воскликнул Лоре.

- Вам подобало бы коснуться не кармана, а головы, - заметил Фуке.

- Господин суперинтендант, - продолжал Лафонтен, - вы не генеральный
прокурор, вы поэт.

- Неужели? - вскричали Лоре, Конрар и прочие литераторы.

- Я утверждаю, что вы поэт, живописец, ваятель, друг наук и искусств,
но признайтесь, признайтесь сами, вы никоим образом не судейский!

- Охотно, - ответил, улыбаясь, Фуке.

- Если б вас захотели избрать в Академию, скажите, вы бы отказались
от этого?

- Полагаю, что так, да не обидятся на меня академики.

- Но почему же, не желая входить в состав Академии, вы позволяете
числить себя в составе парламента?

- Вот как! - удивился Пелисон. - Мы говорим о политике.

- Я спрашиваю, - продолжал Лафонтен, - идет или не идет господину Фу-
ке прокурорская мантия?

- Дело не в мантии, - возразил Пелисон, раздраженный всеобщим смехом.

- Напротив, именно в мантии, - заметил Лоре.

- Отнимите мантию у генерального прокурора, - сказал Конрар, - и у
нас останется господин Фуке, на что мы отнюдь не жалуемся. Но так как не
бывает генерального прокурора без мантии, то мы объявляем вслед за гос-
подином де Лафонтеном, что мантия действительно пугало.

- Fugiunt risus leporesque, - вставил Лоре.

- Бегут смех и забавы, - перевел один из ученых господ.

- А я, - с важным видом продолжал Пелисон, - совсем иначе перевожу
слово "lepores".

- Как же вы его переводите? - спросил Лафонтен.

- Я перевожу следующим образом: "Зайцы спасаются бегством, узрев гос-
подина Фуке".

Взрыв хохота; суперинтендант смеется вместе со всеми.

- При чем тут зайцы? - вмешивается уязвленный Конрар.

- Кто не радуется душою, видя господина Фуке во всем блеске его пар-
ламентской власти, тот заяц.

- О, о! - пробормотали поэты.

- Quo non ascendam [35], - заявляет Конрар, - представляется мне не-
возможным рядом с прокурорскою мантией.

- А мне представляется, что этот девиз невозможен без этой мантии, -
говорит упорно стоящий на своем Пелисон. - Что вы думаете об этом, Гур-
виль?

- Я думаю, - ответил Гурвиль, - что прокурорская мантия вещь непло-
хая, но полтора миллиона все же дороже ее.

- Присоединяюсь к Гурвилю! - воскликнул Фуке, обрывая тем самым спор,
ибо его мнение не могло, разумеется, не перевесить все остальные.

- Полтора миллиона! - проворчал Пелисон. - Черт подери! Я знаю одну
индийскую басню...

- Расскажите-ка, расскажите, - попросил Лафонтен, - мне также следует
познакомиться с нею.

- Приступайте, мы слушаем!

- У черепахи был панцирь, - начал Пелисон. - Она скрывалась в нем,
когда ей угрожали враги. Но вот ктото сказал черепахе: "Летом вам, на-
верное, очень жарко в этом домике, и, кроме того, мы не видим вас во
всей вашей прелести, а между тем я знаю ужа, который выложит за него
полтора миллиона". [36]

- Превосходно! - воскликнул со смехом Фуке.

- Ну а дальше? - поторопил Лафонтен, заинтересовавшийся больше бас-
нею, чем вытекающей из нее моралью.

- Черепаха продала панцирь и осталась нагой. Голодный орел увидел ее,
ударом клюва убил и сожрал.

- А мораль? - спросил Конрар.

- Мораль состоит в том, что господину Фуке не следует расставаться со
своей прокурорской мантией.

Лафонтен принял эту мораль всерьез и возразил своему собеседнику:

- Но вы забыли Эсхила.

- Что вы хотите сказать?

- Эсхила Плешивого, как его называли.

- Что же из этого следует?

- Эсхила, череп которого показался орлу, парящему в высоте, - кто
знает, быть может, это был тот самый орел, о котором вы говорили, -
большому любителю черепах, самым обыкновенным камнем, и он бросил на не-
го черепаху, укрывшуюся под своим панцирем.

- Господи боже! Конечно, Лафонтен прав, - сказал в раздумье Фуке. -
Всякий орел, если он захочет съесть черепаху, легко сумеет разбить ее
панцирь, и, воистину, счастливы те черепахи, за покрышку которых ка-
кой-нибудь уж готов заплатить полтора миллиона. Пусть мне дадут такого
ужа, столь же щедрого, как в басне, рассказанной Пелисоном, и я отдам
ему панцирь.

- Rara avis in terris [37], - вздохнул Конрар.

- Птица, подобная черному лебедю, разве не так? - ухмыльнулся Лафон-
тен. - Совершенно черная и очень редкая птица. Ну что же, я обнаружил
ее.

- Вы нашли покупателя на должность генерального прокурора? - восклик-
нул Фуке.

- Да, сударь, нашел.

- Но господин суперинтендант ни разу не говорил, что намерен продать
ее, - возразил Пелисон.

- Простите, но вы сами говорили об этом, - сказал Конрар.

- И я свидетель, - добавил Гурвиль.

- Хорошие разговоры, однако, он ведет обо мне! Но кто же ваш покупа-
тель, отвечайте-ка, Лафонтен? - спросил Фуке.

- Совсем черная птица, советник парламента, славный малый... Ванель.

- Ванель! - воскликнул Фуке. - Ванель! Муж...

- Вот именно, сударь... ее собственный муж.

- Бедняга, - сказал Фуке, заинтересованный сообщением Лафонтена, -
значит, он мечтает о должности генерального прокурора?

- Он мечтает быть всем, чем являетесь вы, и делать то же, что делали
вы, - вставил Гурвиль.

- Это очень забавно, расскажите-ка подробнее, Лафонтен.

- Дело обстоит очень просто. Время от времени мы видимся с ним. Вот и
сегодня я встретил его на площади у Бастилии; он прогуливался там в то
самое время, когда я собирался нанять экипаж, чтобы ехать сюда.

- Он, конечно, подстерегал жену, - прервал Лафонтена Лоре.

- О нет, что вы! - без стеснения возразил Фуке. - Он не ревнив.

- И вот он подходит ко мне, обнимает меня, ведет в кабачок
Имаж-сен-Фиакр и начинает рассказывать про свои горести.

- У него, стало быть, горести?

- Да, его супруга прививает ему честолюбие. Ему говорили о какой-то
парламентской должности, о том, что было произнесено имя господина Фуке,
и вот с этого самого часа госпожа Ванель только и делает, что мечтает
стать генеральною прокуроршей, и всякую ночь, когда она не видит себя во
сне таковою, она прямо умирает от тоски.

- Черт возьми!

- Бедная женщина, - произнес Фуке.

- Подождите. Конрар утверждает, что я не умею вести дела, но вы сами
увидите, как я вел себя в этом случае. "Знаете ли вы, - говорю я Ванелю,
- что это очень дорого стоит, такая должность, как у господина Фуке?" -
"Ну а сколько же, например?" - спрашивает Ванель. "Господин Фуке не про-
дал ее за миллион семьсот тысяч ливров, которые ему предлагали". - "Моя
жена, - отвечает Ванель, - оценивала ее приблизительно в миллион четы-
реста тысяч". - "Наличными?" - "Да, наличными: она только что продала
поместье в Гиени и получила за него деньги".

- Это недурной куш, если захватить его сразу, - поучительно заметил
аббат Фуке, который до этих пор не проронил ни одного слова.

- Бедная госпожа Ванель, - прошептал Фуке.

Пелисон пожал плечами и сказал Фуке на ухо:

- Демон?

- Вот именно... И было бы очень забавно деньгами этого демона испра-
вить зло, которое причинил себе ангел ради меня.