Чтение 296–й страницы книги ~Тысяча и одна ночь~

для них время, ты распознал бы среди них людей благородных меж прочими и
узнал бы место каждого я высоту его помыслов". (А хотел такими словами
Абу-Иса лишь достигнуть пребывания с Куррат-аль-Айн в доме ее господи-
на.) "Это мнение правильное!" - оказал аль-Мамун. И потом он велел ос-
настить лодку, которую называли "Крылатая", и ему подвели лодку, и он
сел в нее с толпой своих приближенных. И первый дворец, в который он
вступил, был дворец Хумейда-длинного из Туса. И они вошли к нему во дво-
рец, в неожиданное время, и нашли его сидящим..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста пятнадцатая ночь

Когда же настала четыреста пятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что альМамун сел со своими приближенными, и они
ехали, пока не достигли дворца Хумейда-Длинного из Туса. И они вошли к
нему во дворец в неожиданное время и нашли его сидящим на циновке, и пе-
ред ним находились певицы, в руках которых были инструменты для песен -
лютни, свирели и другие.

И аль-Мамун посидел немного, а затем перед ним поставили кушанья из
мяса вьючных животных, среди которых не было ничего из мяса птиц, и
аль-Мамун не стал ни на что смотреть.

"О повелитель правоверных, - сказал Абу-Иса, - мы пришли в это место
неожиданно, хозяин не знал о твоем прибытии. Отправимся же в помещение,
которое для тебя приготовлено и тебе подходит".

И халиф с приближенными поднялся (а с ним вместе был его брат
Абу-Иса), и они отправились к дому Али ибн Хишама.

И когда ибн Хишам узнал об их приходе, он встретил их наилучшим обра-
зом и поцеловал землю меж рук халифа, и затем он пошел с ним во дворец и
отпер покои, лучше которых не видали видящие: пол, колонны и стены были
выложены всевозможным мрамором, который был разрисован всякими румскими
рисунками, а на полу были постланы циновки из Синда [428], покрытые бас-
рийскими коврами, и эти ковры были изготовлены по длине помещения и по
ширине его.

И аль-Мамун посидел некоторое время, оглядывая комнату, потолок и
стены, и затем сказал: "Угости нас чемнибудь!" И Али ибн Хишам в тот же
час и минуту велел принести ему около ста кушаний из куриц, кроме прочих
птиц, похлебок, жарких и освежающих. А после аль-Мамун сказал: "Напои
нас чем-нибудь, о Али!" И Али принес им вина, выкипяченного до трети,
сваренного с плодами в хорошими пряностями, в сосудах из золота, серебра
и хрусталя, а принесли это вино в комнату юноши, подобные месяцам, оде-
тые в александрийские одежды, вышитые золотом, и на груди их были пове-
шены хрустальные фляги розовой воды с мускусом. И аль-Мамун пришел от
того, что увидел, в сильное удивление и сказал: "О Абу-ль-Хасан!" И тот
подскочил к ковру и поцеловал его, а затем он встал перед халифом и ска-
зал: "Я здесь, о повели гель правоверных!" И халиф молвил: "Дай нам ус-
лышать какиенибудь волнующие песни!" - "Слушаю и повинуюсь, о повелитель
правоверных!" - ответил Али, и затем он сказал кому-то из своих прибли-
женных: "Приведи невольницпевиц!" И тот отвечал: "Слушаю и повинуюсь!" И
евнух скрылся на мгновение и пришел, и с ним было десять евнухов, кото-
рые несли десять золотых скамеечек, и они поставили их, и после этого
пришли десять невольниц, подобных незакрытым лунам или цветущим садам, и
на них была черная парча, а на головах у них были венцы из золота. И они
шли, пока не сели на скамеечки, и стали они петь на разные напевы, и
аль-Мамун взглянул на одну из невольниц и прельстился ее изяществом и
прекрасной внешностью.

"Как твое имя, о невольница?" - спросил он. И девушка ответила: "Мое
имя Саджахи, о повелитель правоверных". - "Спой нам, о Саджахи", - мол-
вил халиф. И невольница затянула напев и произнесла такие стихи:

"Иду я, испуганный беседой с любимою,

Походкою низкого, двух львов увидавшего.

Покорность - мой меч, и сердце в страхе, влюблено? -

Страшны мне глаза врагов, глаза соглядатаев.

И к девушке я вхожу, что в неге воспитана,

Похожей на лань холмов, дитя потерявшую".

"Ты отлично спела, о невольница! - сказал халиф. - Чьи это стихи!" -
"Амра ибн Мадикариба аз-Зубейдй, а песня - Мабада" [429], - отвечала не-
вольница. И аль Мамун, Абу-Иса и Али ибн Хишам выпили, а потом невольни-
цы ушли, и пришли еще десять невольниц, и на каждой из них быля шелко-
вые, йеменские материи, затканные золотом. И они сели на скамеечки и
стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на одну из невольниц, по-
добную лани песков, и спросил ее: "Как твое имя, о невольница?" И не-
вольница отвечала: "Мое имя Забия, о повелитель правоверных". - "Спой
нам, о Забия", - сказал аль-Мамун. И девушка защебетала устами и произ-
несла такие два стиха:

"Девы вольные, что постыдного не задумали -

Как газелей в Мекке ловить их нам запретно.

За речь нежную их считают все непотребными,

Но распутничать им препятствует их вера".

О А когда она окончила свои стихи, аль-Мамун сказал ей: "Твой дар от
Аллаха..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста шестнадцатая ночь

Когда же настала четыреста шестнадцатая ночь, она оказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что, когда невольница кончила декламировать,
альМамун сказал ей: "Твой дар от Аллаха! Чьи это стихи?" - "Джерира, -
ответила девушка, - а песня - ибн Сурейджа" [430].

И аль-Мамун и те, кто были с ним, выпили, и невольницы ушли. А после
них пришли десять других невольниц, подобных яхонтам, и на них была
красная парча, шитая золотом и украшенная жемчугом и драгоценными камня-
ми, и были они с непокрытыми головами. И они сели на скамеечки и стали
петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на невольницу среди них, подоб-
ную дневному солнцу, и спросил ее: "Как твое имя, о невольница?" - "Мое
имя Фатии, о повелитель правоверных", - отвечала она. И халиф сказал ей:
"Спой нам, о Фатин". И она затянула напев и произнесла такие стихи:

"Подари мне близость - ведь время ей пришло теперь,

Достаточно разлуки уж вкусила я.

Ты тот, чей лик все прелести собрал в себе,

Но терпение я покинула, на него смотря,

Я жизнь свою истратила, любя тебя,

О, если бы за это мне любовь иметь!"

"Твой дар от Аллаха, о Фатин! Чьи это стихи?" - спросил халиф. И де-
вушка отвечала: "Ади ибн Зейда, а песня - древняя". И аль-Мамун с
Абу-Исой и Ал и ибн Хишамом выпили. Затем эти невольницы ушли, и пришли
после них десять других невольниц, подобные жемчужинам, и была на них
материя, шитая червонным золотом, а стан их охватывали пояса, украшенные
драгоценными камнями. И невольницы сели на скамеечки и стали петь разные
песни. И аль-Мамун спросил одну из невольниц, подобную ветви ивы: "Как
твое имя, о невольница?" И девушка отвечала: "Мое имя Раша, о повелитель
правоверных". - "Спой нам, о Раша", - сказал халиф. И девушка затянула
напев и произнесла такие стихи:

"Как ветвь, темноглазый, тоску исцелит,

Газель он напомнит, коль взглянет на нас.

Вино я пригубил" ладит его в честь,

И чашу тянул я, пока он не лег,

Со мною на ложе проспал он тогда,

И тут я сказал: "Вот желанье мое!"

"Ты отлично спела, о девушка, - воскликнул аль-Мамун, - прибавь нам!"
И невольница встала и поцеловала Землю меж рук халифа и пропела такой
стих:

"Она вышла взглянуть на пир тихо-тихо,

В одеянье, пропитанном духом амбры",

И аль-Мамун пришел от этого стиха в великий восторг, и, когда девушка
увидала восторг аль-Мамуна, она стала повторять напев с этим стихом. А
после этого аль-Мамун оказал: "Подведите Крылатую!" И хотел садиться и
уехать, и тут поднялся Аля ибн Хишам и сказал: "О повелитель правовер-
ных, у меня есть невольница, которую я купил за десять тысяч динаров, и
она взяла все мое сердце. Я хочу показать ее повелителю правоверных. Ес-
ли она ему понравится и он будет ею доволен, она принадлежит ему, а нет
- пусть послушает ее пение", - "Ко мне с нею!" - воскликнул, халиф, и
вышла девушка, подобная ветви ивы, - у нее были глаза прельщающие и бро-
ви, подобные двум лукам, а на голове ее был венец из червонного золота"
украшенный жемчугом и драгоценными камнями, под которым была повязка и
на повязке был выведен топазом такой стих:

Вот джинния, у нее есть джинн, чтоб учить ее

Искусству разить сердца из лука без тетивы.

И эта невольница прошла, как блуждающая газель, и искушала она бого-
мольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста семнадцатая ночь

Когда же настала четыреста семнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что девушка прошла, как блуждающая газель, и
искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скаме-
ечку.