Чтение 300–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

новости королю.

В девять часов король ужинал.

Клери относил на подносе ужин той из принцесс, что дежурила у постели
дофина.

Покончив с ужином, король возвращался в комнату королевы, подавал ей и
сестре руку в знак прощания, целовал детей, поднимался к себе, уходил в
библиотеку и читал там до двенадцати часов.

Дамы запирались у себя; один из офицеров муниципалитета оставался в
комнатушке, разделявшей обе их спальни; другой следовал за королем.

Клери стелил себе рядом с кроватью короля; однако, прежде чем лечь,
Людовик XVI ждал, пока поднимется новый офицер, чтобы узнать, кто дежурит и
видел ли он его раньше. Муниципальные офицеры сменялись в одиннадцать часов
утра, в пять часов вечера и в полночь.

Такая жизнь безо всяких изменений продолжалась до тех пор, пока король
оставался в малой башне, то есть до 30 сентября.

Как видит читатель, положение было неутешительное, и это вызывало тем
больше жалости, что все невзгоды переносились с большим достоинством; даже
наиболее враждебно настроенные охранники смягчались: они приходили следить
за отвратительным тираном, разорившим Францию, перестрелявшим французов,
призвавшим на помощь иноземцев, а также за королевой, сочетавшей в себе
похотливость Мессалины с распущенностью Екатерины II, а вместо того они
видели одетого в серое добряка, которого они зачастую принимали за
королевского камердинера; он ел и пил с аппетитом, спокойно спал, играл в
триктрак или пике, учил сына латыни и географии и загадывал шарады своим
детям; видели и его жену, гордую и высокомерную, это верно, однако полную
достоинства, спокойную, смиренную, не утратившую привлекательности; она
учила дочь вышивать, сына - молиться, вежливо разговаривала со слугами и
называла камердинера "мой друг".

В первые минуты все испытывали ненависть: каждый из этих людей,
настроенных враждебно и жаждавших мести, поначалу давал выход этим чувствам;
однако мало-помалу человек смягчался; он уходил утром из дому с угрожающим
видом и высоко поднятой головой, а возвращался вечером печальный, с поникшей
головой; жена поджидала его, сгорая от любопытства.

- А-а, вот и ты! - восклицала она.

- Да, - коротко отвечал муж.

- Ну как, видел тирана?

- Видел.

- Он кровожадный?

- Да нет, похож на рантье из Маре.

- Что делает? Верно, бесится! Проклинает Революцию! Он...

- ..Он все время занимается с детьми, учит их латыни, играет с сестрой в
пике и загадывает шарады, чтоб позабавить жену.

- Неужто его не мучают угрызения совести?

- Я видел, как он ест: это человек с чистой совестью; я видел, как он
спит: могу поручиться, что кошмары его не мучают.

И жена тоже задумывалась.

- Стало быть, он не такой уж жестокий и не так виноват, как говорят?

- Насчет вины мне ничего не известно, а вот что не жесток - за это я
отвечаю; несчастный он - вот это уж точно!

- Бедняга! - вздыхала жена.

Вот что происходило: чем более коммуна унижала своего пленника, тем
очевиднее всем становилось, что это такой же человек, как все прочие; и
тогда другие люди проникались жалостью к тому, в ком они признавали себе
подобного.

Эта жалость высказывалась порой непосредственно королю, дофину, Клери.

Однажды каменотес прорубал в стене, в передней, отверстия, чтобы
поставить там огромные запоры. Пока он завтракал, дофин играл его
инструментами; тогда король взял у мальчика из рук молоток и долото и,
будучи умелым слесарем, стал показывать, как нужно с ними обращаться.

Мастеровой из угла, где он сидел, закусывая хлебом и сыром, с удивлением
следил за происходящим.

Он не вставал перед королем и принцем: он поднялся перед отцом и сыном;
еще не успев прожевать, он подошел к ним, сняв шляпу.

- Ну что ж, - проговорил он, обращаясь к королю, - когда вы выйдете из
этой башни, вы сможете похвастаться, что трудились над собственной тюрьмой!

- Эх! - вздохнул в ответ король. - Как и каким образом я отсюда выйду?

Дофин заплакал; мастеровой смахнул слезу; король выронил молоток и долото
и вернулся в свою комнату, которую долго мерил большими шагами.

На следующий день часовой стоял, как обычно, у входа в комнату королевы;
это был житель предместья, одетый хоть и бедно, но опрятно.

Клери был в комнате один, он читал. Часовой не сводил с него внимательных
глаз.

Спустя некоторое время Клери, вызванный кем-то из членов королевской
семьи, встает и хочет выйти; однако часовой, робко преградив ему путь, едва
слышно говорит:

- Выходить запрещено!

- Почему? - спрашивает Клери.

- Приказом мне предписано не спускать с вас глаз.

- С меня? - переспрашивает Клери. - Вы наверное ошибаетесь.

- Разве вы не король?

- Так вы не знаете короля?

- Я никогда его не видел, сударь; да, признаться, я бы предпочел увидеть
его не здесь.

- Говорите тише! - шепнул Клери. Показав на дверь, он продолжал:

- Я сейчас зайду в эту комнату, и вы увидите короля: он сидит у стола и
читает.

Клери вошел и рассказал королю о том, что произошло; король встал и
прошелся из одной комнаты в другую, чтобы славный малый успел вволю на него
насмотреться.

Не сомневаясь в том, что именно ради него король так беспокоится, часовой
заметил Клери:

- Ах, сударь, до чего король добр! Я никак не могу поверить в то, что он
совершил зло, в котором его обвиняют.

Другой часовой, стоявший в конце той самой аллеи, где гуляла королевская
семья, дал однажды понять именитым узникам, что ему необходимо передать им
некоторые сведения. Сначала никто словно не замечал его знаков; потом
принцесса Елизавета подошла к часовому узнать, не с ней ли он хочет
говорить. К несчастью, то ли из страха, то ли из робости молодой человек с
тонкими чертами лица так ничего и не сказал: только две слезы выкатились у
него из глаз, и он пальцем показал на кучу щебня, где, по-видимому, было
спрятано письмо. Под предлогом, что ищет в камнях биты для принца, Клери
стал рыться в щебне; однако офицеры, несомненно, догадались, что он там
ищет, и приказали ему отойти, а также под страхом разлуки с королем
запретили заговаривать с часовыми.

Впрочем, далеко не все имевшие дело с узниками Тампля проявляли чувства
почтительности и сострадания: во многих из них ненависть и жажда мести
настолько глубоко укоренились, что самый вид несчастья короля, которое он
переносил достойно и как обыкновенный буржуа, не мог отвлечь этих людей от
их чувств, и потому король и королева подвергались грубым нападкам,
проклятиям, а порой даже оскорблениям.

Однажды дежуривший у короля офицер по имени Джеймс, преподаватель
английского языка, стал неотступно следовать за королем. Король вошел в свой
кабинет для чтения - офицер вошел вслед за ним и сел рядом.

- Сударь! - с обычной кротостью обратился к нему король. - Ваши коллеги
имеют обыкновение оставлять меня в этой комнате одного, принимая во внимание
то обстоятельство, что дверь всегда остается отворена и я не могу избежать
их взглядов.

- Мои коллеги вольны поступать, как им заблагорассудится, я же буду
делать так, как мне удобно.

- Позвольте, сударь, обратить ваше внимание на то, что комната слишком
мала и в ней невозможно находиться двоим - В таком случае перейдите в
большую, - грубо возразив офицер.

Король поднялся и ни слова не говоря возвратился в свою спальню, куда
дежурный отправился за ним следом и продолжал преследовать короля вплоть до
того времени, пока его не сменили.

Однажды утром король принял дежурного офицера за того же, которого он
видел накануне; мы уже сказали, что в полночь обыкновенно происходила смена
караула.

Король подошел к нему и сочувственно проговорил:

- Ах, сударь, я очень сожалею, что вас забыли сменить!

- Что вы хотите этим сказать? - грубо оборвал его офицер.

- Я хочу сказать, что вы, должно быть, устали.

- Сударь, - отвечал этот человек, которого звали Менье, - я пришел сюда
следить за тем, что вы делаете, а вовсе не для того, чтобы вы утруждали себя
заботой о том, что делаю я.

Нахлобучив шляпу, он подошел ближе.

- Никому, и вам в меньшей степени, чем кому бы то ни было еще, - прибавил
он, - не позволено в это вмешиваться!

В другой раз королева осмелилась обратиться к члену муниципалитета.

- Как называется квартал, в котором вы проживаете, сударь? - спросила она
у одного из присутствовавших во время обеда.

- Отечество! - с гордостью отвечал тот.

- Но мне кажется, что отечество - это вся Франция? - возразила королева.

- Если не считать той ее части, что занята вызванными вами врагами.

Кое-кто из комиссаров никогда не разговаривал ни с королем, ни с
королевой, ни с принцессами, ни с юным принцем, не прибавив непристойного
эпитета или какого-нибудь грубого ругательства.

Однажды член муниципалитета по имени Тюрло сказал Клери достаточно
громко, чтобы король не упустил ни слова из его угрозы:

- Если эту проклятую семейку не гильотинирует палач, я готов сделать это