были мельники и кузнецы, как не лучшие техники русской деревни? Вот мельник
Прокоп Иванович Лактюнкин из рязанских (петелинских) Пеньков. Едва он был
"раскулачен", как без него через меру зажали жернова -- и спалили мельницу.
После войны, прощённый воротился он в родное село, и не мог успокоиться, что
нет мельницы. Лактюнкин испросил разрешение, сам отлил жернова и на том же
(обязательно на том же!) месте поставил мельницу -- отнюдь не для своей
выгоды, а для колхоза, еще же верней -- для полноты и украшения местности.
любят отделы кадров, начнём с отца. Отец его, Гордей Васильевич, 25 лет
служил в Варшавской крепости и выслужил, как говорится, только то серебро,
что пуговка оловца: солдат-двадцатипятилетник лишался земельного надела.
Женясь при крепости на солдатской дочке, приехал он после службы на родину
жены в деревню Барсуки Красненского уезда. Тут подпоила его деревня, и
половиной накопленных им денег заплатил он за всю деревню недоимки податей.
А на другую половину взял в аренду мельницу у помещика, но быстро на этой
аренде потерял и остальные деньги. И долгую старость пробыл пастухом да
сторожем. И было у него 6 дочерей, всех выдал за бедняков, и единственный
сын Трифон (а фамилия их -- Твардовские). Мальчик отдан был услуживать в
галантерейный магазин, но оттуда сбежал в Барсуки и нанялся к кузнецам
Молчановым -- год бесплатным батраком, четыре года учеником, через 4 года
стал мастером и в деревне Загорье поставил избу, женился. Детей родилось у
них семеро (средь них -- поэт Александр), вряд ли разбогатеешь от кузни.
Помогал отцу старший сын Константин. От света и до света они ковали и варили
-- и вырабатывали пять отличных насталенных топоров, но кузнецы из Рославля
с прессами и наёмными рабочими сбивали им цену. Кузница их так и была до
29-го года деревянная, конь -- один, иногда корова с тёлкой, иногда -- ни
коровы, ни тёлки, да 8 яблонь, вот такие мироеды. Крестьянский Поземельный
Банк продавал в рассрочку заложенные имения. Взял Трифон Твардовский 11
десятин пустоши, всю заросшую кустами, и вот ту пустошь корчевали своим
горбом до самого года Чумы -- 5 десятин освоили, а остальные так и покинули
в кустах. Наметили их раскулачить -- во всей деревне 15 дворов, а кого-то же
надо! -- приписали небывалый доход от кузницы, непосильно обложили, не
уплачено в срок -- так собирайся в отъезд, кулачьё проклятое!
одноэтажных -- вот тот и кулак, собирайся, сволочь, в шестьдесят минут! Не
должно быть в русской деревне домов кирпичных, не должно двухэтажных! Назад,
в пещеру! Топись по-чёрному! Это наш великий преобразующий замысел, такого
еще в истории не было.
вступал в колхоз, оставался дома. А упорный бедняк, кто заявленья не подавал
-- высылался.
а в насильственном вгоне в колхоз. Никак иначе, как напугав до смерти,
нельзя было отобрать у крестьян землю, данную революцией, -- и на эту же
землю их же посадить крепостными.
Великий Перелом, да, только не говорят -- [[чего перелом]]?
раскулачивание, описано -- и очень гладко, и с большой симпатией, как охота
на лязгающих волков.
окна. Как идешь по деревне -- и на крылечке видишь мёртвую женщину с мёртвым
ребёнком на коленях. Или сидящего под забором старика, он просит у тебя
хлеба -- а когда ты идешь назад, он уже завалился мёртвый.
учительницей входит в избу, где лежат на полатях старик и старуха (старик
тот прежде чайную держал, ну как не мироед? -- никто ведь не хочет с дороги
горячего чаю!) и трясет наганом: "слезай, тамбовский волк!" Старуха завыла,
и председатель для пущей острастки выпалил в потолок (это очень гулко в избе
получается). В дороге те старики оба умерли.
(донская станица) скликали "на собрание" -- а там окружили с пулемётами,
всех забрали и угнали. А уж баб потом выселять ничего не стоило.
мироедами. Нам только не покажут то малое нажитое, то родное и своекожное --
скотинку, двор да кухонную утварь, которую всю покинуть велено плачущей
бабе. (Кто из семьи уцелеет, и извернется схлопотать, и Москва "восстановит"
семью как середняцкую -- уж не найдут они, вернувшись, своего среднего
хозяйства: всё растащено [активистами] и бабами их.)
казённую телегу. Мы не узнаем, что в доме Твардовских в лихую минуту не
оказалось ни сала, ни даже печёного хлеба -- и спас их сосед, Кузьма
многодетный, тоже не богач -- принес на дорогу.
было в такую пору лошадь продать: как чума стала и та крестьянская лошадь,
верный признак кулака. И на конном базаре хозяин привязывал её к коновязи,
трепал по храпу последний раз -- и уходил, пока не заметили.
еще носился над деревней. Когда на Кубани в 1932-м намолоченный хлеб весь до
зерна тут же из-под молотилки увозили государству, а колхозников кормили
лишь пока уборка и молотьба, отмолотились -- и горячая кормёжка кончилась, и
ни зёрнышка на трудодень, -- как было одёргивать воющих баб? [А кто еще тут
недокулачен?] А кого -- сослать? (В каком состоянии оставалась
раннеколхозная деревня, освобождённая от кулаков, можно судить по
свидетельству Скрипниковой: в 1930 г. при ней некоторые крестьянки [из
Соловков] посылали посылки с чёрными сухарями в родную деревню!!)
Кишкино Михневской области (невдали от Горок Ленинских, близ того же шоссе).
Воевал германскую, воевал Гражданскую. Отвоевался, вернулся на декретную
землю, женился. Умный, грамотный, бывалый, золотые руки. Разумел и по
ветеринарному делу самоучкою, был доброхот на всю округу. Неустанно трудясь,
построил хороший дом, разбил сад, вырастил доброго коня из малого жеребёнка.
Но смутил его НЭП, угораздило Тимофея Павловича еще и в это поверить, как
поверил в землю -- завёл на паях с другим мужиком маленькую кустарную
мастерскую по выделке дешёвых колбас. (Теперь-то, сорок лет без колбасы
деревню продержав, почешешь в затылке: и что было в той колбасной плохого?)
Трудились в колбасной сами, никого не нанимая, да колбасы-то продавали через
кооперацию. И поработали всего два года, с 1925 по 1927, тут стали душить их
налогами, исходя из мнимых крупных заработков (выдумывалии их фининспекторы
по службе, но еще надували в уши финотделу деревенские завистники-лентяи,
сами ни к чему не способные, только стать [активистами].) И пайщики закрыли
колбасную. В 1929-м Тимофей вступил в колхоз одним из первых, свел туда свою
добрую лошадь, и корову, и отдал весь инвентарь. Во всю мочь работая на
колхозном поле, еще выращивал двух племенных бычков для колхоза. Колхоз
разваливался, и многие бежали из него -- но у Тимофея было уже пятеро детей,
не стронешься. По злой памяти финотдела он всё считался зажиточным (еще и за
ветеринаруную помощь народу), уже и на колхозника несли и несли на него
непомерные налоги. Платить было нечем, потянули из дому тряпки; трёх
последних овечек 11-летниий сын спроворился разик тихо угнать от описи,
другой раз забрали и их. Когда еще раз описывать имущество пришли, ничего
уже не было у бедной семьи, и бесстыдные финотдельщики описали фикусы в
кадках. Тимофей не выдержал -- и у них на глазах эти фикусы изрубил топором.
Это что ж он, значит, сделал: 1) уничтожил имущество, принадлежащее уже
государству, а не ему; 2) агитировал
хотел, не верил, ушла половина, и кого-то надо было примерно наказать.
Заядлый нэпман Тимофей Овчинников, пробравшийся в колхоз для его развала,
теперь и был раскулачен по решению председателя сельсовета Шоколова. Шёл
1932 год, массовая ссылка кончилась, и жену с шестью детьми (один грудной)
не сослали, лишь выбросили на улицу, отняв дом. (На свои уже деньги они
через год добирались к отцу в Архангельск. Все в роду Овчинниковых жили до
80 лет, а Тимофей от такой жизни загнулся в 53.) *(1)
колхозное начальство -- и с [[единоличников]] требует денег на водку. А не
дашь -- "раскулачим! сошлём!" И сошлют! Ты же -- единоличник. В том-то и
Великий Перелом.
соцреалисты и вовсе не описывают. Погрузили, отправили -- и сказке конец, и
три звёздочки после эпизода.
в лютый мороз -- и с грудными детьми, и с малыми, и с отроками. Через село
Коченево (Новосибирской области) в феврале 1931-го, когда морозы
перемежались буранами, -- шли, и шли, и шли окруженные конвоем бесконечные
эти обозы, из снежной степи появляясь и в снежную степь уходя. И в избы
войти обогреться -- дозволялось им только с разрешения конвоя, на короткие
минуты, чтоб не держать обоза. (Эти конвойные войск ГПУ -- ведь живые же
ведь пенсионеры! ведь помнят, поди! А может -- и не помнят...) Все тянулись
они в нарымские болота -- и в ненасытимых этих болотах остались все. Но еще
раньше, в жестоком пути, околевали дети.
тех пор как Ирода не стало -- это только Передовое Учение могло нам
разъяснить: как уничтожать до младенцев. Гитлер уже был ученик, но ему
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Афанасьев Роман