здесь. Вернее, не так. Вдруг ощутил тоску, тяжесть, томленье, желание
что-то делать. Не очень понимая, зачем мне это, выхватил из рук пожилого
иаката орудия производства и прямо с тротуара, так как был выше старика,
несколько раз мазнул кистью по выгоревшему фону надписи. Сразу стало
легче, дурнота прошла. Удивленный своим деянием, я вручил старику кисть и
банку.
бумаги. Я развернул свой. Газета.
читать. Я же, пользуясь грязеотталкивающими свойствами своего костюма,
устроился прямо на тротуаре. Увы, запнулся сразу же на названии. По
знакомым буквам получалось что-то вроде "Ни в коем случае..." или
"Непрестанно только...". Но чего именно надо избегать или чем все время
заниматься, было непонятно. И старик не помог. Он, по-моему, читал,
довольствуясь только самим процессом. На каждый мой вопрос он отвечал
повторением того же вопроса. Так мы просидели около часа. В какой-то
статье я разобрал фразу, что есть трудности с набором студентов. Но
поскольку пока не видел учебных заведений, это мне мало что дало.
которой тоже что-то рокотало и хлюпало. Мой спутник сложил газетный лист
по складкам, бросил его в жерло. Я пошел было дальше, намереваясь выжать
еще что-нибудь из своего экземпляра. Но старик догнал меня и не то чтобы с
укоризной, но с возмущением вырвал газету из моей руки, сунул ее туда же,
в рокочущий мрак. Тут мы расстались. Он побрел к незаконченной работе, я
повернул на юг - может быть, там у моря те институты и техникумы.
другую. Через раскрытую дверь увидел, что женщины-официантки сами за
столом. Одна неохотно поднялась, принесла миску, наполненную, правда, до
краев. Все выгреб - показалось, с неделю не захочу.
сидели, прогуливались горожане. Тут я заметил, что газет хватает не на
всех, и они передаются от одного к другому. Некоторые читали медленно,
усидчиво, но в подавляющем большинстве случаев человек окидывал лист с
двух сторон небрежным взглядом и сразу передавал очередному читателю,
который после столь же недолгой процедуры вручал газету соседу или
соседке. Когда же таковых не оказывалось, обязательно нес лист к ближайшей
трубе. Никто не оставлял газету на скамье, не бросал на землю.
длительной голодовки хватит того, что сегодня наел.
город почти подступал к морю. Все узкое пространство между стенами крайних
домов и линией берега было заполнено загорающими. Тут я впервые увидел
большое множество лиц сразу. Ни одно не привлекало живостью, энергией.
Разговаривали мало. Лишь изредка над пляжем зависал тихий слитный говор,
как серое прозрачное облако в небе мегаполиса. Безмолвие поражало здесь
так же, как тишина на городских улицах. Идут, стоят в очереди к музею, в
столовую, и ни звука. Так, будто каждый глубоко задумался о своем. Однако,
судя по выражению лиц, просто говорить не о чем.
многократно перевернутый и от этого грязный песок.
изрезанные ущельями обрывы с белыми пляжами внизу. Валуны, пологий склон
на втором плане. Заливы, бухточки.
людей. Вплотную рядом двое с ребенком.
остров?
моего корабля на клину! Сгрудились на полосе шириной в три метра и не
замечают простора и свежести всего в двух сотнях шагах от них.
западу, по возможности обходя распростертые тела или переступая через них.
Дома на берегу ничем не отличались от тех, что в центре - та же
поштукатуренная кирпичная кладка. Только здесь я понял, почему еще с
полдня в меня въелось ощущение заброшенности этого города. Стекол не было
- вот в чем штука! И рам тоже. Пустые проемы.
руки, ноги, закружилась голова. Опять страстно хотелось что-то делать.
собирая одежду; кто купался, поспешно выходил из воды. Вся масса народа,
обтекая меня, ринулась вперед и направо в боковую улицу. За несколько
минут берег опустел, как выметенный.
Сзади добавилось еще людей, пошли узкой улицей, прижатые друг к другу.
Открылась площадь. Будучи повыше ростом большинства окружающих,
осмотрелся. Собралось тысяч двадцать пять. В центре площади каменная
трибуна. Пустая. Стоим. Стихли разговоры, все напряженно застыли. Минута,
другая... Откуда-то донесся вздох, короткий неуверенный смешок. Вокруг
заговорили, зашевелились. Толпа стала рассеиваться.
От полуразрушенной башни стена домов повернула в пустыню. За песками
увидел здание с трубой.
одинокий след на мелких шелковистых барханах. По мере приближения к зданию
стена вокруг него становилась все выше. С северной стороны изъеденные
ржавчиной полураскрытые ворота. Большой пустой двор, единственная дверь в
кирпичном кубе, лестница вниз. Спустился - облицованный металлом широкий
длинный коридор. У входа темно, но вдали свет - зал с белыми стенами.
Что-то раздражало - будто насекомое возле уха. Отмахнулся. Но оказалось,
звучит не в одном ухе, в обоих. Еще несколько шагов, писк усилился.
Собственно, не писк уже, а свист, резкий, режущий. Заткнул пальцами уши,
вступил в зал. По две двери в боковых стенах, одна прямо передо мной.
Никаких ламп - плотным светом светил сам потолок. Шаг вперед, но звук
теперь пробивает пальцы. Не знаю, отчего был уверен, что за центральной
белой дверью рубильник, которым можно выключить звук. Чуть приоткрыл одно
ухо - словно молотком по голове. Едва на ногах устоял. Повернулся, отбежал
назад в коридор. Черт возьми, неужели не осилю?! Отошел к лестнице, где
совсем тихо, передохнул. Разорвал пополам носовой платок, затолкал,
сколько поместилось в ушные раковины, прижал ладонями. Быстро миновал
коридор, вступил в зал, и тут меня остановило. Шагах в пяти от заветной
двери. Звук стоял невидимой стеной - в него лезть, словно головой в
камень. Дверь почти рядом, только ручку повернуть. На миг оторвал руку от
уха, свалился от страшного звукового взрыва в голове. Мутилось сознание,
подумал, сейчас умру. Собравшись с силами, перекатился, зажав уши, по
кафелю, - в зале кафельный пол - потом по коридору. Перевел дыхание, бегом
к лестнице и наверх.
тела звук, очищая меня.
больше среднего нашего, и поскольку солнце в зените стояло над головой,
ночи полагалось быть такой же. Небо было усеяно звездами. Высокие стены
окружали двор темной полосой, но в решетке ворот я различал отдельные
прутья. От усталости, что ли, ощутил себя каким-то покинутым, заброшенным.
Хотелось на корабль, к Лепестку, на базу и оттуда на Землю. Какого мне,
собственно, рожна тут надо, на Иакате? Поболтаюсь недельку от столовой до
столовой, может быть, отыщу место, где пищу не кашей дают, а хлебцами,
насушу сухарей и как-нибудь, с голодовкой, доберусь.
ведь быть здесь нечто, объясняющее свойство иакатов что-то видеть, а
что-то нет, их потерянную унылую повадку, вот этот звуковой барьер.
Похоже, что в городе никто не работает. Но откуда тогда берется в столовых
пища?
жар. Чуть слышно шептало дальнее море, оттуда доносился запах соли и
тлеющих водорослей. Под звездами склоны невысоких барханов светились
голубым серебром, только на востоке темнела линеечка города. Ночь
умиротворяла, звала понять, простить. Да, они скучны, вялы, те горожане, с
кем я общался сегодня. Но это скорее всего беда, не вина их. Почему бы
жалкому городу не оказаться реликтом некогда цветущей цивилизации,
погибшей в результате стихийной катастрофы планетарного масштаба?
Неодолимая засуха, например, вообще изменение климата... А может быть,
внутренние причины. Скажем, старение разума. Естественное. Ведь подобно
всякому явлению он должен расти по некой кривой, и, пройдя высшую точку,
клониться книзу. Или к разуму эта закономерность не относится? В
принципе-то человеку свойственны любознательность, инициатива, энергия.
Если бы понять, что здесь, на Иакате, произошло.
Маккарти Кормак
Курылев Олег
Жюль Верн
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Орлов Алекс