Чтение 4–й страницы книги ~Шаги в неизвестное~

я знаю почти всех рабочих. Этого парня я там ни разу не видел, и поэтому
мне показалось, что он соврал.

Когда мы выходили из дома, он угрюмо посмотрел вверх:

- И солнце тоже...

- Что солнце? - спросил я.

- И солнце стоит. - Он показал на тень от дома на дорожке. - Как было,
так и есть.

Дом наш поставлен так, что окно моего кабинета и окна детской комнаты
выходят на юг, а выходная дверь - на север. По утрам в летнее время около
восьми часов, когда я иду на работу, тень крыши проходит через край клумбы
с георгинами.

Сегодня, когда я первый раз вышел, чтобы посмотреть на неподвижного
мотоциклиста, тень как раз достигла первого куста. Я автоматически отметил
это, хотя был очень взволнован.

И сейчас край тени был на том же самом месте, хотя с тех пор прошло не
меньше чем два часа.

Получалось, что солнце остановилось. Вернее, прекратилось вращение
Земли вокруг оси.

Было от чего сойти с ума.

Помню, что мы некоторое время топтались, глядя то на солнце, то на
неподвижный край тени.

Потом мы все-таки отправились в Глушково. Я вернулся в комнату, сбросил
домашние туфли, надел сандалии, и мы пошли.

Даже не знаю, зачем нас туда понесло. По всей вероятности потому, что
нам было совершенно невыносимо сидеть на месте и ждать, что же с нами
будет дальше. Хотелось как-то действовать.

Кроме того, мы просто не знали, чем же нам теперь заниматься.

ПОХОД В ГЛУШКОВО. НАЧАЛО РАЗНОГЛАСИЙ

Это было странное путешествие.

Когда мы двинулись в путь и острота первых впечатлений от всех чудес
несколько притупилась, я начал замечать то, на что прежде не успел
обратить внимания.

Во-первых, нам обоим было трудно делать первый шаг, когда начинали
идти. Было такое чувство, как если бы мы делали этот шаг в воде или в
какой-нибудь такой же плотной среде. Приходилось довольно сильно напрягать
мускулы бедра. Но потом это исчезало, и мы шли уже нормально.

Во-вторых, при каждом шаге мы немножко повисали в воздухе. Опять-таки,
как если бы мы двигались в воде. Особенно это было заметно у меня, потому
что я вообще обладаю подпрыгивающей походкой.

Я чувствовал, что со стороны напоминаю танцора в балете, который не
идет, а совершает бесконечный ряд длинных и плавных прыжков.

Было похоже на то, что воздух стал плотнее. Казалось, в него налили
какой-то густой состав, который оставил его как прежде прозрачным и
пригодным для дыхания, но сделал гораздо гуще.

И, наконец, ветер. Как только мы начинали двигаться, возникал сильный
ветер, а когда мы останавливались, он мгновенно стихал...

Выйдя на шоссе, мы обогнали двух пешеходов - мужчину и женщину. Мой
товарищ - его звали Жора Бухтин, - обошел их стороной, даже спустившись
для этого в канаву. Вообще, первое время он очень боялся всех неподвижных
фигур, попадавшихся нам на пути.

За последним коттеджем поселка я свернул с дороги и подошел к кусту
ольховника, чтобы сорвать себе прутик на дорогу. Я взялся за довольно
толстую ветку и дернул. Ветка отделилась так легко, будто она не росла из
ствола, а была просто приклеена к нему каким-нибудь слабеньким
канцелярским клеем.

Я тогда попробовал отломать сук молоденькой, рядом стоявшей липы, и он
тоже сразу оказался у меня в руке. Как будто он только и ждал, чтобы я
пришел и взял его с того места, на котором он рос.

И все другие ветки тоже отделялись от липы без малейшего сопротивления.
Я не срывал их, а просто снимал со ствола.

Выходило, что мир не только остановился - он изменил свои физические
качества. Воздух стал густым, а твердые тела потеряли прочность.

Я мог бы очистить это деревце от ветвей с такой же легкостью, с какой
девочки срывают лепестки ромашки, повторяя: "Любит - не любит".

На тропинке, ведущей к совхозу, - для сокращения пути мы пошли по
тропинке - нам встретился велосипедист, которого свалил Бухтин. Велосипед
лежал на траве, а молодой паренек стоял рядом, взявшись за плечо рукой. На
лице у него было выражение боли и недоумения.

Конечно, он не мог понять, какая сила сбросила его на землю.

Оставив велосипедиста приходить в себя, мы двинулись дальше. Я увидел
какую-то птичку в полете и остановился ее рассмотреть.

По-моему, это был щегол. Он висел в воздухе, потом делал медленный и
довольно вялый взмах крылышками и несколько продвигался вперед. Вообще
полет не представлял собой плавного движения, а ряд коротких вялых рывков.

Можно было взять птичку в руки, но я побоялся ее искалечить.

За лесом начинались поля зеленой озимой пшеницы и сенокосные луга, где
сильно и приятно пахло клевером. Тут мы вышли с тропинки на грунтовую
дорогу. Я обратил внимание на то, что пыль, поднятая нашими ногами, висела
в воздухе очень долго - так, что мы даже не могли дождаться, пока она
уляжется.

Не стану описывать подробно все наше путешествие в Глушково. Оно было,
в общем, совершенно безрезультатным. Просто пришли в совхоз и убедились,
что там все обстоит так же, как и в поселке.

Сначала мы шагали довольно быстро, потом у меня все сильнее начал
болеть ушибленный о волну палец, и я захромал.

По воскресному времени в совхозе было совсем пусто. Ни возле
механической мастерской, ни возле конторы мы не встретили ни одного
человека. Только на скотном дворе у водокачки застыла какая-то фигура с
ведром в руке.

Не знаю, зачем, но мы пошли к школе. Здесь возле одной избы стоял
директор совхоза Петр Ильич Иваненко, полный блондин, одетый в полотняные
брюки и полотняный летний пиджак. Окно в избе было открыто, оттуда
высунулась женщина в платке. Они о чем-то разговаривали.

Женщина взмахнула рукой - очевидно, от чего-то отказываясь или что-то
отрицая. Но, поскольку этот взмах был виден мне и моему спутнику как
бесконечно долгий, нам со стороны казалось, что она хочет ударить
Иваненко.

Это выглядело довольно смешно.

Петр Ильич застыл, широко открыв рот и подняв густые седеющие брови.

Жора, опасливо остановившийся в некотором отдалении от директора,
показал на него пальцем:

- Обалдел!

- Почему - обалдел? - спросил я.

- А чего же он? - Жора кивнул в сторону Петра Ильича и разинул рот,
передразнивая его.

Почему-то это меня разозлило.

- Вовсе он не обалдел, - сказал я. - Что-то случилось со всей землей.
Какая-то катастрофа. Понимаете?

Жорж молчал.

- Что-то такое произошло, отчего весь мир замедлился. А мы остались
таким" же, как были. Или, может быть, наоборот...

Я произнес это "наоборот", не думая, и потом вдруг закусил губу.

А что, если в самом деле - наоборот?

Какая-то смутная мысль, какая-то догадка забрезжила у меня в голове. Я
прикинул скорость волны на заливе, скорость мотоцикла и, наконец,
положение солнца на небе. Мир замедлил свое движение, но в этой
замедленности была своя гармония. Солнце, движение воды, люди - все
замедлилось пропорционально.

Я схватил Жоржа за руку и уселся на скамью у избы, заставив своего
товарища сесть рядом. Потом я уставился на ручные часы, которые так и не
снимал со вчерашнего вечера.

Целых пять минут - я считал по пульсу - я смотрел на секундную стрелку
и наконец убедился, что она движется и что она прошла за это время одну
секунду.

Секунда, и моих, хотя и приблизительных, пять минут!

И за эту секунду женщина, спорившая с директором совхоза, опустила
руку, а Петр Ильич закрыл рот.

Выходило, что мир замедлился в триста раз. Или мы, наоборот, ускорились
в той же пропорции.

Но на лице Петра Ильича, на лицах всех тех людей, кого мы видели с
утра, не было никакого беспокойства. Никто из них не выглядел удивленным,
испуганным, озадаченным. Все мирно занимались своими делами.

Значит, что-то странное и необъяснимое произошло с нами, а не с тем,
что нас окружало.

При этой мысли я испытал немалое облегчение. Все-таки это разные вещи:
предполагать, что опасность угрожает тебе одному, или думать, что ей
подвергаются все люди, весь род человеческий. В конце концов я и Жорж
как-нибудь выкрутимся. Лишь бы со всей землей ничего не случилось.

- Это мы с вами стали ненормальными, - сказал я своему спутнику. - А
люди остались такими же, как были.

Жора тупо смотрел на меня.

- Что-то нас ускорило, понимаете? Мы стали двигаться и жить быстрее, а
люди живут нормально.

- Нормально!.. Сказал тоже! - Он недоверчиво усмехнулся и встал со
скамьи. - Вот гляди. - Он шагнул вперед. - Я иду, а этот стоит. И рот
разинул. (Петр Ильич тем временем опять начал бесконечно медленно