- Убийство из милосердия - тоже гуманный акт, - бесстрастно заметил
Гев.
- Да, конечно. Мне не нужны оправдания. Я поступил так, как считаю
нужным, и готов отвечать за это.
- Даже если Израиль погибнет из-за твоей заносчивости?
Арни хотел ответить, но не смог найти слов. Что тут можно сказать?
Гев окружил его со всех сторон, отрезал путь к, отступлению, разрушил
оборонительные укрепления. Что ему остается? Только сдаться. Его
поддерживало только одно - уверенность в том, что по большому счету он все
равно прав Он даже не решался подвергнуть испытанию свою убежденность -
вдруг и она окажется ошибкой? Тишина становилась все более гнетущей, и его
охватила бесконечная грусть. Он опустил голову и съежился в кресле.
- Я поступаю так, как должен поступить, - произнес он наконец севшим
от переживаний голосом. - Я не вернусь. Я оставил Израиль по собственной
воле, и не в твоей власти заставить меня, Гев, не в твоей власти...
Генерал Гев встал, глядя на склоненную голову ученого. Слова
рождались медленно и трудно, но в них звучало эхо трех тысячелетий
преследований, скорби, смерти и безмерной печали.
- И ты, еврей, мог сделать это...
Ответить было нечего, и Арни промолчал. Гев был солдатом и видел, что
потерпел поражение, хотя и не понимал, почему. Не сказав больше ни слова,
он повернулся к Арни спиной - какие слова могли быть красноречивее этого
простого движения? Генерал толкнул дверь кончиками пальцев и даже не дал
себе труда закрыть или захлопнуть ее - просто пошел вперед, выпрямив
спину, печатая шаг. Человек, которого можно обыграть в бою, но нельзя
победить в войне - по крайней мере, пока он жив.
Ове вернулся в кабинет и принялся молча слоняться по комнате - сложил
в стопку журналы, достал с полки книгу, потом, не раскрывая, поставил ее
назад. Но заговорил он уже совсем о другом:
- Какой сегодня день, ты только посмотри! Солнце сияет, воздух
прозрачный - видно даже, как развеваются юбки у девушек на велосипедах.
Мне осточертела эта мерзкая столовская еда, бутерброды мне уже в горло не
лезут. Поехали в "Павиллонен" на Лангелине, пообедаем, посмотрим на
корабли... Ну как?
Арни поднял к нему лицо, убитое горем. Он редко испытывал сильные
чувства и потому не умел ни справиться с ними, ни защититься от них. В его
глазах была такая открытая боль, что Ове не выдержал, отвернулся и вновь
принялся перекладывать журналы, которые только что так аккуратно сложил.
- Поехали, если хочешь. Пообедаем в ресторане. - Лицо, искаженное
страданием, казалось, вобрало в себя всю его страсть - голос был пустым и
безжизненным.
Они молча ехали вниз по Нерре-аллее и через парк. Все было на самом
деле так, как рассказывал Ове. Девушки на высоких черных велосипедах
разноцветными пятнами мелькали в серой толпе пиджаков; они мчались по
велосипедным дорожкам, обгоняя машины, стайками пересекали широкие улицы
на перекрестках. Длинные ноги нажимали на педали, юбки взмывали от ветра,
и день был прекрасен. Но Арни никак не мог побороть отчаяние.
Ове ловко провел свой маленький "Спрайт" сквозь сложный транспортный
узел Трианглен и по Эстерброгаде выехал к порту. Автомобиль успел
проскочить на зеленый свет на Лангелине и затормозил у заднего входа в
ресторан "Павиллонен" - Вечер еще не наступил, и им удалось занять столик
у огромного окна во всю стену, выходящего на море. Ове кивнул официанту, и
заказ был мгновенно принят. Пока они устраивались поудобнее, придвигая
кресла, на столе возникла бутылка шнапса, замороженная во льду, и
несколько запотевших бутылок пива "Туборг". , - Вот так-то, - сказал Ове,
когда официант разлил ледяной шнапс по стаканчикам величиной с наперсток.
- Готов поспорить, такого у вас в Тель-Авиве не встретишь".
- Skal! "Будь здоров! (дат.)." - произнесли они традиционный тост и
осушили стаканчики.
Арни потягивал пиво и смотрел на тяжеловесный черно-белый паром,
направляющийся в Швецию. Длинная вереница автобусов застыла в ожидании,
пока туристы карабкались по скалам, совершая ритуальный визит к Русалочке
с фотоаппаратами. Белые паруса крошечных яхт, вышедших из бухты,
пересекали холодную голубизну пролива. Море. В Дании не было ни единого
места, удаленного от моря более чем на сорок миль. Поистине страна
мореплавателей, окруженная морем. Белые треугольники парусов казались
игрушечными на фоне громадного лайнера, пришвартованного у Лангелинекай.
Флаги и вымпелы придавали ему щеголеватый праздничный вид. Из передней
трубы внезапно вырвался белый столб пара, и через несколько мгновений они
услышали отдаленный стон гудка.
- Корабль, - произнес Арни, и теперь, когда он снова подумал о
работе, с его лица исчезли все следы эмоций. - Нам нужен корабль. Когда мы
начнем испытывать более мощную... - Он замолчал, и они оба глянули по
сторонам, не поворачивая головы, словно заговорщики. Затем Арни продолжил
почти шепотом:
- Нам понадобится более мощная установка. Та, первая, слишком мала и
годится лишь для подтверждения правильности теории. Новую, установку надо
будет испытывать в более крупном масштабе, чтобы убедиться, что она
способна не только на такие глупости, как взрыв лабораторного оборудования.
- Она сработает. Я уверен, она сработает.
Арни криво усмехнулся и протянул руку к бутылке.
- Выпьем еще шнапса.
- Это вопрос безопасности, - сказал Скоу. Вообще-то его имя было
Ланкильде "Длинный источник (дат.).", но он никогда не упоминал его, и не
без причины. "Скоу, - настаивал он, - зовите меня просто Скоу", словно
призывая весь мир к непринужденной простоте общения, как в бильярдном
зале. (Привет, Хансен. - Привет, Енсен. - Привет, Скоу.) Однако к
окружающим он всегда обращался исключительно корректно.
- К безопасности надо относиться серьезно, герр профессор Расмуссен,
- убеждал он, одновременно наблюдая за всем, что происходит вокруг. - У
вас есть что-то Требующее охраны, поэтому надо все время быть начеку.
- То, что у нас есть...
- Не говорите мне об этом, я настаиваю. Чем меньше народу знает, тем
меньше болтают. Разрешите мне только охранять вас, и работайте себе
спокойно.
- Бог мой, дружище, да мне не о чем беспокоиться. Мы совсем недавно
начали работу, и о нашем проекте еще никому не известно.
- Вот так должно оставаться и впредь. Я предпочитаю принять меры в
самом начале - или даже до начала работы. Если все будет шито-крыто, никто
ничего не сможет пронюхать.
Скоу любил подделывать свою речь под простонародный говор и потому
казался простоватым, каким на самом деле вовсе не был. Когда он стоял,
засунув руки в карманы поношенного твидового пиджака и слегка накренившись
в сторону, он выглядел совсем как обычный пьянчужка. Бесцветное лицо и
рыжеватые редеющие волосы усиливали эту иллюзию. Но Ове знал, что это и
вправду не более чем иллюзия. Скоу служил в полиции уже много лет,
прекрасно говорил по-немецки и во время войны был с оккупантами на
короткой ноге, играл с ними в карты в Эльсиноре, что давало основание
согражданам считать его презренным коллаборационистом. Одновременно он
возглавлял подполье в этом районе, и его искривленная поза была
результатом того, что бывшие собутыльники сумели-таки его подстрелить. Он,
однако, успел выпрыгнуть со второго этажа, прежде чем они явились в
госпиталь, чтобы расспросить его поподробнее. Теперь он был связан с неким
правительственным комитетом - Скоу не любил вдаваться в детали по этому
поводу. В конечном счете все сводилось к вопросам безопасности, которые он
имел право решать по собственному усмотрению. Вот уже больше месяца он
сновал вокруг и внутри лаборатории, налаживая систему охраны и
устанавливая ее правила, чтобы все, чему надлежало быть секретным, было
таковым.
- Все это очень напоминает детективный фильм, герр Скоу, - сказал
Арни. - Если бы мы погрузили установку в кузов и прикрыли сверху
брезентом, никто ее и не заметил бы.
- Просто Скоу, если вы не "против. Искусство ведь основано на
реальности, кино заимствует у жизни. А мы можем позаимствовать у кино.
Меры должны быть приняты. Это вопрос безопасности.
Спорить с ним было невозможно. Они ждали, сидя в здании Института
Нильса Бора. В это время к погрузочной площадке подъехал красно-черный
почтовый фургон. Дав задний ход, он чуть не опрокинул штабель ящиков с
молочными бутылками, послышались крики: "Стоп, Хенрик!", "Lidtendnu! Sa er
den der!" "Еще немного! Все, хватит! (дат.).", и наконец задняя дверь
фургона вплотную приблизилась к краю платформы. Два молчаливых почтальона,
громоздкие в своих рыжевато-розовых куртках, грохоча деревянными
подошвами, грузили в фургон какие-то свертки. Сразу было видно, что это не
простые почтальоны: ни один нормальный датский почтальон не упустил бы
случая поболтать с охранниками, стоявшими рядом. Скоу молча показал на
ящики с установкой, и они так же молча втолкнули их внутрь. Широкие двери
захлопнулись, защелкнулся тяжелый замок, заурчал мотор, и фургон выехал на
дорогу. Они провожали его взглядом, пока он не затерялся среди утреннего
транспорта.
- Почтовые фургоны нельзя назвать невидимками, но в том, что они
почти незаметны, сомнений нет, - заметил Скоу. - Наш фургон приедет в
центральное почтовое отделение на Кебмаергаде, смешается там с другими
такими же грузовиками, а через пару минут - с новыми номерными знаками,
разумеется, - отправится к набережной. Я предлагаю, господа, поехать и
встретить его там.
Афанасьев Роман
Флинт Эрик
Белов Вольф
Глуховский Дмитрий
Махров Алексей
Шилова Юлия