шепелявость. "Р" звучит мягко, "ж" похоже на "ш". И постоянное "осторожно"
произносится с еле заметным ласковым пришептыванием - "осторђшно"... Нет,
не так, разумеется, но с намеком на "ђ" и "ш"...
Ежики сам видел не раз, как люди, услыхав этот голос, поднимают глаза к
динамику и чуть улыбаются.
...И "Ежики" она тоже говорила мягко. Почти как "Ешики"...
"Ешики, опять с ногами на сиденье? Ну-ка брысь!" ("Бр-ись...")
Он вздыхает, сползает коленками с сиденья, садится, опустив ноги. На полу
при стремительных поворотах вагона елозят туда-сюда расстегнутые и
брошенные сандалии. Ежики сует в одну из них ногу, нагибается, чтобы
прижать к металлическому язычку магнитную пряжку. На ноге сбоку, выше
косточки, белый рубец с точками по краям - след шва... Конечно, можно было
бы убрать его за два дня специальной мазью (называется
"ре-ге-не-ра-ци-онная"). Да и без мази он сумел бы сгладить шрам за неделю.
Но не хочет. Пусть. Хорошо он все-таки врезал тогда Кантору, жаль, что нога
срикошетила...
Ремешок с пряжкой - будто живой: дергается, хитрит, выскальзывает из
пальцев. А тут еще опять поворот, и мягкая сила валит Ежики на бок. Он
сердито покоряется ей и так, лежа, дожидается шелестящего торможения и
затем - знакомых слов:
- Станция Восточные ворота... Осторожно, двери закрываются. Следующая
станция...
"Знаю. Эстакада..."
Он придвигается к боковому окну. Поезд, набрав ход, вырывается из
туннельного сумрака в громадное дымчато-желтое пространство. Неяркое,
похожее на грейпфрут солнце невысоко висит во влажном воздухе, высвечивает
море, обрывы Грюн-Капа и бесконечные кварталы мегаполиса, что раскинулся
почти на треть Полуострова. Кварталы эти - белые, стеклянные, разноцветные,
убегающие в необозримые края по холмам и равнине - медленно поворачиваются
за окном, словно за бортом аэробуса. А под полом, под тугой упругостью
антигравитационной подушки, мягко гудит стальная эстакада. Она соединяет
Крепостной холм, где стоят остатки тысячелетней Цитадели, со склоном горы
Эдуарда. А глубоко внизу курчавятся верхушки парковых массивов Посейдоновой
балки.
Посреди эстакады стеклянный павильон станции. Последние два пассажира вышли
здесь из вагона. Поедут, наверно, на лифте вниз, в парковые дебри. А может,
застрянут на смотровой площадке.
Ежики лбом прижимается к окну. Сквозь стекла вагона и станции виден склон
горы Эдуарда, а левее - гребешок дальнего пологого холма, на котором
щетинятся кипарисы - черные на желтом небе. За теми кипарисами есть
скользкий от ракушек спуск садовых тропинок, а дальше - дом. Его дом.
Родной до каждой щелки на дереве старых перил, до последней царапинки на
облицовочном пластике. Родной и... чужой. Нет, не надо сейчас о доме. А то
не поможет и аутотренинг иттов.
Вон там, где торчит самый высокий кипарис, есть очень старая ракушечная
лестница, она ведет к школе. На ней почему-то всегда любят играть
первоклассники. Такую игру знают, наверно, только в этой школе: вроде
классиков, но прыгать надо не по ровному месту, а по ступеням.
Две ступеньки,
Три ступеньки,
Жил-был рыжий кот у Сеньки...
"Сестра Анна, где вы? К вам опять очередь с разбитыми коленками!"
"Святая Дева, я не напасусь бактерицидки! Когда сроют эту окаянную
лестницу!"
Попробуй срой! Все ребята крик подымут... Там не только замечательные
ступени, там еще широкий парапет сверху донизу, а по нему тянется желоб.
Такой лоток, отполированный штанами школьников многих поколений. Садишься
наверху, пятки вскидываешь - и пошел! Многие перед уроками специально
забираются на верхнюю площадку, чтобы подкатить к школьному крыльцу с таким
шиком. Но нельзя зевать в конце спуска: там есть выступ вроде трамплинчика.
Если расслабишься, так хряпнет, что на первом уроке не сидишь, а страдаешь.
Но Ежики никогда не зевал. И Ярик не зевал.
Поезд уже ушел с эстакады, вонзился в толщу горы Эдуарда, а в глазах у
Ежики по-прежнему желтый свет. И небо, и зелень. И, вскинув темно-ореховые
ноги в красных кроссовках, летит вниз по каменному желобу хохочущий Ярик...
...Точно говорят, что беда не приходит одна. Точно и горько. Ведь всего за
две недели до черного дня Ярик с матерью и ее новым мужем улетели на другой
край Земли. Туда, где пояс городов Золотого Рога. Насовсем. Конечно, в наши
дни это не так уж далеко. Подумаешь, Золотой Рог, если даже с Марсом прямая
связь (только без видео). Но ведь за руку теперь Ярика не возьмешь, не
схватишься - кто кого повалит на траве Замковой лужайки, не полезешь с ним
искать ржавые наконечники стрел в подвалах Цитадели. Осталось только
глядеть друг на друга на экране да говорить со странной неловкостью: "У вас
как там? Нормально? У нас тоже нормально..."
Он как раз набирал на пульте код Золотого Рога, чтобы вызвать Ярика к
экрану, когда пришли эти двое: мужчина в форме летчика Внутреннего флота и
тетка из Опекунской комиссии...
Не надо про это. Лучше про школу... Как он забавно боялся, что его не
возьмут в первый класс, потому что болел и опоздал на два дня. Но все же
пошел один, без мамы. Сам отыскал учительницу.
"Очень хорошо, что ты пришел, мы тебя ждали... Полное имя твое у меня
записано, а как тебя зовут дома?"
Он сказал чуть насупленно:
"Ежики".
"Ежик?"
"Е-жи-ки".
"А... ну, замечательно. Скажи, Ежики, кто твоя мама?"
"Она... как это? Где работает, что ли?.. Ну, она в Управлении Дорожной
сети. Консультант в инженерной группе..."
"Умница".
Кто папа, спрашивать не принято. С папами в наши дни сложно. Многие пацаны
ничего про них и не знают. У Ежики в этом отношении положение, пожалуй,
лучше, чем у других. По крайней мере, он точно, без выдумок и сказок,
знает, кто был отец. Несколько раз они с мамой летали в Парк памяти. Там
громадная стена из желтого пористого камня, а в ней ячейки, ячейки,
закрытые мраморными плитками (чем-то похоже на вокзальную камеру хранения).
И на одной плитке, в третьем снизу ряду, надпись:
Виктор Юлиус
РАДОМИР
Музыкант
Он был дирижер и автор музыки фильмов, которые идут иногда и сейчас. А еще
чемпион Полуострова по теннису и фехтованию. Мама говорила, что он был
высокий, черноусый, гибкий, как храбрый капитан д'Эбервиль из фильма
"Третья эскадра". А Ежики - светлый, круглолицый, нос сапожком.
"Как у Петрушки, - и пальцем нажимает ему кончик носа. - Был в старинном
кукольном театре такой персонаж, Петрушка-растрепа".
"Какой же Петрушка, если сама говоришь: Ежики..."
"Ежики - по характеру, а растрепа по наружности. И в кого такой?"
"А говорила, что похож на отца".
"Ну... не носом же. Прыгучестью да замашками похож... когда вы с Яриком
друг друга вашими пластмассовыми шпагами тыкаете..."
Наверно, он и характером похож на Виктора Юлиуса Радомира. Хоть немного.
Посняков Андрей
Гуль Роман Борисович
Емилина Ника
Смоленский Вадим
Сертаков Виталий
Перумов Ник