Чтение 4–й страницы книги ~Клеарх и Гераклея~

-- Как только я сказал, что боги не попустят, чтобы слова оракула пошли
прахом, за плечом его вырос Эвий с полым лицом и вытряхнул из своего плаща
целую свору кабанов. Право, я никогда не верил, что такие вещи бывают, а
теперь вот убедился собственными глазами.

Клеарх говорил совершенно серьезно, пристально глядя на друга. Стилокл
стоял белый, как камфара, и волосы его взмокли от пота. Мысли его кружились,
как вспугнутые дрозды. Он не знал, что и думать: помнится, никакого бога он
не видел, но кто он такой, чтоб видеть богов? Ведь Клеарх видит мир
настолько лучше его!

-- Беги в поле! Позовешь работников и расскажешь все, как было: как ты
сидел под деревом и как мимо тебя пробежал Архелай с вот этою жердью в руке,
а за ним гнался по воздуху кабан, а тебе казалось, что ты заснул и видишь
сон.

x x x

Стилокл покинул Гераклею с первым кораблем, как бы торопясь вернуться в
Афины. Находясь всецело под влиянием Клеарха, он не только рассказывал все,
что тот велел, но и вполне верил собственному рассказу. Отчего-то, однако,
был бледен и задумчив.

В третью ночь плавания разыгралась буря; афинянин стал плакать и
жаловаться Клеарху, что задуманная ими шутка обернулась преступлением и
нарушением закона и стала причиной бури. Клеарх засмеялся и спросил:

-- Друг мой! Не ты ли сам рассуждал на наших пирах, что законы подобны
узам. наложенным на общество, временно лишенное верховного разума? И если
явится идеальный властитель, то связывать его законами -- это все равно что
связывать здорового человека веревками: и разум от этого слабеет, и тело
гибнет?

Стилокл молчал. Лил косой дождь, и молнии раскалывали облака, а волны,
подобные горам, то поднимали корабль к небу, то опускали на самое дно; и по
одному этому некоторые суждения Стилокла на пирах представлялись теперь не
очень верными, словно истина зависит от времени и места ее высказывания.

-- Друг мой! -- сказал наконец афинянин. -- Я знаю, что по возвращении
в Гераклею ты будешь играть роль выдающуюся, роль защитника или погубителя
отечества. Честолюбие твое безгранично, но все-таки честолюбие -- порок,
более близкий добродетели, нежели алчность или жадность. Поклянись же мне,
что в Гераклее ты устроишь государство наилучшее, в соответствии со всеобщей
истиной, а не с частными удовольствиями.

Клеарх улыбнулся в темноте и ответил:

-- Клянусь, Стилокл, что я устрою государство наилучшее при
существующих обстоятельствах.

x x x

Подобно тому, как колесничему, добивающемуся победы на играх бешеной
скачкой, надлежит тщательно и самолично проверить сбрую и снаряжение
колесницы, -- подобно тому и рассказчику, прежде чем погрузиться в пучину
событий, необходимо заняться описанием.

Поэтому -- да не усмотрят в последующих строках лишь стремление
расхвалить родной город, словно сводне смазливую девицу, -- говорю вам, что
без этого рассказ невозможен.

Город Гераклея расположен между Вифинией и Фригией, на Ахерусийском
полуострове, в устье реки Ахерон, и трехрядный корабль доплывает от Византии
до Гераклеи за один долгий день. Места тут благодатнейшие: мирты, орехи,
померанцы плодоносят необыкновенно, горы и море исполнены дивной красоты,
земля тучна, а в горах с широко разбежавшимися, пологими склонами есть
серебро и железо.

Город был основан выходцами из Мегар, однако задолго до этого Геракл,
отправившись за поясом Ипполиты, победил царя бебриков Мигдона и отдал
здешние земли Лику, царю мариандинов.

Мегарцы, выводя колонию, потребовали эти земли обратно, фригийцы
ответили отказом; Лисимен, предок Клеарха, Пандионид повторил подвиг
Геракла, разбил мариандинов и обратил их в наказание за неблагодарность
навеки в рабов наподобие илотов и пенестов.

(Впрочем, Неоклиды, которые переселились в Гераклею позднее и возводили
свой род к Полидевку, говорили, что царь бебриков звался не Мигдоном, а
Амиком и убил его Полидевк, а не Геракл.)

Пандиониды -- старейший род Гераклеи, приплыли из Мегар по пути
аргонавтов, мимо Симплегад, а не мимо Халкидики. Это путь, по которому
никогда не проплыть торговцам с товарами, по нему плавают лишь воины и дары.

В это время в Гераклее был как бы золотой век: каждый обрабатывал свой
участок, довольствуясь необходимым, простой народ питал уважение к знати, а
знатные люди были чужды алчности и полагали, что достойней раздать золото
друзьям, приобретая их защиту и поддержку, нежели дрожать над ним и
закапывать его в землю; железные рудники в горах, земля и мариандины,
бессильные владеть собой из-за отсутствия разума, были в общей
собственности.

В Мегарах же чернь стала требовать передела земли и прощения долгов:
знакомая пагуба, словно созданная для того, чтобы разъедать изнутри лучшие и
процветающие государства. Чернь бродила по домам, требуя подаяния и, если не
находила его достаточным, расправлялась с обитателями: однажды народ снес
знатных младенцев со всего города на ток и пустил туда быков. А потом, как
это часто бывает везде, где зависть делает невыносимым блеск богатых, к
власти пришел тиран Феаген, и множество людей бежали из Мегар в Гераклею.

Как раз в то время, когда Кир овладел Мидией, ойкист Гнесиох опять
вывел в Гераклею колонию, но, как я уже сказал, "сто семейств" были там
раньше. Начались войны с фригийцами. Из полученной земли каждому колонисту
выделили навечно по шесть плефров и участок для застройки в городе. Помимо
народного собрания, в котором принимали участие все способные к военной
службе и владеющие землей, был учрежден совет трехсот, он же избирал
десятерых эсимнетов из лучших граждан.

Никто не смел облагать налогом свободного гражданина или платить
должностному лицу, словно поденщику, и должности сами собой принадлежали
лучшим.

Знать соревновалась не в подачках народу, а в сооружении храмов. Подати
взимали с фригийцев, пошлины -- с торговцев. Сумма пошлин все росла, а после
неудачи ионийского восстания в дорийскую Гераклею хлынули ионяне,
испорченные тиранами, персами и торговлей. Так-то получилось, что лучшие
люди бежали от горшечников и колбасников в Понт, а на самом деле проложили
горшечникам дорогу, -- вскоре одни стали тайком продавать землю, а другие
обирать своих граждан.

Тогда город вывел несколько колоний с тем, чтобы удалить безземельных
из города и наделить их землей, ибо, бесспорно, лучший способ отвратиться от
посяганий на чужую собственность -- это иметь свою.

Последнюю колонию, Херсонес, вывели лет за тридцать до описываемых
событий, по предложению Клеонима, деда Клеарха.

Клеоним был избран эсимнетом, когда афинянин Ламах разорял гераклейскую
хору, и сумел удержать Ламаха от поддержки городских болтунов, а гераклеотов
-- от необдуманной расправы с афинянами. Через год он, однако, сложил с себя
должность, говоря, что эсимнетия -- это, в сущности, выборная тирания и
нужна лишь во время войны или смуты.

Во время описываемых событий во главе лучших людей и во главе города
стоял муж по имени Архестрат, человек безупречной честности и
придерживавшийся умеренности во всем, как в частной, так и в общественной
жизни. Он неоднократно говорил, что бедные имеют право на жизнь и имущество,
а богатые имеют право не быть разоренными в результате обогащения бедняков.
Полагая неразумным, чтобы людям, расстроившим леностью и небрежением
собственное достояние, было вверено достояние общественное, он препятствовал
необузданной демократии, однако облегчил бремя долгов, а также учредил суд
по образцу афинского. Полис выдавал за участие в нем по два обола.

Вскоре после этого поссорились два молодых человека, знатных юноши,
Эветион и Аристодем: Аристодем собл.азнил любимца Эветиона, а последний в
отместку -- его жену. Народ, подстрекаемый друзьями Аристодема, выставил
Эветиона на городской площади с колодкой на шее, и от этого произошел раскол
среди аристократии. Воспользовавшись им, Архестрат вместо деления по трем
филам со знатью во главе убедил людей разделиться на шестьдесят сотен, так
что имущие были рассеяны по сотням среди народа; ввел правило платить налог
не с земли, а с имущества и вдвое увеличил совет трехсот за счет недавно
разбогатевших. Последним обстоятельством не только знать, но и многие из
народа были недовольны и воспротивились, когда некто рыбник Фаней стал
добиваться архитеории. И действительно, когда знатный человек за свой счет
строит корабли или снаряжает посольства для города, тут ведь речь идет не о
тратах золота, а о том, чтоб удача, сопутствовавшая предкам и ставшая
золотом, сопутствовала кораблю.

Авторитет Архестрата был неоспорим, пока неудачная война с тиранами
Боспора не дала желанного повода Метону, главе демократов, обвинить совет
шестисот и Архестрата лично в изменен растрате общественных денег.

Город, казалось, стоял на пороге гражданской распри, и все чаще и чаще
раздавались требования передела земли и прощения долгов, словно Метону было
неведомо, что первая мера приведет к запустению обширных пашен, а вторая
окончательно подорвет всякое доверие в денежных делах.

x x x

Как то часто бывает в городах, где вражда разделяет людей как бы на два
государства -- бедных и богатых, -- рознь на этом не останавливается, и
внутри каждой партии тоже возникают различия. Отец Клеарха зачастую
противился Архестрату, считая, что там, где простому народу отдают власть,
народ отбирает и имущество, и тогда, стоит привыкнуть к жизни за чужой счет,
дело легко доходит до тирании, едва лишь найдется вожак.