производя дистиллят, то есть кипу научных трудов, которые в свою очередь
породили кипу житийных повествований обо мне. Вы скажете, что нутро всей
этой аппаратуры вам безразлично и я напрасно выволакиваю его на свет
Божий. Но имейте в виду: на безупречно чистой пище, которой я вас угощал,
я вижу клеймо всех моих тайн.
протянутой утопающему, храмом, в который я, неверующий, вошел потому, что
здесь царил священный покой. Мой основной математический труд назвала
разрушительным, и не случайно. Не случайно я нанес жестокий удар по
основам математической дедукции и понятию аналитичности в логике. Я
обратил оружие статистики против этих основ - и взорвал их. Я не мог быть
одновременно дьяволом в подземелье и ангелом при солнечном свете. Я
созидал, но на пепелищах, и прав Йовитт: я больше ниспроверг старых истин,
чем утвердил новых.
появился уже после Рассела и Геделя, - после того как первый из них
обнаружил трещины в фундаменте хрустального дворца, а второй расшатал сам
фундамент. Вот обо мне и говорили, что я действовал сообразно духу
времени. Ну да. Но треугольный изумруд остается треугольным изумрудом,
даже ста" человеческим глазом - в мозаичной картине.
четырех тысяч культур, именуемых примитивными, - в той бездне восьмидесяти
тысяч лет, которая в нашем скудном воображении съеживается до размеров
какой-то прихожей, зала ожидания настоящей истории. В некоторых из этих
культур я бы зачах, зато в других - как знать? - проявил бы себя гораздо
полней в роли вдохновенного пророка, творца обрядов и магических ритуалов
- благодаря способности комбинировать элементы. В нашей культуре этому
препятствует релятивизация всех категорий мышления; иначе я смог бы,
пожалуй, свободно переводить стихию уничтожения и разнузданности в
сакральную сферу. Ведь в архаических обществах действие обычных запретов
периодически приостанавливалось - в культуре появлялся разрыв (культура
была их опорой, фундаментом, абсолютом, и удивительно, как они догадались,
что даже абсолют должен быть дырявым!); через этот разрыв уходила
спекшаяся масса, которая ни в какой системе норм не помещалась и,
скованная путами обычаев и запретов, лишь в малой доле проявлялась вовне -
скажем, в масках свирепых воинов или масках духов предков.
предписаний было вполне разумным, рациональным; групповая одержимость,
хаос, выпущенный на волю и подхлестываемый наркозом ритмов и ядов, служили
предохранительным клапаном, через который уходили темные силы; благодаря
этому удивительному изобретению варварские культуры были человеку "по
мерке". Преступление, которое можно сделать небывшим; обратимое безумие;
ритмично пульсирующий разрыв в социальном порядке, - все это осталось в
прошлом, ныне все эти силы ходят в упряжке, тянут лямку, рядятся в костюм,
который им тесен и неудобен, - и разъедают, как кислота, всякую
повседневность, просачиваются всюду тайком, раз уж им нигде не позволено
показаться без маски. Каждый из нас с малых лет вцепляется в какую-нибудь
частичку своего Я, которая им выбрана, выучена, получила признание
окружающих, и вот мы холим ее, лелеем, совершенствуем, души в ней не чаем;
так что каждый из нас - частица, притязающая на полноту, жалкий обрубок,
выдающий себя за целое.
непосредственной впечатлительности. И я создал для себя ее суррогат,
подыскав достаточно веские основания; ведь основывать заповеди на пустом
месте - все равно что причащаться, не веря в Бога. Я, конечно, не
расчислил вперед свою жизнь, исходя из каких-то теорий, и не подгонял под
свое поведение - задним числом - какие-то аксиомы. Я действовал так
бессознательно, а мотивы обнаружил потом.
по-настоящему зло. Я считал бы, что зло творится только умышленно, по
свободному выбору, так как в собственном опыте не нашел бы иных причин
недостойного поведения. Но я уже кое-что знал - и свои склонности, и свою
невиновность в них: я дан себе в своем единственном облике, и никто не
спрашивал, согласен ли я на такой дар.
сил, вложенных в них обоих, допустить, чтобы один безвинный мучил другого,
если хоть как-то можно этому помешать, было бы для меня оскорблением
разума. Мы даны себе такими, какие есть, и не можем отречься от этих
даров, но, коль скоро открывается малейшая возможность взбунтоваться
против такого порядка вещей, как не воспользоваться ею? Только такие
решения и такие поступки я признаю исключительно нашим, человеческим
достоянием, как и возможность самоубийства, - вот она, область свободы, в
которой отвергается непрошеное наследство.
мечтал о пещерной эпохе, где мог бы развернуться вовсю. Познание
необратимо, и нет возврата в сумрак блаженного неведения. В те времена я
не имел бы знаний и не смог бы их получить. Ныне я их имею и должен
использовать. Я знаю, что нас создавали и формировали случайности, - так
неужели я буду покорным исполнителем всех приказов, вслепую вытянутых в
неисчислимых тиражах эволюционной лотереи?!
вполне обычно: вздумай его применить к себе человек по природе добрый, ему
пришлось бы, следуя принципу "преодоления собственной природы", причинять
зло, чтобы утвердиться в сознании истинно человеческой свободы. Итак, мой
принцип непригоден для всеобщего употребления, но я и не собирался
предлагать этическую панацею для всего человечества. Непохожесть,
неодинаковость людей изначальна и неоспорима, поэтому кантовский постулат
- что принцип, лежащий в основе поведения индивида, должен стать всеобщим
законом - налагает на людей неравное бремя. Индивидуальные ценности он
приносит в жертву культуре как ценности высшей, а это несправедливо. Я
также не думаю, будто человека можно считать человеком лишь постольку,
поскольку упрятанное в нем чудовище он сам же связал по рукам и ногам. Я
представил сугубо личные резоны, мою индивидуальную стратегию, которая,
впрочем, ничего не изменила во мне. По-прежнему первой моей реакцией на
известие о чьей-то беде остается мгновенная вспышка удовлетворения; я даже
не пробую предупредить ее, отчаявшись добраться туда, где прячется это
бездумное и бессмысленное хихиканье. Но я отвечаю сопротивлением и
действую вопреки себе потому, что могу это делать.
другими моими жизнеописаниями оказалась бы антибиографией, - мне не
пришлось бы доказывать уместность подобных признаний. Но цель у меня
другая. Вот событие, о котором я поведу речь: человечество столкнулось с
чем-то, высланным в звездный мрак существами, отличными от нас, людей.
Событие это, первое в нашей истории, думаю, стоит того, чтобы поведать, не
стесняясь условностями, кто же, собственно, представлял человечество во
встрече с Другими. Тем более что тут спасовала и моя гениальность, и моя
математика, и плоды этой встречи оказались отравленными.
1
своему составу литература, чем о Манхэттенском. Когда его рассекретили, на
Америку и на весь мир обрушилась лавина статей, книг, брошюр; одна
библиография составляет увесистый том размером с энциклопедию. Официальная
версия изложена в докладе Белойна, позднее вышедшем в издательстве
"American Library" десятимиллионным тиражом, а его квинтэссенция
содержится в восьмом томе "Американской энциклопедии". О Проекте писали и
другие люди, занимавшие в нем ведущие должности, например С.Раппопорт
("Первая в истории межзвездная связь"), Т.Дилл ("Глас Господа - я его
слышал") и Д.Протеро ("Проект ГЛАГОС - физические аспекты"). Книга
Протеро, моего ныне покойного друга, - одна из самых обстоятельных, хотя
принадлежит она, собственно, к разряду узкоспециальной литературы, где
объект исследования совершенно отграничен от личности исследователя.
Четырехтомная монография Уильяма Ангерса ("Хроника 749 дней") восхитила
меня своей скрупулезностью - Ангерс добрался до всех бывших сотрудников
Проекта и изложил их взгляды; но осилить ее я не смог - это было все равно
что читать телефонную книгу.
богословских до психиатрических. Их чтение меня утомляет и раздражает. Не
случайно, я думаю, охотней всего рассуждают о Проекте те, кто в нем не
участвовал.
культурной публики, читающей популярные книжки. Публике кажется, будто она
что-то знает о том, о чем специалисты даже не решаются говорить.
Информация из вторых рук всегда выглядит более стройно и убедительно, чем
полные пробелов и неясностей сведения, которыми располагает ученый.
Авторы-истолкователи втискивали факты в рамки своих убеждений, без пощады
и колебаний отсекая все, что туда не влезало. Некоторые истолкования
восхищают находчивостью и остроумием, но в целом эта разновидность
литературы неуловимо переходит в графоманию на тему Проекта. Науку с
самого начала окружало гало псевдонауки, этого порождения недоумков, и
стоит ли удивляться, что ГЛАГОС - явление небывалое - вызвал в сумеречных
умах усиленное и даже опасное брожение, вплоть до создания религиозных
сект.
разобраться в проблематике Проекта, по правде сказать, превышает емкость
мозга отдельного человека. Но неведение, которое охлаждает пыл у людей
Березин Федор
Круз Андрей
Соломатина Татьяна
Мурич Виктор
Суворов Виктор
Никитин Юрий