замаячил щит: "Roma Tiberina". Уже, значит. По мере того как я приближался
к центру, ночной Рим наполнялся светом и движением. Хорошо, что гостиницы,
в которые мне предстояло поочередно нанести визит, находились близко друг
от друга. Везде только руками разводили: сезон, мест нет, и я снова
садился за руль. В последней гостинице оказалась свободная комната, но я
тут же потребовал тихую, с окнами во двор, портье вылупил на меня глаза, а
я с сожалением покачал головой и вернулся в машину.
машины, я не заметил "крайслера" и вздрогнул от мысли, что у них произошла
авария и поэтому я не встретил их по дороге. Машинально захлопнул дверцу и
в отражении, пробежавшем по ветровому стеклу, увидел сзади рыло
"крайслера". Он прятался за стоянкой, в тени, между цепями и знаком
запрета. Я направился к подъезду. По пути заметил, что в "крайслере" темно
и вроде никого нет, но боковое стекло до половины опущено. Когда я был
шагах в пяти от него, там вспыхнул огонек сигареты. Хотелось махнуть им
рукой, но я сдержался, рука только дрогнула, и, поглубже сунув ее в
карман, я вошел в холл.
начинается следующая, но в прохладном ночном воздухе все обрело
выразительность: очертания автомобилей на стоянке, мои шаги, рисунок
мостовой, и поэтому то, что я не посмел даже помахать им рукой, привело
меня в раздражение. До этой минуты я придерживался графика, как ученик
расписания уроков, и по-настоящему не думал о человеке, который ехал до
меня той же дорогой, так же останавливался, пил кофе, кружил от гостиницы
к гостинице по ночному Риму, чтобы завершить свой путь в "Хилтоне", откуда
он уже не вышел. Сейчас в той роли, что я исполнял, мне почудилось нечто
кощунственное, словно я искушал судьбу.
может, просто борющийся с дремотой, вышел за мной к машине и извлек из нее
запыленные чемоданы, а я бессмысленно улыбался, глядя на его блестящие
пуговицы. Холл был пуст, другой верзила-швейцар внес мой багаж в лифт,
взмывший вверх с перезвоном музыкальной шкатулки. Я все еще не мог
освободиться от ритма дороги. Он засел в мозгу, как назойливая мелодия.
Швейцар остановился, открыл одну за другой двери номера, включил бра и
лампы дневного света под потолком в кабинете и спальне, поставил мои
чемоданы, и я остался в одиночестве. От Неаполя до Рима рукой подать, и
все-таки я чувствовал необычную, какую-то напряженную усталость, и это
снова удивило меня. Словно выпил банку пива по чайной ложке - какая-то
пьянящая пустота. Я обошел комнаты. Кровать была без ножек, не надо играть
в прятки. Я пооткрывал все шкафы, отлично зная, что ни в одном из них не
скрывается убийца, - если бы все было так просто! - но делал лишь то, что
должен был сделать. Откинул простыни - двойные матрацы, регулировка
изголовья, как-то не верилось, что я с этой кровати не встану. Ой ли?
Человек по своей природе недемократичен, похож на показной парламент:
центр сознания, голоса справа и слева, но есть еще катакомбы, которые все
и определяют. Евангелие от Фрейда. Я проверил кондиционер, поднял и
опустил жалюзи, потолки были гладкие, светлые, это вам не гостиница трех
ведьм ["Гостиница трех ведьм" - рассказ английского писателя польского
происхождения Джозефа Конрада (1857-1924)]. Насколько явна и откровенно
ужасна была опасность, подстерегавшая там: балдахин над кроватью
опускается на спящего и душит его, - а тут ни балдахина, ни прочей дешевой
романтики! Кресла, письменный стол, ковры - меблировано со вкусом,
привычные атрибуты комфорта. Выключил ли я в машине свет? Окна выходили на
другую сторону, отсюда я не мог ее увидеть, наверно, выключил, а если и
забыл, пускай переживает фирма Херца.
тогда аккуратно отклеил датчики. После душа придется снова приклеивать.
Открыл большой чемодан; коробка с пластырем лежала наверху, но ножниц не
было. Я стоял посреди комнаты, чувствуя легкий спазм в голове, а ступнями
ощущая пушистый ковер; ах да, ведь я сунул ножницы в портфель. Я
нетерпеливо дернул замок, вместе с ножницами выпала реликвия в пластиковой
рамке: желтая, словно Сахара, фотография Sinus Aurorae - моя
несостоявшаяся посадочная площадка номер один. Она лежала на ковре у моих
босых ног, это было неприятно, глупо и чересчур многозначительно. Я поднял
ее, стал рассматривать в белом свете верхних ламп: десятый градус северной
широты и пятьдесят второй восточной долготы, наверху - подтек Bosporus
Gematus, пониже - экваториальные образования. Места, по которым я мог
ходить. Я постоял с этим снимком, в портфель засовывать его не стал, а
положил рядом с телефоном на ночной столик и отправился в ванную.
начинается с проточной воды. Клозеты царя Миноса на Крите. Какой-то фараон
приказал вылепить кирпич из грязи, которую соскребывали с него на
протяжении всей его жизни, и положить ему под голову в саркофаге. Омовения
всегда чуточку символичны.
и только после ремонта, возвращавшего ей достоинство, натирал мастикой и
наводил блеск. А что я мог знать тогда о символике чистоты и скверны,
символике, переходившей из религии в религию! В апартаментах стоимостью в
двести долларов я ценю только ванные. Человек чувствует себя
соответственно состоянию его кожи. В зеркале во всю стену я увидел свой
намыленный торс с отметиной от датчика, словно я снова находился в
Хьюстоне; бедра белые от плавок; я пустил воду сильнее, и трубы жалобно
завыли. Вычислить такую кривизну, чтобы трубы никогда не резонировали, -
кажется, неразрешимая для гидродинамики задача. Сколько во мне этих
ненужных сведений. Я вытерся первым попавшимся полотенцем и, оставляя
мокрые следы, нагишом пошел в спальню. Прилепил на сердце датчик и вместо
того, чтобы лечь, уселся на кровати. Мгновенно подсчитал: включая
содержимое термоса, не менее семи чашек кофе. Раньше я все равно заснул
бы, как сурок, но теперь мне уже знакомо, что значит ворочаться с боку на
бок. В чемодане тайком от Рэнди я припас секонал, средство, рекомендуемое
астронавтам. У Адамса никаких таблеток не было. Видимо, он спал
превосходно. Принять сейчас секонал было бы нечестно.
протестовали. В полумраке комната казалась больше. Голый, я стоял в
нерешительности спиной к кровати. Ах да, надо же запереть дверь. Ключ
должен остаться в замке. 303 - тот же самый номер. Они позаботились и об
этом. Ну и что же? Я попытался разобраться: испытываю ли страх? Было
какое-то смутное чувство, стыдно, но что поделаешь, я не знал, откуда это
беспокойство, от какой перспективы - бессонной ночи или агонии. Все
суеверны, хоть и не все признаются в этом. Я еще раз в свете ночника
окинул взглядом комнату - с уже нескрываемой подозрительностью. Чемоданы
были полуоткрыты, вещи в беспорядке разбросаны на креслах. Настоящая
генеральная репетиция. Револьвер? Идиотизм. С жалостью к себе я покачал
головой, уже лежа погасил ночную лампу, расслабил мышцы и принялся
размеренно дышать. Засыпание в назначенный час входит в обязательную
программу тренировок. Да и внизу в машине сидят два человека и смотрят на
осциллоскоп, на экране которого светящимися линиями фиксируется реакция
моих легких и сердца на каждое мое движение Дверь заперта изнутри, окна
закрыты герметически; какое мне дело, что он ложился в это же время и в
эту же кровать?
представил свое возвращение: не предупредив никого, подъезжаю к дому - или
лучше к аптеке, и иду пешком, словно с прогулки; мальчики, уже вернувшиеся
из школы, видят меня сверху, под ними грохочет лестница, - и тут же
вспомнил, что надо еще выпить джина. Минуту я лежал в нерешительности,
облокотясь на подушку: бутылка-то в чемодане. Слез с постели, в потемках
добрался до стола, нащупал под рубашками плоскую бутылку, налил в
стаканчик-крышку, жидкость потекла по пальцам. Осушил металлический
стаканчик с дурацким ощущением, что играю в любительском спектакле. Делаю
что могу, оправдывался я перед собой.
сливался с темнотой, только бедра маячили белесой полосой. Лег, стал
ворочаться, алкоголь согрел желудок; я бухнул по подушке кулаком: до чего
ты дошел, дублер. Натянул одеяло и давай дышать. Накатила полудремота, в
которой остатки бодрствования может слизнуть только полная пассивность.
Мне даже что-то приснилось: я летал. Любопытно, но точь-в-точь такие
полеты снились мне перед космосом. Словно неподатливые катакомбы моего
сознания не желали учитывать поправок, добытых опытом. Полеты во сне -
фикция: тело при этом сохраняет ориентировку, а движения рук и ног так же
легки, как и наяву, хотя и более плавны. В космосе же все обстоит иначе. В
мышцах воцаряется полный беспорядок. Хочешь что-нибудь оттолкнуть, а сам
летишь назад, хочешь сесть, подтягиваешь ноги к подбородку - неосторожным,
резким движением можно нокаутировать себя коленом. Тело ведет себя как
одержимое, но на самом деле оно просто перестает сдерживаться, лишившись
спасительного сопротивления, которое ему оказывает Земля.
сделать вдох. Я вскочил, вытянув руки, будто пытаясь схватить душителя.
Сидя, приходил в себя - с трудом, словно сдирал с мозга неотвязную, липкую
корку. В щель между шторами сочился ртутный блеск улицы. В его мерцании я
разглядел, что никого рядом со мною нет. Дышать я все еще не мог, нос как
будто забетонировали, губы спеклись, язык пересох. Храпел я, наверно,
жутко. Кажется, этот храп я слышал сквозь сон, уже просыпаясь.
тяжестью. Наклонившись над чемоданом стал на ощупь искать в боковом
кармашке трубочку с пирибензамином. Травы, наверное, уже зацвели и в Риме.
Их полные пыльцы метелки вначале рыжеют на юге, а потом волна порыжения
катится к более высоким широтам; это известно каждому, кто пожизненно
приговорен к сенной лихорадке. Был второй час. Забеспокоившись, как бы
опекуны мои не выскочили из машины, увидев, как брыкается в осциллоскопе
мое сердце, я снова лег щекой на подушку - так быстрее проходит отек
Шилова Юлия
Панов Вадим
Андреев Николай
Фазиль Искандер
Контровский Владимир
Белов Вольф