Чтение 4–й страницы книги ~Колокол солнца~

- Не богохульствуй, несчастная! Не усугубляй своей вины! У меня не
было в роду предков с носом, разделяющим лоб пополам.

- Что вы, владетельный сеньор! - бросилась между супругами повитуха,
в то время как окаменевшая от испуга баронесса застыла в дверях. - Это же
родовая опухоль, опухоль на личике. Она проходит, вот увидите, да
просветит вас Мадонна! И все пройдет, и он будет, как две капли росы на
лепестке розы, походить на вас, владетельный сеньор! Вы уж поверьте!

- Я верю только в господа бога и собственным глазам, а не старым
цыганским или испанским ведьмам или французским распутным бабам, которые
за деньги отцов втираются в старинные дворянские роды.

При этих словах баронесса Женевьева де Невильет, приняв это на свой
счет, грохнулась на пол в глубоком обмороке. Сразу протрезвев, кухарка
Сюзанна суетливо склонилась над ней, а грозный ревнивец равнодушно
перешагнул через груду надушенного шелка и вышел из комнаты, не слыша, как
ему вслед кричала перепуганная испанка:

- Опухоль это! Провалиться мне на этом месте, опухоль!

Вообще-то говоря, ей, даже при ее добрых намерениях, следовало бы
провалиться сквозь старый пол замка, потому что нос младенца оказался не
опухолью, а странной игрой природы, отнюдь не уменьшаясь до самых крестин.

Баронесса, несмотря на нанесенное ей оскорбление, все же не уехала, и
самоотверженно ухаживала за кузиной, и присутствовала на крестинах, куда
господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак, как примерный католик, все
же явился в последнюю минуту.

Крестил Савиньона новый деревенский кюре, который был прислан старому
в помощники и преемники. Абель смотрел на него мрачно и неодобрительно. И
священнику, у которого были нежные голубые, но проницательные глаза, он
показался предвещающей град грозовой тучей, повисшей над равниной Сены.

После крещения, когда ревнивый и гневный отец все еще ждал спадания
безобразной опухоли с лица новорожденного, мать по совету кузины тайком
выбралась на улицу, чтобы добежать в темноте до кюре.

Деревенский священник жил в доме своего предшественника, по которому
он недавно справил заупокойную мессу. Домишко этот почти ничем не
отличался от остальных крестьянских хижин, разве что очагом, который имел
вытяжную трубу, и дым не выходил, как у других жителей деревни, через
отверстие в крыше.

Мадлен, смертельно боясь, что муж настигнет ее, добралась до домика
кюре и постучала в дверь.

Молодой кюре в деревянных сабо, стуча ими по крыльцу, вышел,
недоуменно вглядываясь в позднюю гостью проницательными глазами. Из
открывшейся двери пахнуло хлевом, ибо старый кюре держал там вместе с
собой козу, оставив ее в наследство своему преемнику, как и кур, почему-то
не смастерив для них курятник. А новый жилец, по-видимому, еще не успел
ничего сделать.

- Отец мой, - испуганным шепотом начала Мадлен, - я должна
исповедаться.

Кюре вздрогнул. Меньше всего он хотел бы стать обладателем
какой-нибудь тайны, да еще и связанной с хозяевами поместья.

- Но это можно сделать только в храме, - попытался возразить он. -
Нельзя ли подождать до утра?

- Отец мой, я не могу при свете. У всех на глазах. Я боюсь страшных
последствий и умоляю вас пройти сейчас со мною в церковь.

В словах несчастной женщины слышались такие нотки, что молодому
священнику не осталось ничего другого, как пойти за ключами от церкви.

И пока он отыскивал их, ворча на козу и барахтающихся кур, Мадлен
стояла на крыльце и дрожала не столько от вечерней сырости, сколько от
волнения. Она боялась, что яростный Абель появится сейчас здесь и даже
приревнует к молодому кюре, несмотря на обет того остаться в безбрачии до
конца дней.

- Пойдемте, мадам, - пригласил наконец кюре.

С церковной дверью, когда они дошли до нее, ему пришлось повозиться в
темноте. Потом - зажигать внутри храма свечи. На вид ему не больше
тридцати лет, длинные волосы локонами спадали на плечи, и, не будь на нем
сутаны, его можно было бы принять за завсегдатая Латинского квартала,
населенного студентами, поэтами и художниками.

Молодой служитель бога вошел в исповедальню, предложив Мадлен встать
на колени подле нее так, чтобы их разделяла лишь невысокая перегородка,
имитирующая полное одиночество исповедуемой.

- Итак, дочь моя, что привело вас в столь поздний час в храм
господний? - ласково начал невидимый исповедник, и Мадлен в ее отчаянном
положении показалось, что это сам бог на небесах спрашивает ее.

- Отец мой, - трепетно начала она, - я пришла за спасением. Клянусь
господом единым, я не имею за собой вины. - Священник вздохнул облегченно,
но она не услышала это, продолжая: - А у меня родился ребенок, нос
которого начинается выше бровей, и мой муж, владетельный сеньор Абель де
Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак, грозит убить и его и меня, якобы нарушившую
супружескую верность. Но здесь, на исповеди, перед лицом самого господа
бога, я клянусь жизнью своего несчастного ребенка, что господин Абель де
Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак его отец.

- Верю вам, бедная женщина. Слова ваши звучат так искренне, словно
подсказаны вам свыше. Чем же можно помочь вам?

- Я не знаю, отец мой, я взываю об этом к всевышнему. Я не страшусь
за свою жизнь, но жизнь малютки, который ни в чем не повинен, впрочем, как
и я... - И она залилась слезами.

- Успокойтесь, дочь моя, - произнес участливо кюре. - Господь сейчас
вразумил меня, и я знаю, что делать. Идите в замок и ощутите в себе то
очищение, которое дает исповедь.

Они вышли из церкви, кюре повозился с ключами и пошел проводить
Мадлен до шато, пообещав, что завтра поутру он повидается с владетельным
сеньором.

Кюре же, возвратясь в свой полудом-полухлев, засветил свечу, чем на
время обеспокоил сидящих на насесте кур, достал приготовленную для церкви
гладкую доску и стал набрасывать углем чей-то портрет.

Надо сказать, что Арни Патри не сразу посвятил себя служению богу, а
не так уж давно действительно жил в Латинском квартале, носил берет,
блузу, бороду и занимался живописью, полный радужных надежд, как и другие
завсегдатаи таверн, где он встречался с ними. Но произошла драма,
потрясшая молодого художника до глубины души. Его подруга, "ослепительная
Лаура", начисто обобрав его, исчезла, даже не простившись и ничего не
объяснив ему. Страдания Анри Патри были так невыносимы, что он решил
оставить греховную светскую жизнь, навеки отказаться от общения с
прекрасным полом и посвятить себя служению единому господу.

Настоятель монастыря, к которому он обратился, взялся устроить его в
духовную семинарию при условии, что он бесплатно распишет стены только что
выстроенной монастырской часовни. Годы, проведенные в семинарии, были
тяжелым испытанием, в котором молитвы, нравоучения и наказания сменяли
друг друга.

По окончании семинарии Арни Патри дал обет безбрачия и стал
священником. Его сразу же направили помощником кюре в одну из ближайших к
Парижу деревень, где он и получил теперь приход.

Всю ночь при свете свечи писал красками деревенский священник отнюдь
не икону, а утром, сняв с насеста старую пеструшку и молоденького петуха,
засунул их в корзину и отправился к владетельному сеньору в его замок
Мовьер-Бержерак.

Владетельный сеньор принял его хмуро, с недоумением косясь на
корзину, из которой торчала какая-то доска. Но господин Сирано помнил, что
для того, чтобы приблизиться к королевскому двору, нужно слыть истовым
католиком, и он провел бедного сельского священника, предвидя его просьбы
в пользу церкви, в отдельную комнату, украшенную охотничьими трофеями,
унаследованными им еще от предков, занимавшихся в отличие от него охотой,
имея на то привилегии.

- Владетельный сеньор, я обеспокоил вас, поскольку имел честь
крестить вашего сына Савиньона и заметил на его лице некоторые
особенности, о которых и хотел побеседовать с вами.

Господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак покраснел от
сдерживаемой ярости, ибо даже служителю церкви не следовало бы лезть в его
семейные дела.

К счастью, кюре упомянул лишь о крестинах, а не о ночном посещении
церкви женой Абеля Сирано и пробудил в нем лишь недовольство при
упоминании об уродстве сына, а не ярость против "неверной жены".

Меж тем странный кюре вынул из корзины сначала облезлую
курицу-пеструшку, а вслед за ней бойкого петушка, который сразу замахал
крыльями и вспорхнул на спинку дедовского кресла, красовавшегося в этой
убогой комнате, будучи единственным ее украшением.

- Что это вы, отец мой, решили превратить мой замок в курятник? -
осведомился пораженный хозяин.

- Я хочу обратить ваше внимание, сиятельный сеньор...

Это обращение польстило Абелю, хотя и не разгладило на его лбу двух
резких и глубоких морщин над бровями.

- Вглядитесь в этих птиц, находящихся между собой в некотором
родстве, но разделенных тридцатью пятью поколениями.

Господин Абель де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак тупо уставился на
священника, по-бычьи нагнув голову.

- Я позволю себе уверить вас, сиятельный сеньор, что этой пеструшке,
сохраненной покойным священником нашего прихода, помнящим еще давних
владельцев этих земель господ де Бержерак, этой пеструшке, с вашего
позволения, исполнилось нынче тридцать шесть лет.

- Что? - обалдело переспросил господин Абель Сирано. - Никогда не
слышал о такой долгой куриной жизни.

- Конечно, это так, сиятельный сеньор, поскольку кур никто не держит
так долго, они много раньше такого возраста попадают в суп, но, если бы их