конечно, что дистанцию, разделявшую их на корабле, ни он, ни она сокращать
были не вправе.
нее - не может. Это обрушилось на него словно из засады, так что он лишь
зубами скрипнул - из злости на самого себя, на бессилие, на невозможность
приказать себе самому: "Отставить!"
спешить, добрался взглядом и до того места, где следовало быть ей.
глаз. Ее не было.
состояние.
было, - ошибка. Причуда. Насмешка. Пустяк.
радости, что наполняла ее только что, - мороз.
более.
понять.
пенящийся сок. А они смотрели друг на друга. Секунду. Вторую.
- сквозь него.
все на глазах. А ведь именно таким было ее выражение, словно кто-то
подкрался к тебе сзади, размахнулся - ножом или камнем, - и она увидела
это и хочет крикнуть и взмахнуть рукой - и не может: сковали оцепенение и
страх.
окликнуть ее, то ли обидеться?
люди брали их со стола сами. Астролида вдруг снова увидела Ульдемира: он
явственно ощутил прикосновение ее взгляда. И хотел было улыбнуться: уголки
рта поползли в стороны.
все вдруг умолкли и повернули головы к ней - так напряженно и сильно
прозвучал ее голос. - Не бойся! Все будет хорошо!
Потому что чем-то неопределимым в своем существе капитан вдруг
почувствовал, понял, постиг: плохо. Очень плохо. Ох, как же плохо,
страшно, невыносимо, небывало...
металлов не удалось и на этой машине. Экраны главных, ходовых ее реакторов
были из свинца. А малый, бытовой реактор работал по старинке на
обогащенном уране. Без лишних сложностей свинца вдруг не стало. И урана
тоже. Как если бы их никогда не существовало в природе.
атом свинца - тоже. На те, что полегче.
надежды, планы, ожидания, чувства. Любовь.
пролетая. Или искорка. И вроде бы даже ничто не изменилось в окружавшем их
неуютном мире.
летят, один к галактике в Андромеде, другой к Магеллановым облакам. Но
кварки родства не помнят.
2
радужно, радостно. И надо было идти, торопиться, потому что непонятное, но
прекрасное, небывалое ожидало впереди, кто-то был там, родной до боли, до
слезного колотья в глазах, и зовущие голоса, неопознаваемые, но уверенно
родные, накладывались один на другой, перебивая, обнимая. "Иди, - манили,
- иди, иди..."
раствориться в счастье. Не надо было больше прилагать никаких усилий для
движения: его уже несло что-то, все быстрее, стремительнее, так, что
кружилась голова, в ушах звенело. Он лишь протягивал руки с безмолвной
просьбой: не уходите, обождите, возьмите меня! И его, как бы услышав,
утешали: возьмем, ты" наш, возьмем, ты только торопись, не отставай...
голоса были чужими, но тоже дружескими, не страшными; однако что-то не
привлекало в них, что-то не хотело с ними согласиться. Два их было, два
голоса, и они твердили - четко, доступно - одно и то же: "Вставай.
Вставай. Соберись. Заставь себя. Вставай. Мы с тобой. Мы держим тебя.
Вставай. Не бойся. Все будет хорошо. Вставай!"
соглашаться: они требовали усилия, напряжения, изменения, а к первым
голосам его несло по мерцавшему туннелю легко, без затраты сил, без
отвлечения. И все же он невольно вслушивался, потому что где-то
трепыхалось воспоминание, смутное представление о том, что всю жизнь свою
он только и делал, что собирался с силами, напрягался и вставал, и было в
этом что-то хорошее и нужное. И он невольно прислушивался к тем, другим
голосам, настойчивым, неотвязным; и стоило ему вслушаться, как они
начинали звучать сильнее, а те, первые, ласковые, ослабевали; и все
сильнее становилась - сначала смутная догадка, а потом и уверенность, что
надо, необходимо что-то сделать самому, какое-то усилие, громадное,
величайшее - и ответить другим голосам, и совершить то, чего они от него
требовали, и оказаться рядом, не слиться, нет, а именно встать рядом,
оставаясь самим собой. Кем-то он ведь был. Он не знал, не помнил сейчас -
кем, и от этого становилось страшно; но кем-то он, точно, был, и теперь
стало вдруг очень нужно вспомнить - кем же. А для этого имелся только один
способ: сделать то, чего от него хотели. Встать.
он встанет, если и так идет по туннелю, легко, невесомо идет... Вдруг
что-то необычайное обрушилось на него, лишая его свободы движения,
стискивая его, прижимая к чему-то. Пронзительная боль вспыхнула. Голоса
гремели, усилившись необычайно: "Встань и иди!". Теперь налившая его
тяжесть ясно показала, что он лежит, занимая определенное положение в
пространстве. Лежит в туннеле? Но мерцавшие стены размывались,
раздвигались, исчезали неразличимо, а другой свет - возникал, бил сквозь
закрытые, как оказалось, веки - сильный, белый, безжалостный, неровный,
пятнистый какой-то, свет извне, свет мира. Когда-то уже было так. Когда
рождался?.. И он, свет этот, тоже, хотя и по-своему, не голосом, диктовал,
приказывал: "Встань. Встань. Иди".
расплывалось, раскачивалось, перемежалось, словно разные краски были
брошены в воду и медленно распространялись в ней, перемешиваясь. Тут,
рядом, был человек - один человек; и какое-то ощущение недавнего,
сиюминутного присутствия второго, но этого другого уже не было видно - он
удалился, наверное, то ли совсем, то ли за пределы двухметрового круга,
четко очерченного круга видимости. Тот человек, который находился здесь,
стоял рядом и сверху вниз смотрел на лежащего, а тот на стоящего - снизу
вверх; встретился глазами и снова закрыл свои, потому что смотреть вверх
было утомительно. Закрыл лишь на миг, правда: что-то толкнуло изнутри и
приказало: "Открой". Он послушно открыл. Стоявший по-прежнему глядел на
него, чуть улыбаясь - не насмешливо, а доброжелательно и удовлетворенно,
как смотрит мастер на завершенный свой труд. На этот раз лежащий, обходя
встречный взгляд, прикоснулся глазами к чужому лицу - худому, четкому,
немолодому, но полному силы и воли, так что определение "старый" тут никак
не подошло бы. Слова быстро возвращались в память, и теперь лежавший знал,
что такое "молодой", что - "старый", и многие другие слова и их значения.
Не прислушивайся к сомнениям. Сядь. Ты забыл немного, как это делается. Но
вспомни. Садись...
тоже мешала. Он хотел было попросить, чтобы тяжесть убрали. Но вдруг
как-то сразу понял, что тяжесть эта - он сам, его тело, плоть и кровь,
мускулы и кости. А как только лежавший понял, что это - тело, то сразу
вспомнил и как действуют им, как садятся и даже, пожалуй, как встают. Он
Флинт Эрик
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур
Орловский Гай Юлий
Контровский Владимир
Каменистый Артем