Чтение 4–й страницы книги ~Полторы сосульки~

глазами -- всей кожей, нервами, волосами. Оно приходило к нам периодическим
и безболезненным жжением языка, внезапной искоркой по руке, неожиданным и
приятным нытьем зубов. А может, еще более тонкими способами восприятия?

Несомненно одно: наше зрение прогрессирует. Обезьяны видят два-три
цвета. Говорят, неандерталец различал около четырех оттенков. Мы -- семь и
множество нюансов. Не исключено, что наши потомки увидят мир в двенадцати
цветах. И, естественно, оценят всю прелесть "Фантастической гравюры".

Но одна мысль не дает мне покоя: вернется ли когда-нибудь к человеку
утерянный на ступенях эволюции третий глаз?

Сиреневый туман

Письмо из Крутечек и на этот раз было деловитым, подробным и
монотонным. Позади прочих деревенских новостей, следом за поименными
приветами от соседей, тетка Изварина писала: "А еще сообщаю тебе, доченька,
пропала Динка. Последние дни воем выла, я уж решила --сбесилась. И то
сказать, двадцать три годочка почти бы стукнуло, собачий век. Погладишь ее
-- прикусит зубами руку -- и тянет за собой. Я, конечное дело, стара теперь
с псами хороводиться, не пошла. Может, зря, как думаешь? Ты бы, знаю,
пошла... Третий день как пропала. Отмаялась..."

Леля опустила письмо на колени.

Динка была кудлатой беспородной прелестью с куцым от природы хвостом и
человеческим взглядом грустных карих глаз. Такие в этом взгляде были тоска и
собачья неустроенность, что Леля без колебаний вывалила ей на лопушок из
собственной миски половину картошки с тушенкой. Псина нежадно поела, подошла
и уткнулась носом в голые Лелины колени.

Хозяйкой Динки была тетка Изварина, крутая краснощекая бабенка с
молодыми крепкими ногами и длинной черной косой. На шестом десятке на нее
заглядывались приезжие парни, и дурная слава приклеивала к ней внимание не
хуже невянущей красоты. Но тетке Извариной наплевать было на любую славу --
хорошенькие веселые дочки ее, нагулянные от неизвестных отцов, ни в чем не
уступали соседским ребятишкам. Разве только уединенные и гордые чересчур, ни
с кем не водились!

Крутечки -- деревенька небольшая, вся на виду. Не успели студенты
набить соломой матрацы, как у них появились гости. По случаю первого дня
приезда и дождя танцы устроили в помещении. В углу, в самом освещенном
месте, заносился патефон. Смазки или чего иного не хватало ему в этом
климате, но пластинку приходилось подгонять пальцем. Звук получался
неравномерный -- заунывный или не по мотиву бойкий -- в зависимости от
темперамента крутилы...

Знакомство с Динкой состоялось на следующий день, к вечеру, когда уже
вернулись с поля. Доев, Леля посидела минут пять, отогревая коленями липкий
собачий нос. Потом поднялась, собрала посуду, отнесла к ручью. Пучком травы
оттерла с песочком миски-ложки, принялась мыть их в стылой воде. Динка,
помахивая куцым хвостом, терпеливо ждала на берегу. Леля подумала-подумала
-- и позвала ее с собой к хозяевам.

На скамейке у калитки сидели девчонки Изварины. Та, что постарше,
начесывала сестре "бабетту". Леля замедлила шаг -- слава дома вместе с
глиной прилипала к резиновым сапогам, делала ноги непослушными.

-- Эй! -- окликнула Леля негромко. -- Я собаку привела.

-- Динку, что ли? -- Младшая отвела с глаз реденькую прядь. --
Подумаешь, и сама бы не заблудилась. Она когда и по три дня кряду не
возвращается.

Обе настороженно и с любопытством глядели на городскую, шагнувшую к ним
из "приличного" мира. Одна защитительно выставила перед собой остроконечную
расческу. Другая замерла с наполовину взбитыми волосами. Пауза текла и
текла, и никто не решался ее нарушить. Тут Динка даже не заскулила, а как-то
горестно взвизгнула, и девчонки опомнились, заговорили разом, преувеличенно
задвигались.

-- Давай кончай быстрее, размечталась!

-- Шпилек мало! -- Старшая вздохнула.

-- А вот возьмите мои! -- Леля, нашаривая левой рукой "невидимки",
торопливо ступила ближе. Узел волос на затылке распустился, тяжелое золото
заструилось по плечам.

-- У вас красивые волосы. Мягкие, должно быть! -- взросло восхитилась
младшая. И без всякого перехода добавила: -- Меня зовут Ада. А ее Ксюта.

-- Не дергайся, егоза! -- прикрикнула старшая. -- Точно, Ксюта. Будем
знакомы...

Между ними троими сразу установилась легкая доверчивая атмосфера. Леля
выхватила у Ксюты расческу, присела на краешек скамейки и двумя руками
притянула к себе голову Ады.

В доме у Извариных было чисто и не то что уютно, а как-то всласть
дышалось. Посредине пыжилась печка, деля избу на закутки -- кухоньку и две
комнатушки. Парадная стенка над кроватью была залеплена фотографиями. На
самой большой, в резной рамке, застигнуто пялился в объектив паренек лет
восемнадцати, простоволосый и хмурый, как всегда бывает на портретах,
увеличенных с маленькой карточки. Там же, вставленные за рамку, а также в
простенке от окна до окна красовались разнокалиберные семейные фото --
случайные мгновения счастливой довоенной жизни.

Тетка Изварина с мужем.

Она же и сын.

Муж с сыном на коленях. Она стоит рядом, положив деревянно согнутую
руку на мужнино плечо.

Коллективные школьные снимки, белесые от плохой выдержки.

Муж возле трактора. "Сгорел в танке в первый месяц войны", -- осторожно
поясняет Ксюта, никак не называя мужчину, который должен был бы стать и не
успел стать ее отцом.

Тетка Изварина -- в берете и с ямочками на щеках.

И вдруг -- тот же самый парнишка с портрета: в пилотке, гимнастерке, с
напряженным и рассредоточенным взглядом. А поперек фото, фиолетовыми, трудно
выведенными буквами, точно писал внезапно потерявший зрение: "Я убит шестого
марта 1943 года".

Хлопнула дверь. Леля медленно обернулась.

Оставив за порогом привычную бойкость и ставшую привычной
независимость, тетка Изварина внесла в избу усталое тело, притаившуюся в
глазах тоску, бессильно перекинутую на грудь косу. При виде незнакомой в
доме она было спохватилась, живенько подтянулась, заранее ощетинилась,
распустила ленточку, стягивающую кончик косы, и затеребила волосы. И все это
вышло ладно, гладко, не без кокетства и вкуса. Но все же маска беззаботности
и естественного озорства к хозяйке не вернулась. Родные стены да
простодушный Лелькин вид не располагали к защитительному притворству --
женщина приветливо кивнула и вопросительно посмотрела на дочек.

-- Это Леля! -- сказали девочки хором. Ксюта стала стаскивать с матери
сапоги. Ада принесла тапки.

-- Я Динку привела. Прибилась ко мне сегодня, -- поспешила на всякий
случай оправдаться Леля. И сразу поняла, что ей здесь рады без всяких
пояснений, можно не выдумывать себе сложностей и вообще не мудрить.

-- Она ко всем приезжим жалиться бегает! С сорок шестого года места
себе не находит, как Колюшка потерялся.

Тетка Изварина сказала это просто, с устоявшейся грустью и
располагающей на разговор откровенностью. Что-то подсказало ей -- не стоит
стесняться студентки, заявившейся в гости к дочерям. И это вот ласковое,
относящееся обычно к слабому "потерялся" вместо "пропал" или "исчез" вышло
тоже убедительно и немножко провокационно, как бы подталкивая на дальнейшие
расспросы. Леля без труда догадалась, как же хочется порассказать о себе
этой гордой женщине, избравшей тяжкую долю ни с кем не делить горя. И так же
точно догадалась, что Колюшка и есть тот изображенный на фотографии тетки
Извариной сын.

Но тогда это входило в противоречие с чернильной строчкой поперек фото:
"Я убит..."

Тетка Изварина повесила на самодельные плечики жакетку, села у стола.
Ксюта, чмокнув мать в щеку, принялась накрывать на стол.

-- Значит, говоришь, "Леля"? Ну-ну. Спасибо, что зашла, не
побрезговала...

Леля чуть покраснела, но все же храбро выдержала теткин взгляд. Подошла
Динка, опрокинулась у Лелиных ног, голову положила ей на ступню.

-- За свою приняла, -- заметила тетка Изварина. -- А так, кроме
Колюшки, никого не признавала. Два года ему за поводыря была.

И вдруг, круто меняя тему, повернулась всем крепким ладным корпусом к
Аде:

-- Географию не выдали? Или так и будешь ходить без учебника?

-- Да ну, мамочка, четверть длинная. Выдадут...

Поговорили о школе. О книжках. О весовщице Вагилевой, которая не
вызывает мастера регулировать весы и обманывает шоферов. О картошке, которую
комбайн приминает в землю, и ее трудно выворачивать ногтями, а некоторые
бессовестные даже сами зароют и сверху припорошат, чтоб лишний раз не
нагинаться. Окончив ужин, тетка Изварина спросила:

-- Ты, небось, давно ломаешь голову, как это может потеряться человек,
которого убили за три года до того, а?

Леля кивнула.

-- Его на фронте в голову ранило. Несильно, а токо вот видеть почти
перестал, токо то, что по центру взора. И память у него раскрошилась. Три
буквы зараз мог распознать, а от этого кусочка в обе стороны -- темень. Да и
чего мог рассмотреть, сей же миг забывалось, лишь глаза отведи. Читать,
бедолага, разучился. А писать не глядя старался, как сама рука помнит... --
Тетка Изварина покосилась на фотографию, длинно вздохнула. -- И еще, веришь
ли, лево-право начал путать, дом свой от других различить не умел. Доктор
говорил -- в памяти его признаки вещей не держались. Отойдет куда подальше
-- я уж бегу разыскивать, не то убредет куда ни попадя... После потом щенка
ему раздобыла...

Динка, не поднимая головы, покрутила культяпкой хвоста.

Ада быстро обогнула стол, уселась на пол, прижалась к материному боку.