Младший по возрасту, он обогнал ростом одноклассников. Мать не раз
внушала:
Лосиноостровске. Вскоре поселок переименовали в честь полярного летчика
Михаила Сергеевича Бабушкина, участника челюскинской эпопеи и
высокоширотной экспедиции ледокола "Садко", Героя Советского Союза,
родившегося поблизости и погибшего при авиационной катастрофе. Позднее
Лосинка, как ее по-прежнему будут называть старожилы, войдет в черту
Москвы.
доме, похожем на барак, - такие дома называли стандартными. К их крошечной
квартире в торце дома примыкала веранда, имевшая два входа - со двора и из
комнаты. С годами она обветшала, наружную дверь забили.
ее облупившийся фасад заплетал вьюнок с бледно-розовыми слабоароматными
цветками, и дом, при очень развитом воображении, можно было принять за
старинный рыцарский замок.
давно не пользовались по назначению, но и не выбрасывали. Это были
владения Алеши.
полная противоположность порядку - по-гречески "космосу": железки
невообразимого происхождения и предназначения, радиолампы, шурупы, пружины
и многое другое из того, что несведущие люди считают бесполезным хламом.
Алеша копался в нем с наслаждением, словно старьевщик, и всякий раз
находил что-то неожиданное...
Павловичем, младшим братом матери. В гражданскую войну был он рядовым
красноармейцем, а в тридцатые годы - киномехаником. Кино тогда уже обрело
голос, и дядя часто возился со звуковоспроизводящей аппаратурой, что-то в
ней усовершенствуя. Делал он это с явным удовольствием.
и алюминиевые цилиндры электролитических конденсаторов, вдыхал елейный
аромат расплавленной паяльником канифоли.
заразил-таки племянника своей страстью, но так никогда и не узнал об этом:
вспышке Алешиной "болезни" предшествовал довольно длительный скрытый
период.
Автора не запомнил и лишь сорок лет спустя выяснил, что книга принадлежит
перу писателя-фантаста Немцова. Наверное, это была лучшая из его книг.
Полная неистощимой выдумки, почти циркового блеска, виртуозной
изобретательности и юмора, она заворожила Алешу и словно спустила курок,
который взвел дядя.
радиолюбителем.
ни комиссионным, ни антикварным. Возможно, теперь его назвали бы магазином
уцененных товаров, но и это не отразило бы сути. Магазин был волшебным. В
нем продавали старые-престарые радиоприемники, чуть ли не времен Попова и
Маркони. Откуда они брались, оставалось тайной. Там Алеша купил за
бесценок двухламповый ПЛ-2, выглядевший так, словно его только что
изготовили, но упорно не желавший работать.
сделанный его руками приемник вдруг ожил. Произошло это в ночь на первое
января тысяча девятьсот сорок первого года.
ожидание пассивно и оттого мучительно. Ждать он просто не умел и никогда
этому не научился. Вот и тогда не стал дожидаться подходящего времени.
патефон. Алеша проскользнул на веранду. Его отсутствия никто не заметил -
взрослые оживленно обсуждали международное положение ("и на вражьей земле
мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!").
образовались ледяные сталактиты, алмазной пылью посверкивали подоконники и
проемы дверей. Священнодействуя, Алеша присоединил к приемнику батареи,
надел наушники, медленно повернул ручку настройки, и... сквозь трески и
шорохи эфира прорвалось негромкое, чистое и разборчивое звучание.
были для него музыкой.
испытав нечто подобное. После нескольких месяцев упорных неудач наконец
удалось отладить опытный образец профессионального радиоприемного
устройства - одного из самых сложных по тому времени. Как и в далекую
новогоднюю ночь, он включил питание, надвинул на уши телефоны и услышал
необычайной красоты музыку: передавали Первый концерт для фортепьяно с
оркестром Петра Ильича Чайковского.
потрясения: сказались крайняя усталость, граничащая с опустошенностью,
удовлетворение от законченной работы, расслабленность, неожиданность. И
многокомпонентный сплав чувств под действием музыки Чайковского вызвал в
душе резонанс, по силе подобный шоку. Слезы застилали глаза Плотникова,
струились по щекам, благо в это позднее время он, презрев требования
техники безопасности, работал один.
заканчивались ею. Большим успехом пользовалась книга Николая Шпанова
"Первый удар", в которой живописался молниеносный разгром посмевшего
напасть на нашу страну противника.
дождей стол. По вечерам на нем "забивали козла". Днем же он пустовал;
поблизости сушилось белье, бродили ленивые коты.
и смотреть в небо. Оно запомнилось голубым, безмятежным, а отнюдь не
предгрозовым. По нему плыли невозмутимые облака, отбрасывая на лицо Алеши
короткие тени.
это его безотчетно волновало; набегали, сменяя друг друга, звуки и запахи
- он невольно запоминал их, чтобы спустя десятки лет внезапно вздрогнуть
от случайно возникшего сочетания таких же звуков и запахов...
на многие годы. Но не в этих ли неоформившихся детских мечтах ее истоки?
его жизни. Они - последнее, что было в детстве.
разрывах зенитных снарядов. Видел схватки одиноких И-16, легендарных
"ишаков", со стаями железных "мессершмиттов", видел, как "юнкерсы" роняли
безобидные на вид слезинки-бомбы. Но такого неба, как в то предвоенное
лето, больше не видел.
третий день войны. Алеша остался бы один, но сердобольный облвоенком
выписал ему, не глядя на возраст, мобилизационное предписание. До сих пор
помнит Алексей Федорович этот малиновый прямоугольник из тонкого
открыточного картона...
тыловым, но уже вскоре превратился в прифронтовой.
палатах началось столпотворение. В одну из них вбежал кто-то из
госпитального начальства, закричал на раненых. Его выбросили в окно.
стремительно, с гордо поднятой головой. Секунда... другая... Тишина...
пения. Перед революцией, совсем еще юной, одна-одинешенька приехала в
Москву, где у нее не было близких, и поступила на медицинский факультет
университета. Ни разу в жизни не воспользовалась протекциями,
знакомствами, связями. Рассчитывала только на свою голову, свои руки и уже
в пожилом возрасте стала доктором медицинских наук, профессором
педиатрического института.
в двухкомнатной, скромно обставленной пригородной квартире без намека на
удобства. Отказалась от брони, на которую имела право, надела гимнастерку
со "шпалами" в петлицах.
девушкой переболела она и сыпным, и брюшным, и возвратным тифом). Но у
постели пациента Вера Павловна преображалась, становясь мягкой, чуткой,
бесконечно терпеливой. Собственные беды, боли, страхи отходили на второй
план. В сердце входили беда, боль, страх человека, который верил ей, ждал
от нее чуда.
доктором медицинских наук. - Стала бы кем угодно, только не врачом. Так
больно чувствовать себя бессильной. А это бывает слишком часто...
от прободной язвы желудка, так и не распознанной светилами медицины,
которых потревожил Алексей Федорович, когда матери стало худо.