Чтение 4–й страницы книги ~Аз Бога ведаю!~

- Так давайте торговаться, - решила владычица вод. - Что просите? По горсти чешуи на брата?

- Ха! Чешуи! - захохотали Гои. - За девицу шальную поболее возьмем. Хорош товар, и серебро не в счет.

- Чем же возьмете, златом?

- На что нам злато? За деву красную - отдай нам эту жену! -: одновременно указали они пальцами на княгиню.

- Ишь, замахнулись! - рассердилась старуха. - Жена сия - Великая княгиня!

- Да знаем! Как не знать! - загоготали молодцы. - Потому и просим. Она хоть и земная, и норовом спесива, да и стара, но хоть рук не занозит, когда обнимешь - гладкая!

- Право, не знаю, - задумалась владычица вод. - И Кикимору жалко вам оставлять, и за княгиню спросят, коли променяю...

- Кто спросит-то? Да ну! Таких княгинь хоть пруд пруди - хороших мало.

- Да жребий пал на нее, - сильно сомневалась старуха. - белено в Чертоги доставить. Валдай мне знак дал...

- Набрешешь что-нибудь, - посоветовали Гои. - В воде утопла или примерла за древностью лет. Да мало ли чего! Кикимора дороже!

Прозрев на такой торг и речи послушав, княгиня было возмутилась, да спохватившись, вспомнила, что величество ее и власть, могущество и воля - все пустое на тропе Траяна. И вкусивши беспомощности своей, она жалобно зашептала старухе:

- Не забыла ли, бабушка? Я жаждала дитя зачать, наследника престола... Отдашь меня, я князя не рожу. Кто станет Русью править?

- В том и беда, - вымолвила старуха озабоченно. - Так бы-то обменяла. Кикимора лукава, да уж сжилась я с ней, - она вздохнула и сказала Гоям: - Не дам княгиню, не просите. Рок ей дитя родить, светлейшего земного князя.

- Слыхали мы про то, - согласились Гои. - Стезя достойная. А то молва идет, она все править норовит, людьми повелевать, суды рядить... Пускай уж родит. Но за Кикимору-то что положишь? Дай по запястью?

Старуха проворно спрятала в рукава свои запястья - живых золотых вьюнов.

- Не так вы простодушны, хитрецы! Прознали тайну запястий, остроухие!

- Не прознали! - стали клясться Гои. - Никому и не ведомо, что вьюны твои - знак владения водой и подводным царством! Откуда нам сие знать? От роду темные, неумытые, ума - ни на грош и служим твоими холопами!

- От вас ничего не утаишь, всюду свой нос суете... Добро, рыбу возьмите мою! У Гоев затылки зачесались.

- Белугу, что ли? Рыбешку эту?.. Маловато, Кикимору даем, товар хоть и лукавый, да стоящий! Набрось чего-нибудь!

- Возьмите с упряжью.;.

- Дугу отдашь?

- Отдам, - стала уступчивой старуха.

- И бубенцы?!

- Ляд с вами, и бубенцы...

- Тогда и по рукам! - возликовали Гои.

В тот же час они выпрягли рыбину из ладьи и пристегнули на постромки к своей телеге. И было ехать хотели, да старуха повелела:

- А ну-ка истопите баню! Для нас с княгиней. Не пристало вводить в Чертоги немытых старых жен...

- Уж верно, не пристало! - гаркнули холопы. - Истопим баню! Так истопим - небу станет жарко.

Сели Гои в свою телегу и помчались не сушей и не рекой, а между ними, так что земная и водяная пыль всклубилась и воссияла радуга.

- Ты же бери постромку, - приказала старуха Кикиморе. - Впрягайся в лодию. А космы свои дай, я ими править буду. Позрю: не обманула ли на сей раз? От страху ко мне назад попросилась или по совести.

Покуда шальная дева рвала постромки, поспешая за лебедем, холопы расторопные топили баню на сумежье старухиных владений. С виду банька была неказистой, но горделивой, ибо стояла у самой воды священной реки. В том месте Вещая река так истончилась, что и перешагнуть можно, однако, будучи ручьем, она хранила величие, печать судьбы, как грудничок - младенец, который хоть и мал, и слаб, но в образе человеческом. Топили баньку поначалу дубовыми дровами, затем березой, смолистой елью, вязом, яблоней, а жар и дух ядреный добирали корой, сосновой шишкой и можжевельником. И камни в каменке - изумруды да сапфиры - так раскалились и отдавали зной, что стены затрещали и кровля земляная едва не поднялась.

- Должно мне испытать, - решила старуха. - А то на вас никакой надежды, лентяи вы эдакие.

- От души старались! - не согласились Гои. - Небось, княгиню парить станешь!

Зачерпнула старуха двуручный ковш из Великой реки да опрокинула на камни. Гром загрохотал в поднебесье, птицы враз смолкли, с дерев листва осыпалась.

- Беда мне с вами, - заохала старуха. - Ведь чую: разрыв-травы не сыпали в огонь, а шишки брали от сосен болотных, и одолень - траву заваривали прошлогодним снегом.

- Ни, владычица! Сотворили баньку как для себя! - не согласились Гои. - А шишки... Есть вина. Зато мертвящей драни подбросили уж вдосталь! И семь кадушек натаскали живой воды!

- Уж ладно... Ступайте прочь! - старуха пригрозила пальцем. - Не вздумайте подглядывать в окно! Я вас знаю!..

- Чего глядеть-то? - лукаво заобижались Гои. - Княгинь мы повидали. Была бы помоложе...

Они сейчас же достали из воды рыбу-белугу и стали точить ножики. Рыба заревела, подпрыгнула на берегу и вдруг нырнула в Великую реку. Молодцы закричали, заухали и бросились ловить.

Старуха же повела княгиню в баню. Вместе с Кикиморой сняли они рубище, кокошник, бросили все в огонь, затем облили студеной водой и лишь после этого ввели под знойный кров. Там уложили княгиню на дубовый полок и поднесли настой из трав. Выпила она, и банный жар вихрем ворвался внутрь и опалил, омертвил душу. Незнаемая тяжесть одолела плоть, томящая боль вонзилась в кости и жилы, закружилась голова. Еще бы миг, и осталась от княгини кучка золы, однако старуха окропила ее смердящей водой и вернула к жизни.

- Стара ты, матушка, стара, - проворчала она. - Даждьбожья суть в твоей сути омертвела...

Княгиня вдруг голос свой услышала будто со стороны - незнакомый, старческий, скрипучий и непривычно умоляющий:

- Царица Водных Путей! Старушка преблагая! Оживи мою суть, хочу жизнь дать! Верни мне молодость и силу!

- Ой, не знаю, княгиня, - затосковала старуха. - Хватит ли чар моих?.. Ты ведь никогда не давала жизней, а токмо отнимала их, если что не по твоему нраву. Огонь в тебе померк, от коего жизнь возгорает и чадо зачинается...

- Коль не зачну - муж мой, Игорь, меня не примет более, - пожаловалась. - С Креславой станет тешиться, со своей наложницей. А если она зачнет и родит наследника - смерть мне.

Старуха зелье бросила на камни - веселящий дух возреял над полком.

- Нет уж, уволь, не под силу мне огня того возжечь. На пути я стою, вода - моя стихия, а она с огнем не ладит.

- Кто же пробудит чадородие?

- Владыка Род. Коли есть воля княжий род продлить от твоей плоти, он и продлит...

Тут она замешкалась, потом услала Кикимору с ведром на реку и склонилась к княгине.

- При ней что сказать - по всему свету разнесет. А про то, что ты дитя зачнешь - никто знать не должен. Не то изрочат младенца еще в утробе... Утешься, матушка, живо твое чрево, и силы в нем довольно, и огня. Твой сеятель - Великий князь, худое семя сеял. Не зерна - плевела... Как ниву ни возделывай - прорости и вызреть нечему было. А то б наложница Креслава давно зачала...

- Суть животворная жива?! - слабо возликовала княгиня. - Знать, я...

- Молчи! - суровым шепотом оборвала старуха. - Кто тушит Свет в князьях, не ведает о том. А прознает - лишишься ты младенца, престол - наследника и вся Русь тресветлая - своего рока. И о семени худом - молчи...

В тот миг вбежала с водой Кикимора, закричала нарочито плаксиво:

- Лебединый князь меня всю исщипал! Склонилась воды зачерпнуть, а он меня...

- Запарь-ка веник со скрипун - травой! - г строго велела старуха. - Исщипал!.. Чего же ты довольная прибежала?

Плеснула она на каменку грозного кипятка, а запястья свои - живых вьюнов - сняла и пустила в лохань с водой, чтоб жаром не обожгло. Потом мелкой крапивой осыпала княгиню и веником лютым из скрипучих трав стала парить. Душа у княгини зашлась; почудилось, тело распухает, подобно тесту хлебному. Неведомые дрожжи вздымали плоть, и жаркий воздух проник к костям и жилам кровяным. Едва вытерпела княгиня, пока старуха притомилась, попила из ковша и рухнула на лавку:

- Дай дух перевести...

Тем часом Кикимора княгиню укрыла покрывалом, сотканным из горюн - травы, осыпала мхом - льном кукушкиным - и обложила пеной морской. И травы эти, словно губка, впитали в себя и пот, и кровь, и душу. Плоть ровно вспенилась, взбурлила и лежала горой: чудилось, тронь - и потечет как тесто из квашни. Владычица же вод чуть дух перевела, омыла свои ноги в шайке и влезла на полок.

- Пора! Вроде поспела...

И принялась месить княгиню ногами, как глину месят, когда бьют печь. Под пятой ее княгиня лишь стонала, стискивая зубы, и не могла дыхнуть. Старуха промесила тело, а Кикимора тем временем волосы свои связала в веник, макнула в кипяток - так что зеленый дым возреял! - и принялась нахлестывать княгиню.

- Наддай! Наддай! - бодрила ее владычица Путей водных. - Не жалей косм-то, отрастут!

Кикиморины волосы иссекали плоть. Дурной, душный воздух вскипал на теле и обращался в дым. Старуха в тот момент готовила какое-то питье - колдовала над травой, бормотала над огнем и сливала их в одну чашу. Плоть княгини уплотнилась, сбилась в тугой жгут, но, бесчувственная, не имела живительных сил, будто земля холодная.

От медных косм Кикиморы одни охвостья... Потом княгиню осыпали цветами - ромашкой, васильком и буквицей. Перед взором своим она позрела пчелку, что ползла в цветах и сбивала ножками пыльцу с тычинок. И разум медленно сузился, сжался вместе со взором, и огромный мир стал размером с цветок.

И так стоял невесть какое время...

И минул прежде век - пришла в себя княгиня.

Лежала она на ложе, устланном травой. Вниз лицом, раскинув руки, словно забитая птица. Над рекою Ра сияла радуга, и не роса была на травах - се дождь промчался над землей!

В небе же, выше радуги, кружил одинокий сокол...

Княгиня встала на ноги и обнаружила, что нет на ней свычных одежд, лишь длинная беленая холстина покрывает тело с головы до ног, ровно детская пеленка. И само тело сделалось невесомым, всякое движение легко, ничего не стесняет: будто она плывет, как рыба в море. Вокруг же - ни души, только птицы поют над головой.

Завороженная таким преображением, княгиня робким шагом пошла к воде, а на берегу уж ни баньки нет, ни старухи с Кикиморой; один лебединый князь, изогнув шею, сидит на воде и играет струями.

Склонилась княгиня к священной реке и замерла. Из светлых вод, как из зерцала, глядел девичий лик...

Как стебель из молодой почки на старом дереве, родился обновленный облик, и пропала неведомо куда давнишняя горечь лет - будто грозовая туча свалилась с небосклона за окоем и обнажила солнце. Уж так было приятно любоваться собой, помня о том, что все сие - не сон, не грезы чудные.

Но чары вод реки-зерцала разбил крылами лебединый князь. Кликнул призывно и поплыл противу струй. Княгиня же опомнилась, свой посох подхватила и поспешила берегом за птицей. Река меж тем нырнула под темные лесные своды, и отчего-то птицы смолкли. Лежала под ногами возделанная, но незасеянная нива и дышала по-человечески. Огромные дубы, сосны замшелые казались отлитыми из меди; иные дерева стояли над водой, корнями опираясь, как ногами.

Речка бежала под ними...

Князь лебединый кликал, заманивал княгиню все глубже, глубже в лес. Сквозь кроны дерев уж и солнце не пробивалось, однако яркий свет от реки Ра был яснее солнечного, и нельзя было определить, утро сейчас, день или глубокая ночь, ибо княгиня шла долго, но свету в сем лесу не убавлялось.

Вот кончилась дерев завеса, и вдруг взметнулся перед взором высочайший холм, облитый солнцем со всех сторон. На вершине сего холма стоял Храм - Чертоги Света - причудливый дворец, у коего будто бы есть стены и нет их, ибо сотканы из лучей, переплетенных меж собой. Призрачный и явственный, он мерцал и колебался, словно в мареве, поскольку не на земле стоял, а был подвешен к восьми радугам, скрещенным над главой Чертогов. А выше радуг вздымался белый купол со знаком Света - Рода: блистающая свастика вращалась, подобно крыльям небесной мельницы, и огненные лучи от нее пронизывали высокие, серебристые облака. Свет этот чудесным образом стекал с купола, со стен Храма и, обращаясь в капли сверкающей воды, падал на землю, где собирался в тончайший родничок.

Это и был исток Великой реки Ра.

И нет ни золота, ни серебра, ни каменьев самоцветов на сем Храме - лишь токмо Свет.

Княгиня обошла чертоги вдоль старых замшелых стен, но холм и Храм были неприступны - ни врат, ни дверей. Лишь солнечный исток Ра, сбежав с холма, выбивался сквозь арку в стене - туда-то и нырнул лебединый князь. Княгиня же осталась под стеной в очаровании Света, как и вся природа окрест, не ведающая иной стихии. Делать было нечего, а токмо ступать за лебедем. Коснулась княгиня посохом истока реки Ра - в мгновение истаял посох, ровно свеча восковая, а золотая змейка ожила, бросилась в воду и растворилась. Страх одолев, княгиня вошла в реку и сквозь арку прошла за стену, а там уже встречали ее две девы в радужных одеждах:

- Войди, княгиня, в Храм!

Привратницы сии подставили ладони, и по ним, как по ступеням, княгиня взошла на холм и встала перед дверями Чертогов. Тут одна из дев набросила на голову княгини черный плат и тем самым покрыла очи.

- В сем Храме Изначальный Свет, - сказала тут другая. - Зреть смертному нельзя, инно не захочешь более на землю воротиться...

Под черным платом угас всякий свет и мрак окутал разум...

Великий волхв Валдай, жрец Чертогов Света, уж сорок дней стоял перед жертвенником и, воскладывая жертвенные травы, взывал к Роду. Космы света из восьми окон пронизывали Храм и сочетались в круг Времени; в середине круга курилась жертвенная чаша. Дым окрашивал лучи в голубой, зеленый и пурпурный цвета, возносился под купол и вздувал его, как ветер походную вежу. Горек был дым Вечности и смертным выедал глаза.

А волхв Валдай был смертным Гоем...

В жертвеннике тлела трава Забвения. Росла она лишь на тропе Траяна, и всякий, кто ступал на эту тропу, попирал ногами незнаемую травку, не ведая, что попирает Время. Земные внуки даждьбожьи не знали забвения, ибо Родом завещано лишь век жить на земле - срок очень малый, чтобы годы коротать, забывшись, как во сне. Для бога же.дым Времени был усладой, ибо бессмертие - тяжкий груз что на земле, что в небесах. И невозможно нести его, не изведав Забвения.

Смертный жрец Чертогов Света, как всякий Гой, мыслил о земном, но, повинуясь року своему, служил богам и стерег в Храме святыню - Изначальный Свет. Когда же приходил час смерти, плоть волхва воскрешалась на жертвеннике Рода и, обратившись в дым, уносилась в Последний Путь. И оставалось на земле одно имя - Валдай, нетленное и вечное, поскольку всякий даждьбожий внук получал от рождения вместе с именем и рок, начертанный на роду.

Валдай на древнем языке народов Ара означало - Дающий поворот.

Исток священной реки сбегал с холма, где прогремела битва Тьмы и Света. Свет одолел супостата и повернул вспять полчища мрака. И с той поры кто бы ни стерег святыню в чертогах Рода, получал это имя.

На сороковой день жертвоприношения Великий волхв Валдай бросил в чашу траву ижицу, бодрящую богов, и тем самым словно вызов бросил. Разверзся купол Храма, и космы света, с небес павшие, окрасились в багряный цвет. Дым втянулся в космос и канул в бездне.

В этот миг остановилось Время...

И голос был с небес, никому не слышимый:

- Зачем ты поднял мои веки?

Не размыкая уст, Валдай промолвил:

- Позри на землю, Владыка людей! Народ, рожденный тобой, вновь прозябает в сумерках. Тьма пожирает Свет. Позри, Владыка! Где твои богатыри дулебы? И поляне чахнут во мраке, вятичи, и радимичи. Тень пала и на северян... Путь Птичий заслонен!

Из космоса дохнуло гневом. Огонь вспыхнул в жертвенной чаше, а космы Света скрутились в тугую бечеву.

- Сие я слышал! Неужто так и не отыскался достойный князь, владеющий мечом?!. Позор мне, старому. Беспутные чада не дают покоя... Или мне ваши земные дела взвалить на свои плечи?

- Нет, Владыка, не гневись, - проговорил Валдай. - Князья владеют мечами и давно бы извели супостата. Но во тьме живут, и уж не зрят ни тебя, ни ворога. Более друг на друга ходят войной. Гордыня губит их, похваляются хитроумием, а сами добродушные и не в силах отделить Правду от Кривды. Давно не ходят они тропами Траяна и потому не ведают Путей небесных. Слепому оку молния видней, и посему князья не тебе требы возносят, а гневу твоему - Перуну. Познавши свет грозы, свет гнева твоего, Свет Изначальный на земле неярким чудится...

- Довольно жалобиться, волхв! - прервал его Владыка. - Последние столетия я только жалобы и слышу от внуков... Пристало ли стонать народу Света, когда приходит Тьма?

- Дай своего сына, чтобы правил на земле! - сказал Великий волхв. - Как некогда Траяна дал.

- Сына? - возмутился Свет в Чертогах. - Моим сынам довольно дел на небе. Сами дерзайте на земле. И не тревожьте понапрасну!

- Владыка! - вскричал Валдай. - Не оставляй же внуков! Не для страстей и мук ты сотворил сие племя и заселил землю - на радость себе и нам, смертным. Так пусть радуются люди! А не страдают в темноте и печали!.. Если не можешь послать к нам сына - научи, как одолеть Тьму, как открыть прерванный Путь!

- Мечом, наместник! Огнем и мечом!

- Но кто поднимет этот меч? С небес сорвался тяжелый вздох, багряные космы света всколыхнулись и вздули купол Храма.

- Добро... Пусть сына моего зачнет земная женщина. Но будет он смертным! А мне так жаль своих смертных сыновей...

- Сам изберешь жену? - прервал его печаль Валдай. - Или доверишь мне привести в Чертоги сию избранницу?

- Сам!

- Скажи ее имя.

- Она теперь иное носит имя, - помедлив, вымолвил Владыка смертных. - Я изменил ее рок... Однажды встретил на тропе Траяна, венок плела из цвета травы Забвения.

- Я знаю, кто сия жена! - сказал Валдай. - Но она уже стара, не выносить ей плода.

- Добро, верну и молодость, и силу, - пообещал Владыка. - Что будет ей земное время? Пусть только року повинуется... До сей поры храню ее венок. Встречай же Рожаниц, наместник!

- Благодарю, тебя, Свет! - воскликнул волхв и бросил в жертвенную чашу траву Забвения. Войдя же в Круг Света, где курился дым, воздел руки к небу, но не поднял очей: смотреть на Изначальный Свет - что смотреть на солнце после долгих лет жизни в темной пещере...

К его рукам по лучам света скользнули с высот две девы - Рожаницы и принесли с собою звездный ветер. Он наполнил Храм, вымел все его углы от пыли Времен и вновь умчался в космос.

Сошелся купол Храма...

Три долгих дня и три ночи была княгиня между небом и землей, лишенная света, покуда через черный, непроглядный плат ей почудился легкий, зоревой отблеск. Осторожный, пугливый рассвет грезился перед очами, и, боясь нарушить его, княгиня затаила дух, всматриваясь вдаль. Неверный этот свет ширился, возрастал, словно под черным платом, в очах ее всходило солнце. Когда же совсем стало светло, привиделась ей давно забытая юность. Будто ранним утром идет она тропкой луговой средь благоухания чудных цветов и плетет венок, стряхивая сверкающую росу наземь. А на встречу ей - юноша в белых одеждах, на левом плече сокол сидит, в правой руке - ременная плеть.

- Для кого ты, девица, венок плетешь? - спросил он.

- Для суженого.

- А не знаешь ли ты, какие цветы рвешь в моих владениях?

- Не знаю... - смутилась. - Да чудные цветы!

- Подаришь суженому венок - уйдешь в Забвение, - промолвил юноша. - Забудет он тебя! Но если мне подаришь - дам своего сокола!

- Но кто ты, молодец? - спросила.

- Я - охотник! А сокол мой летает выше звезд, - похвастался он и пустил птицу. Взлетел сокол и умчался в синее небо, так что скоро пропал из виду.

Подала княгиня венок юноше и стала ждать ответного подарка, однако сокола все не было.

- Где же птица твоя?

- Погоди, достанет звезды и прилетит к тебе! Повернулся молодой охотник и пошел не тропой, а по буйным цветущим травам, да тоже вскорости исчез. Подождала княгиня и ни с чем вернулась домой: верно, обманул ловец звезд...

Некоторое время потом вспоминала она и юношу, и сокола его, незаметно и сама пристрастилась к соколиной охоте, а по прошествии лет все стерлось в памяти, как и тропа эта, прозываемая Траяновой.

Будто наяву увидела сейчас эту встречу княгиня, и заныло обманутое сердце. В тот час пришли служанки-привратницы и, не снимая плата с глаз, будто дикую птицу, повели по ступеням вверх. Три тысячи ступеней насчитала княгиня, прежде чем завершился путь. Подобной высоты она не ведала, поэтому сжималось сердце. Тут сняли с очей повязку, но ничего, кроме льющегося со всех сторон света, княгиня не увидела. Меж тем служанки удалились, а вместо них из волн света возникли две девы - юны, легки - едва пола касались. Лучистые одежды из невиданной ткани светились и повивали тела; сквозь них, подобно цветкам, проступали перси и нежные чресла - во всем был знак чадородной силы! На главах же - оленьи рога, опутанные золотой паутиной, в белые косы вплетены радужные ленты. Они были похожи, как две капли воды, их красота и очарование не могли быть смертными, ибо истинная красота всегда бессмертна и неподвластна ни тлену лет, ни пыли Времен, ни когтистой лапе старости, которая пишет на ликах свое имя.

Из волн же света эти девы вывели долбленую лодию, устланную лебединым пухом, словно гнездо птичье. Сняли они с княгини пелену и уложили в эту постель. Одна из дев поднесла рог с золотистым вином, пригубила его княгиня, и закружилась голова, закачалась ладья, словно колыбель. Тотчас же из-под купола чертогов слетел лебединый князь, поклонился девам - Рожаницам, взял бечеву и потянул ладью. Она поплыла по космам света ввысь, и девы с нею: одна у кормила, другая у насады.

- Куда же мы плывем? Что за путь такой чудный? - спросила княгиня.

- Путь исполнения желаний, - ответила одна из Рожаниц.

- Исполнятся все самые сокровенные желания! - добавила другая.

Сколь долго они плыли и далеко ли - неведомо: остановилось Время. Но вдруг княгиня узнала место, где очутилась - в отцовском саду, возле родного дома! Сад подступал к реке, и здесь, у самой кручи, накренившись, чуть ли не падая с обрыва, стояла старая яблоня. На самой верхней ветви всякий год созревало единственное яблочко. И достать его нельзя было ни с земли, ни забравшись на дерево. До поздней осени оно висело нетронутым и не падало наземь, как иные. Зимой же прилетали птицы и склевывали заветный плод, который в студень наливался янтарным медом.

В сей час же лебединый князь причалил ладью к яблоньке, и Рожаницы, оставив колыбель, сорвали плод и подали княгине. Желание было таким страстным и давним, что в суете мирской и хлопотах при власти она давно о нем забыла! Княгиня засмеялась от радости и надкусила яблоко.

И, наконец, отведала то, что вкушали только птицы.

А ладья уже бежала по волнам ковыля, и степь ей чудилась знакомой, хоженой и езженой не раз.. Над головою послышался крик Карны - крылатой вездесущей девы, которая на полях брани оплакивает мертвых и закрывает крылами очи. По степным травам же бродила Желя с черным рогом в дланях, полным лютой скорби. Лебединый князь подвернул ладью к заплаканной Желе, и княгиня вкусила горькой скорби - щека ожгла щеку и в сердце пробудилась месть! В тот миг среди костей конских, травою заросших, увидела она змею. И признала ее: этим ползучим гадом уязвлен был Вещий Гой! Неведомо откуда в ее деснице оказалась плеть. Ладьи не покидая, княгиня изловчилась и засекла гада!

И это желание свершилось!

А ладья плыла уже дальше, скользила по воздуху, ровно утица. В сердце же княгини пробудилось еще одно желание - отомстить теперь Креславе! Избрав себе наложницу, князь Игорь тешил мысль обрести наследника престола... Не быть же этому! Коль выпал путь - Путь исполнения желаний, так пусть же исполнится и это! Смерть от змеи принять - награда, ибо быть отравленной ядом чужой любви, когда молодая наложница тешит мужа, а стареющая жена обречена страдать перед дверью их покоев, слушать ласковые речи из мерзких уст соперницы и яд вкушать!.. Смерть такая - позор!

- Владыка Род! - мысленно взывала княгиня. - Дозволь же исполнить мое желание! Избавиться от позора! Яви мне на этом Пути Креславу!

Но что это? Девы - Рожаницы вдруг опустили ладью и будто камень выронили: полетела она вниз, засвистал ветер в ушах и остановилось сердце. Пропасть ли бездонная, преисподняя ли?!. Лебединый князь выпустил бечеву и улетел прочь. Одна-одинешенька осталась княгиня в падающей ладье!

Сверзлась ладья с небес и села на речную волну - из огня да в полымя! По реке страшный ветер гуляет, буравит воды, рушатся высокие крутояры, и ни весла, ни кормила. Кипящие струи подхватили невесомую ладью и понесли невесть куда - ни место, ни река не виданы доселе!

И в самый страшный час, когда перед носом ладьи, увенчанной лебединой головой, восстал гремучий порог, пал с неба камнем молодой сокол, и сел перед княгиней. В хищном клюве птицы добыча была - благоухающий цветок травы Забвения.

Вмиг улеглась и буря и вместо порога под ладьей засветился зерцалом тихий плес с кувшинками и лилиями. Предутренний туман окутывал пространство. Вспомнила княгиня, чей это сокол, и возрадовалась: не обманул юный охотник!

- Где же ты летал так долго? - спросила княгиня. - Целая жизнь прошла...

Подал ей сокол цвет травы Забвения и ответил человеческим голосом:

- г - К звездам я летал, выше звезд. И вот возвратился.

И голос почудился ей знакомым, таким же родным и близким, как зов матери - затрепетало сердце княгини!

- Ты по-прежнему юна и прекрасна, - печально сказал сокол. - И так же недосягаема, как самая высокая звезда. Всю жизнь лететь!

То ли от слов его, то ли от духа травы Забвения опьянела княгиня, а сокол взлетел, ударился о землю и встал в образе ее суженого из той, иной жизни, в которой она носила другое имя, а значит, и рок...

Встав на Путь исполнения желаний, она не помнила уже ни одного сокровенного! И потому всякий поворот на этом Пути заставал ее врасплох. Сейчас же, любуясь молодцем-соколом, вспомнила она свое первое имя - Дарина, а его так и не смогла. Да и было ли оно, имя, если жил он в Плескове сиротой с малых лет, под лодкой на берегу вырос и возмужал. Многие женихи любовались на дочь плесковского перевозчика да ждали, когда подрастет, чтобы по сговору похитить ее в купальскую ночь и возжечь с ней священный огонь. Но отец Дарины зрел, какая краса расцвела в доме, потому в строгости держал свою дочь, будто ведал, что рок ей совсем иной - не данный от рождения. А Дарина высмотрела сироту и тоже ждала, когда возмужает он и умчит к брачному огню. И вот уж срок пришел! Дождаться бы только купальской ночи, отворить подклет дома и знак дать возлюбленному.