Чтение 4–й страницы книги ~Покаяние пророков~

На клочке газеты была нарисована дейдвудная труба с редуктором от лодочного мотора "Вихрь".

- Ладно, куплю ему запчасть, - пообещал Космач. - Но с кем послать?

- Унесу, - бездумно обронила она.

- Знаешь, сколько эта штука весит?

Вавила промолчала, глядя в пол. От златотканого кокошника алое лицо ее золотилось и напоминало иконописный лик.

- И это ведь не один заказ. - Космач подталкивал ее к деловому разговору - отвлечь хотел и думал: может, хотя бы намеком обмолвится, что погнало ее в такую дорогу.

- Еще Филумен с Урмана кланяться велел и патронов просил. К винтовке. Триста в аккурат...

- Вот, еще шесть килограммов...

- Феофания Сорока тоже кланяется. Ей сковородку надо. Кто-то сказал, есть такие сковородки, к которым не пригорает. Но даром ей сковорода, на голову ослабла...

- Скажи-ка мне, боярышня... Сам Сорока письма с тобой не прислал?

- На словах велел передать... В Стрежевой старице бочки засмоленные утоплены. Да не поднять никак, замыло, и больно глубоко, до семи сажен будет. И еще есть бочки в Варварином озере, которые зимой со льда можно достать воротом, ежели летом нырнуть да веревки привязать. Ну и на Сон-реке возле Красного Яра. Токмо там известно что. - Она перекрестилась. - Мумы египетские, старцы покойные.

Сонорецкие старцы, жившие монастырским братством, хоронили своих умерших способом невиданным и, в представлении других старообрядцев, поганым и антихристовым: еще теплое тело покойного садили в бочку и заливали свежим, а если зимой, то разогретым медом. Через три дня мед сливали в специальную яму и закапывали, а мертвеца заливали новым. Таких операций производили до восьми, в зависимости от роста и полноты, постепенно превращая тело в мумию. После чего бочку наполняли в последний раз, закупоривали, засмаливали в несколько слоев, обматывая холстом, и погружали на дно реки в самом глубоком и тайном месте.

А говорили так: когда на земле наступит такое время, что и Сон-река высохнет, то старцы встанут. И горе тому, кто поднимет хоть одну бочку со дна и выпустит муму раньше срока.

- А еще Адриан Филатович просил... Бусы янтарные.

- Это зачем ему бусы?

- Дочка у него, младшая, зобом заболела. Сказали, будто помогает.

- Что же не сведет к сонорецким старцам? Полечили бы...

- Говорит, они птицам молятся да солнышку кланяются. Еретики и бесермене...

- Ты же знаешь, это не так.

- Да знаю...

Она снова осеклась, случайно выболтав сокровенное.

- И бусы найдем... Ну а сколько времени шла-то? - осторожно спросил Космач.

- А на Федора Стратилата побежала, так получается, двадцать девять дней. Три пары лыж исшоркала до Северного. Не ходом шла, отдыхала. Зимовья по тропе еще стоят, хоть и неказистые, да не порушились. Натоплю камелек, нагрею воды, вымоюсь вся да и сплю себе... Две ночи лишь в снегу ночевала, какие-то люди избушки заняли, следы видела. Должно, охотники иль беглые. Это уж возле Аргабача...

- Неужели и в Аргабаче странников не принимают?

- Как не принимают? - изумилась Вавила. - Там есть наши. Правда, многие в бегах. Я и в баньке напарилась уж по настоящему, и на перинке поспала. Авксентий Зыков сам вызывался, заодно, говорит, и Юрия Николаевича повидаю... Да что уж я, триста верст не пробегу до Северного, коли больше пробежала? Там у них заветный камень стоит, Клестианом Алфеевичем намеленный. Так я забралась на него, помолилась о дороге, путь мне и открылся. Другие лыжи взяла и так ходко пошла, что за седьмицу прискочила. Снег добрый был, не теплел, так я раз толкнусь и будто на крыльях!..

Она пригасила в себе восторг, словно в лампе свет убавила, но через мгновение что-то вспомнила, снова рассмеялась.

- В Северном пришла на автобус, там паспорта не спрашивают... Хотела билет купить, деньги подаю... А мне говорят, старые деньги! Давно уж не годятся!

- Обманули тебя заобские, боярышня...

- Да как обманули? Ни!.. Должно, и сами того не знают. Им за клюкву такие дают! Мужики с самоходки!

- Как же ты без билета приехала? - любуясь Вавилой, спросил он. - Сейчас даром не возят.

Странница улыбнулась с детской хитрецой.

- Когда я у Савелия Мефодьевича переоделась в Северной... Не стерпела и колечко надела на пальчик, с маленьким камушком. А мужик из автобуса увидел, говорит, отдай, так я тебя даром свезу. И свез!

Космач лишь головой покачал.

- Я говорил тебе... Никогда ничего не отдавай.

- Да оно простое было, серебряное, - виновато вымолвила она и полезла в свою котомку. - У меня еще есть! Красивые!.. А то как бы я доехала? От Северного еще двести верст... Вот, смотри!

Вавила достала узелок, развязала одну тряпицу, вторую, и в третьей оказалось несколько перстней - нанизала их на пальцы, показала Космачу. А он, пользуясь случаем, взял ее руки в свои - горячие и от того немного жестковатые, поднес к своему лицу, как сокровища.

Золото было холодным и леденило пальчики.

- Погляди-ка, какие они красивые!

Пожалуй, Алмазный фонд купил бы все без всякой экспертизы: сапфиры, изумруды и один крупный бриллиант наверняка индийской работы. Даже на глазок этим сокровищам будет лет шестьсот - семьсот, а может, и того больше...

- А почему ты так смотришь? - вдруг спросила она. - Ты не смотри по-ученому, на красоту полюбуйся.

- Да я любуюсь. Только зачем таскаешь с собой такое богатство?

- Какое уж богатство?.. Это мне матушка дала, на приданое. Больно поносить хочется. Остальное в Северном оставила...

Он не стал пугать ее миром и современной жизнью, ни к чему ей знать, что за паршивую сережку убить могут не моргнув глазом.

- Мы завтра и то колечко вернем, - пообещал, не отпуская рук.

- Да уж не надо, нехорошо. Совсем уж простенькое...

- Он тебя обманул!

Вавила не хотела быть обманутой, смутилась.

- А как же мы вернем?

- Найдем водителя на автостанции... Ты запомнила его?

- Такой бритый...

- Они все бритые. В лицо узнаешь?

- Да узнаю. - Она что-то заподозрила, осторожно высвободила руки, но один из перстней коснулся огромной окладистой бороды Космача и зацепился. Вавила потянула и засмеялась: - Ишь, привязал! Отвяжи-ка, не то и веника твоего не останется! Как дерну вот!

И пока он выпутывал перстень, ее пальчики бездумно трогали бороду, и едва рука освободилась, как Вавила покраснела и отвернулась в великом смущении. Торопливо посдергивала украшения, завязала в тряпочки, сунула в глубину котомки. И что-то там нащупала еще, просияла.

- Свиточек тебе принесла, вот возьми-ка...

- Что это?

- Да ты искал... Сонорецких старцев послание пророческое на окончанье великого лесного сидения.

Свиток находился в кожаном чехле, завязанном с двух сторон, и напоминал длинную и толстую конфету. У Космача непроизвольно затряслись руки.

- Боярышня... Свет очей моих... Где же ты отыскала?..

- Спросила стариц на Сон-реке, они и благословили меня свитком.

Случайно проговорилась, что была у сонорецких старцев...

- С этим и шла ко мне?

Вавила спохватилась, что сказала лишнее, вдруг принюхалась.

- Ой, дымом пахнет! Ужель не чуешь?

Космач бросился на кухню; из кастрюли с пельменями шел синий дым. Впопыхах сдернул ее с плитки, обжегся, уронил, и пока искал тряпку, чтоб прихватить и поднять, задымился линолеум. Залил все из лейки, кастрюлю выставил в сени, вытер шваброй пол. И эти бытовые хлопоты слегка отрезвили его, а тут еще в окошко глянул - рассвело и метель завивает.

Когда же закончил с уборкой и вернулся, Вавилы за столом не было. Заглянул в горницу - лежит в постели, и розы рядом, на подушке.

- Ступай-ка спать, Ярий Николаевич, - строго посоветовала она. - Утро вечера мудренее. А как пробудишься, так и спросишь. Ты ведь спросить пришел?

Он встал на колени рядом с кроватью.

- Сегодня скажи, сейчас... Зачем ты вериги носила?

- Ты ученый, ты все знаешь...

- Ничего я не знаю. Впервые на тебе и увидел...

- Грешна, Ярий Николаевич, оттого и наряд суров. А ты взял да и лишил меня крепости.

- В чем же грех-то твой, ангел?

- Замуж в срок не пошла. У нас ведь строго, коль к семнадцати летам не взяли - нА тебе власяницу, абы мысленно не грешить.

- Кто же сплел ее?

Боярышня заговорила неожиданно низким, грудным голосом и нараспев, словно молитву:

- Сама и сплела. Белому коню хвост да гриву остригла. - Она резко села, сронив одеяло с груди. - Ты-то в миру живешь, свои законы и правила. И не знать тебе мук душевных и телесных, ибо ученый ты муж и вериги сам плетешь, из ума своего. Не знаешь, как грызет душу пустое чрево, а стыд какой и срам, когда скажут - перестарок! А когда всякую ночь страсти телесные треплют, подобно болезни падучей?.. Власяница, Ярий Николаевич, се есть спасение мое. Ты же снял с меня оберег, но ведаешь ли обычай?

- Не ведаю. Но догадываюсь. И мне радостно...

- Коли утром повторишь свои слова - поверю...

- Да ведь утро! Светает!

- Поди-ка спать, Ярий Николаевич, не мучай...

- Возле тебя останусь.

- Хоть ты и снял власяницу, но со мной не ложись, - назидательно произнесла она. - А вот когда ты мне наутро свое слово скажешь, да заживут мои язвы и рубчиков не останется...

Не договорила, умолкла настороженно. Он нашел руку боярышни, прижал к щеке. Пальцы зарылись в бороду, потрепали ее и вдруг замерли.

- Оно и так грех... Ты ведь ученый был, да так и остался... Позрела, как взволновался, когда свиток взял. Наутро откажешься от меня и снова вериги плести. Знаю, отчего в Полурады не пошел, а здесь поселился, при тракте. Ведь затосковал бы в скиту, к науке своей потянулся. И сейчас тоже затоскуешь. Что тебе станет лесная девка-перестарок? Неграмотная по-новому, в мирской жизни глупая...

- Никогда больше не говори так, - оборвал Космач. - Не желаю слышать.

Вавила немного помолчала, зашептала тихо:

- Пресвятая Богородица, прости и помилуй. Не ведаю, что творю, да ведь муж сей от вериг избавил...

Космачу показалось, она заснула с этими словами, пеки опустила, пальчики на щеке ослабли, и дыхание стало ровным.

- Человек от тебя пришел, - вдруг внятно и трезво проговорила. - На преподобного Савву...

- Какой человек?.. Кто?

- Назвался, а не ведомо, кто... От тебя, сказал...

- Я никого не посылал! Слышишь?.. Я никого не посылал!

- Да ведь пришел... Должно, худой человек. А я обрадовалась и к тебе побежала...

Несколько минут он стоял у кровати молча, руку ее спрятал под одеяло, жгут волос высвободил, потом взял за мизинец (говорят, так можно со спящими беседовать), спросил несколько раз, что за человек пришел и где он, но Вавила не отозвалась, лишь пальчик свой отняла.

Он снова взял, теперь всю руку, спросил:

- Пойдешь за меня?

Веки у Вавилы дрогнули - услышала, но глаз не открыла и ответила совсем невпопад:

- Мы его в сруб спустили... Обрадовалась и побежала.

Столь неожиданное сообщение боярышни не особенно-то встревожило Космача. Сразу же подумал о бывшей своей ассистентке Наталье Сергеевне, которая теперь заведовала кафедрой в университете: она послала человека в Полурады! Больше никто бы не решился таким образом проникнуть в потаенный скит, где сама бывала, тем более никто бы не посмел воспользоваться его именем. Скорее всего, за неимением специалистов на кафедре, способных работать со старообрядцами, нашла подходящего человека, какого-нибудь профессионального артиста (слух был, строила такие планы), и заслала будто бы от Космача. И, видно, не удался эксперимент, не ко двору пришелся чужак, коль Вавила здесь...

Космач поставил розы обратно в лейку с водой, пристроил ее в изголовье Вавилы на стул, чтоб запах чувствовала, и вышел из горницы. На глаза попал свиток, последнее послание сонорецких старцев, которое искал несколько лет, и потому где-то в глубине сознания поблескивал маячок любопытства, однако и распечатывать не стал, унес и спрятал в тайник. Потом побродил немного по узкой кухне, чаю хотел попить, отвлечься, но от смешанных, распирающих чувств захотелось чего-нибудь крепкого. Накинув полушубок, двинул на улицу, в метель.

Единственную улицу в Холомницах забило вровень с заборами, сунулся было вброд, но вернулся, нацепил лыжи. У Почтарей уже горел свет не только в избе, а и во дворе, значит, скотину обряжали. Старики эти жили в Холомницах особняком, сами никуда из хаты не вылазили и к себе не принимали, если только придет кто за молоком или горилкой, да и то за ворота вынесут. Все дачники считали их немного чокнутыми, а из-за нелюдимости подозревали, что связаны они с колдовством и нечистой силой. Особенно бабку Агриппину Давыдовну, которая, говорили, в лесу шалила: появится как черт из пня, напугает грибников или ягодников, и когда те убегут, корзины побросав, высыплет себе дары природы и была такова. В общем, плели о них всякую всячину. Работая в скитах, Космач и не таких чудес и россказней наслушался, так что относился ко всему иронически, хотя по поводу необычности поведения и психического состояния Почтарей общее мнение разделял.

Он переступил ограду и вкатился по сугробу чуть ли не в сарай.

- Здоровеньки булы, соседи!

Агриппина Давыдовна корову доила, чуть подойник не опрокинула.

- Мыколаич? Та шоб ты сказився! Сердце у пятках!

Дед Лука метал навоз сквозь окошко на улицу и даже не оглянулся. Его стоическому спокойствию в любых ситуациях можно было позавидовать.

- Прости, тетка Агриппина! А не продашь ли горилки?

- Та на шо тебе? Ты же ж не пьешь?

- Да вот что-то захотелось с утра пораньше!

Относительно спиртного старуха держала деда в черном теле.

Достала ключ, подала мужу.

- Видчини ларек, принеси горилки. Да сам не смий! Усе сосчитано.

Почтарь принес бутылку самогонки, запечатанной как на заводе, но без этикетки, от денег отказался.

- Як ведьмак скончается, коня твоего возьму, за сином...

- А что, ведьмак умирает?

- Дывись, як витер дуе? Чортова душа метелится...

- Где же этот ведьмак?

- Да с того края хата. - Дед махнул рукой в конец деревни - не хотел даже по прозвищу называть Кондрата Ивановича: они то конфликтовали по неведомой причине, то мирились - не разлей вода.

- Он что, умирает?

- Свит усю ночь горит. Пишов побачить - лежит як мертвец...

Космач не дослушал и от Почтарей побежал напрямую, огородами, к усадьбе Коменданта - кто его знает? Может, не зря вчера исповедаться приходил?..

А тот, живой и здоровый, преспокойно орудовал лопатой в своем дворе.

Хозяйство у старика было маленькое, десяток кур в подполе, стайка ручных синиц, летающих за ним по деревне и просящих корма, да знакомый заяц, которому позволялось обгрызать яблони. По этой причине он больше занимался общественно-полезным трудом - расчисткой снега, и если не буранило, то пробивал дорожку вдоль всей деревни, до столба с фонарем и избы Космача.

Смотреть на бесполезный труд старика было больно, разрытую траншею тут же забивало снегом.

- Почтарь сказал, ты лежишь, как мертвец! - засмеялся Космач.

- Все, я лавочку эту прикрою! - сердито крикнул старик, а сам обрадовался. - Вчера яду какого-то продал, гад! Я с горя целый губастый стакан осадил, и правда, чуть не умер. Всю ночь полоскало, хорошо, организм крепкий, тренированный.

На самом деле самогонка была наверняка хорошей, за все время не было ни одной рекламации, просто Комендант всегда болел с похмелья...

- Пойдем-ка выпьем за праздник. Бросай лопату.

- А что вы пьем-то?

- Горилки!

- У Почтаря брал?

- Где же еще?

Комендант хотел было отказаться наотрез и уж лопату вонзил в снег, однако в последний миг заколебался.

- Ну, он тебе какой-нибудь заразы не продаст, - сдержанно рассудил. - Ему конь нужен, сено возить... А что за праздник?

- Вчера было Восьмое марта!

- Да-а... Великий праздник. Вот ты историк, должен знать, что произошло в этот день.

- Ладно, Кондрат Иванович, пошли в избу, там разберемся.

Комендант обрадовался Космачу, его приход, да еще с утра пораньше с бутылкой горилки, означал, что обиды больше нет. И выпить ему хотелось, однако просто так, без прелюдии и значительности, для него было несолидно, и он продолжал экзаменовать с наводящими вопросами.

- Ну так во имя чего революционерка Клара Цеткин провозгласила восьмое марта женским праздником?

- Если не хочешь со мной выпить, я уйду, - попугал Космач.

- С тобой хочу. Но мы должны знать, чьи праздники отмечаем... Так вспомнил, что произошло в этот день?

- Не вспомнил. Давай стаканы!

- Это праздник женской подлости и коварства. В этот день Юдифь отрубила голову Олоферну.

- Что за привычка у тебя? Возьмет и все испортит!

- Это должен знать каждый!

В доме у него была идеальная чистота и порядок - все, что осталось от его немецкой натуры, - так что пришлось скинуть валенки и надеть старенькие калоши. Старик выставил на стол тарелки с огурцами и помидорами, блюдце с сыром и рюмки, после чего набил яиц на сковородку.

- Женщина к тебе пришла - вот это праздник! - забалагурил, разливая первач. - Потому ты и прибежал, счастливый! А то придумал - Восьмое марта... Она что, спит?

- Спит.

- Значит, притомилась... Как зовут-то?

- Зовут Вавила Иринеевна, - сдержанно проговорил Космач. - Думаю, фамилию знать не обязательно.