влюблен, значит, ты хочешь на мне жениться?" На что он ответил: "Конеч-
но, раз ты согласна, мы поженимся".
эта и была забавой, но Консуэло верила в нее самым серьезным образом.
Несомненно одно: юное сердце Андзолето уже знало те противоречивые
чувства, те запутанные, сложные переживания, которые тревожат и портят
существование людей пресыщенных.
лишь то, что давало ему счастье, и ненавидя и избегая всего, что мешает
веселью, будучи артистом до мозга костей, жаждая жить и ощущая жизнь со
страшной остротой, он пришел к выводу, что любовницы заставляют его ис-
пытывать все муки и опасности страсти, не умея внушить ему понастоящему
эту страсть. Однако, влекомый вожделением, он время от времени сходился
с женщинами, но скоро бросал их от пресыщения или с досады. А потом,
растратив недостойным образом, низменно избыток сил, этот странный юноша
снова ощущал потребность в обществе своей кроткой подруги, в чистых,
светлых излияниях. Он мог уже сказать, как Жан-Жак Руссо: "Поистине, нас
привязывает к женщинам не столько разврат, сколько удовольствие жить
подле них". Итак, не отдавая себе отчета в том очаровании, которое влек-
ло его к Консуэло, еще не умея воспринимать прекрасное, не зная даже,
хороша она собой или дурна, Андзолето забавлялся с ней детскими играми,
как мальчик, но в то же время свято уважал ее четырнадцать лет как муж-
чина и вел с ней среди толпы, на мраморных ступенях дворцов и на каналах
Венеции, жизнь, такую же счастливую, такую же чистую, такую же уединен-
ную и почти такую же поэтичную, какой была жизнь Павла и Виргинии в
апельсиновых рощах пустынного острова. Пользуясь неограниченной и опас-
ной свободой, не имея семьи и бдительной нежной матери, которая заботи-
лась бы об их нравственности, не имея преданного слуги, который бы отво-
дил их по вечерам домой, не имея даже собаки, могущей предупредить их об
опасности, предоставленные всецело самим себе, они, однако, избежали па-
дения. В любой час и в любую погоду носились они по лагунам вдвоем, в
открытой лодке, без весел и руля; без проводника, без часов, забывая о
приливе, бродили они по лиману; до поздней ночи пели на перекрестках
улиц, у обвитых виноградом часовен, а постелью им служили до утра белые
плиты мостовой, еще сохранившие тепло солнечных лучей. Остановившись пе-
ред театром Пульчинеллы, забыв, что еще не завтракали и вряд ли будут
ужинать, они со страстным вниманием следили за фантастической драмой
прекрасной Коризанды, царицы марионеток. Неудержимо веселились они во
время карнавала, не имея, конечно, возможности по-настоящему нарядиться:
он - вывернув наизнанку свою старую куртку, она - прицепив себе на голо-
ву бант из старых лент. Они роскошно пировали на перилах моста или на
лестнице какого-нибудь дворца, уплетая "морские фрукты" [6], стебли ук-
ропа и лимонные корки. Словом, не зная ни опасных ласк, ни влюбленности,
они вели такую же веселую и привольную жизнь, какую могли бы вести два
неиспорченных подростка одного возраста и одного пола. Шли дни и годы. У
Андзолето появлялись новые любовницы, Консуэло же и не подозревала, что
можно любить иной любовью, а не так, как любили ее. Став взрослой девуш-
кой, она даже не подумала, что следует быть более сдержанной с женихом.
Он же, видя, как она растет и меняется на его глазах, не испытывал ника-
кого нетерпения, не хотел никакой перемены в их дружбе, такой безоблач-
ной и спокойной, без всяких тайн и угрызений совести.
Дзустиньяни представили друг другу своих маленьких музыкантов. Граф и
думать забыл о юной исполнительнице духовной музыки. Профессор тоже за-
был о существовании красавца Андзолето, так как, проэкзаменовав его тог-
да, не нашел в нем ни одного из качеств, требуемых им от ученика: прежде
всего серьезного и терпеливого склада ума, затем скромности, доведенной
до полного самоуничтожения ученика перед учителем, и, наконец, от-
сутствия какого бы то ни было предварительного обучения. "Не хочу даже и
слышать, - говорил он, - об ученике, чей мозг не будет в моем полном
распоряжении, как чистая скрижаль, как девственный воск, на котором я
могу сделать первый оттиск. У меня нет времени на то, чтобы в течение
целого года отучать ученика, прежде чем начать его учить. Если вы желае-
те, чтобы я писал на аспидной доске, дайте мне ее чистой, да и это еще
не все: она должна быть хорошего качества. Если она слишком толста, я не
смогу писать на ней; если она слишком тонка, я ее тотчас разобью". Одним
словом, Порпора хотя и признал необычайные способности у юного Андзоле-
то, но после первого же урока объявил графу с некоторой досадой и ирони-
ческим смирением, что метода его не годится для столь подвинутого учени-
ка и что достаточно взять первого попавшегося учителя, чтобы затормозить
и замедлить естественные успехи и неодолимый рост этой великолепной ин-
дивидуальности.
от рулад к каденциям, от трели к группетто, довел блестящие данные свое-
го ученика до полного развития. Когда Андзолето исполнилось двадцать три
года, он выступил в салоне графа, и все слушавшие его нашли, что он мо-
жет с несомненным успехом дебютировать в театре Сан-Самуэле на первых
ролях.
Венеции были приглашены присутствовать на последнем решающем испытании.
Впервые в жизни Андзолето сбросил свое плебейское одеяние, облекся в
черный фрак, шелковый жилет, высоко зачесал и напудрил свои роскошные
волосы, надел башмаки с пряжками и, приосанившись, на цыпочках прос-
кользнул к клавесину. Здесь, при свете сотни свечей, под взглядами двух-
сот или трехсот пар глаз, он, выждав вступление, набрал воздуху в легкие
и с присущими ему смелостью и честолюбием ринулся со своим грудным до на
то опасное поприще, где не жюри и не знатоки, а публика держит в одной
руке пальмовую ветвь, а в другой - свисток.
почти не было заметно; его зоркие глаза, украдкой вопрошавшие женские
взоры, прочли в них безмолвное одобрение, в котором редко отказывают мо-
лодому красавцу; и едва лишь донесся до него одобрительный шепот любите-
лей, удивленных мощностью его тембра и легкостью вокализации, как ра-
дость и надежда заполнили все его существо. Андзолето, до сих пор учив-
шийся и выступавший в заурядной среде, в первый раз в жизни почувство-
вал, что он человек незаурядный, и, увлеченный жаждой и сознанием успе-
ха, запел с поразительной силой, своеобразием и огнем. Конечно, его вкус
не всегда был тонок, а исполнение на протяжении всей арии не всегда бе-
зупречно, но он сумел исправить это смелостью приемов, блеском ума и по-
рывом вдохновения. Он не давал эффектов, о которых мечтал композитор, но
находил новые, о которых никто не думал - ни автор, их намечавший, ни
профессор, их толковавший, и никто из виртуозов, ранее исполнявших эту
вещь. Его смелый порыв захватил и увлек всех. За один новый оттенок ему
прощали десять промахов, за одно проявление индивидуального чувства -
десять погрешностей в методе. Так в искусстве малейший проблеск гени-
альности, малейшее стремление к новым завоеваниям покоряет людей скорее,
чем все заученные, общеизвестные приемы.
вался такой энтузиазм, но все были охвачены им. Корилла выступила в на-
чале вечера с большою арией, прекрасно спела, и ей аплодировали. Однако
успех молодого дебютанта так затмил ее собственный, что она пришла в
ярость. Осыпанный похвалами и ласками, Андзолето вернулся к клавесину,
около которого она сидела, и, наклонившись к ней, проговорил почтительно
и вместе с тем смело:
одобрительного взгляда для несчастного, который трепещет перед вами и
обожает вас?
лицо, которое до сих пор едва удостаивала взглядом, - какая тщеславная
женщина на вершине славы и успеха обратит внимание на безродного, бедно-
го мальчугана? Теперь наконец, она его заметила и поразилась его красо-
той. Его огненный взор проник ей в душу. Побежденная, очарованная в свою
очередь, она бросила на него долгий и многозначительный взгляд, и этот
взгляд явился как бы печатью на патенте его новой славы. В этот памятный
вечер Андзолето покорил всех своих слушателей и обезоружил самого гроз-
ного своего врага, ибо прекрасная певица царила не только на сцене, но и
в администрации театра и даже в самом кабинете графа Дзустиньяни.
ванных голосом и манерою дебютанта, только один из слушателей, сидевший
на кончике стула, сжав колени и неподвижно вытянув на них руки, точно
египетское божество, оставался молчаливым, как сфинкс, и загадочным, как
иероглиф; то был ученый профессор и знаменитый композитор Порпора. В то
время как его учтивый коллега, профессор Меллифьоре, приписывая себе всю
честь успеха Андзолето, рассыпался перед дамами и низко кланялся мужчи-
нам, благодаря даже за взгляд, профессор духовной музыки сидел опустив
глаза в землю, насупив брови, стиснув губы, словно погруженный в глубо-
кое раздумье. Когда все общество, приглашенное в этот вечер на бал к до-
гарессе, понемногу разъехалось и у клавесина остались только особенно
рьяные любители музыки, несколько дам и самых известных артистов, Дзус-
тиньяни подошел к строгому маэстро.
новое, и ваше молчание меня не пугает. Вы упорно хотите остаться глухим
к чарующей нас светской музыке и к ее новым приемам, но ваше сердце не-
вольно раскрылось и ваши уши восприняли соблазнительный яд.
рилла, принимая со своим старым учителем ребячливый тон, как в былые го-
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Посняков Андрей
Бажанов Олег
Смоленский Вадим
Маккэфри Энн