протекла, в сапогах хлюпало, и утренний холодок проникал все глубже и
глубже. Странным образом раздвоилось время: и шло вроде где-то внутри его
и совсем рядом с ним, и не шло - во всем остальном мире. И так же странно
раздвоилась душа: и ликовала, и болела, и не понять было, чего в ней
все-таки больше - боли или радости...
ведь этого хотел, не правда ли?
другая пустота, она только внешне похожа на ту, страшную, встававшую за
иными людьми и разговорами...
достаточно, - то все человечество можно разместить на площади тридцать на
сорок километров. При концентрации артиллерии в тысячу стволов на километр
- а при хороших прорывах бывало и больше..." "Основные симптомы: повышение
температуры тела, геморрагическая сыпь, кашель, позже кровохарканье. Исход
наступает на второй-третий день от легочного кровотечения".
"Баллистическая ракета - это, я вам скажу!.. Это великолепный фаллический
символ, нацеленный прямо в голую задницу старому гомику Саваофу!"
"Средство 808 представляет собой летучую жидкость темно-вишневого цвета.
Без добавления активатора нетоксична. Летальная доза активированного
средства для человека: 0,01 мг при попадании на кожу и 0,002 мг
ингаляционно." "Что касается атомной бомбы, господа, то это пока секрет,
сами понимаете. Но я был на испытаниях - зрелище незабываемое! Теперь
победа не за горами!" "Убивайте, убивайте, убивайте - вы в своем праве!"
дороги Генрих увидел деревню. Деревня горела. Из окон домов, из-под крыш
высовывались неподвижные языки пламени; сорвавшись с них, замерли в
воздухе, переходя в сизую пелену, остановившиеся рваные клочья и клубы.
Генрих уже знал, что именно увидит в этой деревне - тихо, на ухо, в армии
перешептывались об этом, - но все равно, стиснув зубы и подняв голову,
пошел вперед.
валялись на улицах в тех позах, в каких смерть настигла людей: в позах
покорности или бегства...
раскроенным черепом; а вот другой, приколотый ломом к земле...
вспороли им животы...
горле пса...
...подвешенное за ноги на перекладине ворот окровавленное тело, не понять,
мужчина или женщина; рядом в пыли валяется содранная кожа...
Потом будто что-то лопнуло и прорвалось в нем, и он уже не помнил с этого
момента почти ничего... Потом его долго и мучительно рвало, и мощная
раскручивающаяся внутри него пружина гнала его прочь, прочь, прочь отсюда,
куда угодно, только дальше, дальше, еще дальше...
этого!
догадывался - и жизнь готов был положить, чтобы этого не узнали другие -
те, по ту сторону... Потому что стыдно, невыносимо стыдно, стыдно так, что
стыднее быть не может - когда за твоей спиной, при твоем попустительстве и
в конечном счете твоими руками творят такое...
капли. Лес обступал его, мрачноватый, неподвижный, безликий, размытый
дождем, похожий на людские толпы с картин Дюпре. И, глядя на этот лес,
Генрих чувствовал, как медленно, по каплям, вливается в него темный,
глубинный, безнадежный ужас, ужас грешника, вдруг осознавшего, что врата
ада уже захлопнулись за ним. Вот он, мой ад, понял он, все мои круги,
сведенные в один - этот пустой мир, в котором мне суждено блуждать один на
один со своей совестью. Пять лет я глушил ее: драками, водкой, бабами,
войной, усталостью... Теперь я в ее власти.
Помнишь, раньше, давно - ты больше всего боялся, что помрешь без пользы и
без следа? Почти забыл... Конечно, сначала был военно-патриотический угар
- стыдно вспомнить, - а потом началось выживание. И вот это стремление
выжить во что бы то ни стало, просто выжить и ничего больше привело тебя к
тому, что ты сдох именно так, как боялся - без следа, без пользы... И
какая разница, что ты сейчас дрожишь тут под деревом, это как в том
рассказе Бирса: человека повесили, и в момент смерти он грезит, что
веревка оборвалась, он бежит, спасается, возвращается домой...
стволом к себе. Взглянул в черный зрачок дула. Не страшно, понял он.
Совсем не страшно. Даже наоборот...
Во-первых, это будет такое же бегство, а один раз ты уже бежал - помогло?
А, во-вторых, ты просто попадешь в свой следующий ад. Анфилада из таких
вот тихих дождливых адов - как это тебе? Ты крепко влип, парень.
не смел и мечтать. Ты свободен, пойми, ты свободен, ты самый свободный
человек в мире, над тобой никто не властен, ты никому ничего не должен, ты
больше не кукла, не шестеренка, не побрякушка, ты человек. Свободный
человек. Навсегда свободный. Так в чем же дело?
долгов: и перед совестью, и перед собой, каким я был раньше, и перед тем
человеческим существом, с которого содрали кожу, и перед моей ненавистью,
которую я столько лет держал взаперти...
Генрих, подняв голову, увидел людей. Их было человек десять, мужчин и
женщин; они сидели под дощатым навесом, придвинувшись к огню, и в их
кружке сидел черт. Черт, оживленно жестикулируя, что-то рассказывал.
выходить из-под навеса под дождь ему, наверное, все-таки не хотелось,
поэтому он стал там, у костра, подпрыгивать от радости, размахивать шляпой
и всячески показывать, как ему не терпится прижать Генриха к своей груди.
улыбаться вроде бы смущенно, и Генриху до спазма в горле захотелось им
обрадоваться, потому что это были, наконец, они, такие же, как он...
крутились в голове, будто игла все время срывалась в одну и ту же канаву
заезженной пластинки. А потом все прекратилось, и внутренний голос просто
и ясно сказал ему: вспомни, в той стороне, где немного светлее, есть еще
одна деревня. Она пока цела.
разобраться с долгами, то не знаешь, что делать со своей свободой. Ну
зачем вообще человеку свобода?
Генрих лежал, не в силах пошевелиться. Страшно болели все мышцы, кости,
суставы, и только эта боль не давала ему впасть в окончательное забвение.
И все-таки пролежал он довольно долго, потому что, когда силы вернулись к
нему, дождь уже прекратился, тучи ушли и солнце стояло высоко над
деревьями. От земли поднимался пар, и в воздухе пахло травой и березами.
над головой с сабельным свистом пронесся боевой вертолет и Генрих понял,
что отдых кончился.
колонна, заходящая в тыл к партизанам. Позицию он выбрал как нельзя
лучшую: чуть-чуть на возвышении, прикрытые кустарником, лежали два
огромных валуна, в незапамятные времена принесенные сюда ледником. Ледник
растаял, а валуны остались и поросли мхом. Как специально ждали этого
случая.
и дорогу, на этот простой пейзаж, Генрих подумал, что это, наверное,
последнее, что он видит в жизни, подумал абсолютно спокойно и не особенно
удивился этому своему спокойствию.
свободу, которая есть выбор самого себя, своей сущности, накладывающий на
него ответственность за все происходящее в мире.
показалась голова колонны, солдаты бежали вперевалку, запаленно дыша, а
Посняков Андрей
Березин Федор
Никитин Юрий
Никитин Юрий
Браун Дэн
Посняков Андрей