Чтение 4–й страницы книги ~Люди меча~

обычной пищали выдержит.

- И не боишься мне тайну сию открывать, Константин Алексеевич? - поднял
на него глаза опричник.

- Нет, не боюсь, боярин. Больно мороки много. Сперва слиток в ровный
длинный лист расковать, потом намотать его, горячий, проковывая. Тут и молотом
обычным не обойтись, мы его речным, трехпудовым били. И времени, и железа
хорошего много потребно. Проще три бронзовых ствола отлить, нежели один такой
смастерить. И дешевле получится, дальность стрельбы почти та же. Я четыре штуки
на пробу смастерил, да и бросил. Да и какой прок тебе от этой тайны, боярин?
Твое дело советы толковые царю подавать, да саблей в поле махать. Ремесло
железное тебе ни к чему. Ты садись, отдохни с дороги.

Боярский сын подошел к столу, недоверчиво посмотрел на низкие - едва не
вдвое ниже обычных лавок - кресла, в тому же с непривычно длинным сидением,
однако сел, положил руки на подлокотники, откинулся на спину. Усмехнулся:

- Зело странен ты, Константин Алексеевич. По виду смотришь: в рясе
ходит, шуб и перстней, шапок богатых не носит, на охоту не выезжает, от девок
ладных нос воротит, саней себе не закладывает. Прямо аскет библейский, столпник
али отшельник пустынный. А как в гости заглянешь... И мясо у тебя хитрым
образом изжарено, и забавы ты устраиваешь речные да водные, и кресла у тебя
срамные, не то сидишь, не то в постель укладываешься.

- Вот как? - поднял брови Росин. - Внимательно, видать, за жизнью моей
вы приглядываете.

- А как не приглядывать, коли явился иноземец незнамо откуда, крамолу
супротив государя сразу раскрыл, прибытки казне, едва не на треть доход
увеличившие, указал, да еще и награды никакой за совет да муки не спросил?
Странен ты, Константин Алексеевич. Таких людишек забыть трудно, да без пригляда
оставлять грешно.

- И что докладывают про меня соглядатаи? - заинтересовался хозяин.

- Перво-наперво, что никаких сношений с иноземцами ты не имеешь,
особливо с литовскими и польскими смутьянами. И что даже купцы тамошние к тебе
за товаром не наезжают. Что на мануфактурах своих ты оружие доброе куешь, и
вполцены его Посольскому приказу и купцам русским продаешь, а торговым гостям
датским и шведским в сем отказываешь, однако прочий скобяной товар даешь
невозбранно. Что две школы при приходах церковных Тульском и Лаптев-ском
открыл, и деньги на их содержание даешь исправно. Что даров никаких монастырям
и церквям не даешь, однако колокола и кресты льешь им за полцены, и бумагу для
типографий епископских продаешь задешево, а для московских - по цене аглицкой.
Что в церковь ходишь только по праздникам, перед едой не молишься и постов не
блюдешь, ни за столом, ни в постели...

- Ни хрена себе! - подпрыгнул на своем месте Росин. - Вы что, и в
постель заглядывали?

- Государь над известием сим долго смеялся, - пригладил бороду
опричник, - после чего сказывал, что блуд с женой таинством церковным освящен,
а посему есть лишь непомерное усердие в супружеском долге. А весть про школы
церковные его изрядно озаботила, после чего государь думскому боярину, князю
Вольскому, Григорий Лукьяновичу, приказал школы сии за счет казны повсеместно
открывать, ибо народ ему сладостно видеть просвещенным, а людям вольным и
разумным для пользы государства путь к должностям воинским и подьяческим открыт
быть должен.

- Исповедник! - сообразил Росин. - Наверняка он настучал. Ну, попы! Во
все века они одинаковы...

В этот момент появились трое мальчишек лет по двенадцать с подносами,
споро выставили на стол блюда с грушами и яблоками, резную доску с пряженцами,
серебряные кубки и две пузатые бутылки из прозрачного стекла, за которым
розовело полупрозрачное вино. Гость моментально забыл о разговоре, любуясь
редкостным сосудом:

- Немецкое?

- Стекло? - уточнил Росин. - Стекло мое. А вино - рейнское.

Он выдернул притертую пробку, наполнил кубки, приглашающе приподнял
свой:.

- За встречу?

Они выпили, после чего боярский сын потянулся к пирогам, а хозяин
закусил краснобоким яблоком:

- Так что, боярин Андрей, много охотников нашлось Ливонские земли
воевать?

- Да нашелся кое-то, - кивнул гость. - Шуйский Петр Иванович пожелал
волостников своих привести, и охотников из вольных смердов; дьяк Адашев Алексей
с земель своих боярских детей привести пожелал; Зализа Семен Прокофьевич среди
бояр Северной Пустоши кое-кого привести обещал; со Пскова отписали, что и среди
них охотники схизматиков покарать найдутся; духовник царский Сильвестр
самолично приехать и благословить на дело праведное также обещался.

- Ага, - кивнул Росин, наливая еще по одному кубку. Уже сейчас, услышав
названные гостем фамилии, он мог составить примерный расклад того, как окажется
поделена Прибалтика после ее покорения, кто и что получит в результате
предстоящей войны.

С Зализой все ясно - опричник и порубежник северных земель, честно
выслуживший себе там неплохое поместье рассчитывает по-соседски прирезать себе
еще кое-что за счет Дерптского епископства, благо новые поместья окажутся
недалеко, а коли не получится - так хоть добычу кое-какую домой привезет, и за
рубежи ливонские беспокоиться перестанет. Немцам после начала настоящей войны
станет не до разбойничьих наскоков.

Дьяк Адашев, чье имя даже в двадцатом веке будет известно любому
школьнику, явно рассчитывает наложить лапу на большинство орденских и
епископских земель. Потому как к царю близок, и коли самолично целовальные
грамоты на верность Ивану Васильевичу привезет, тут же и добытое на. саблю
выпросить сможет.

Сильвестру, по той же причине, наверняка уже снится сан епископа всей
Лифляндии.

Псковичи, естественно, пеклись о коммерческом интересе.

Петр Иванович Шуйский принадлежал к нелюбимому царем боярскому роду и
собирался воспользоваться шансом, чтобы проявить себя перед государем и
выслужиться из немилости.

Оставалось непонятным только то, почему московский боярин приехал с
этой историей именно к нему.

- Мы так думаем, - отпил кислого, хорошо утоляющего жажду вина Андрей
Толбузин, - никак не менее трех тысяч ратников соберем.

- Хорошая цифра, - согласился Росин. - Три года назад мы ливонцев семью
сотнями кованой рати встретили, и вырезали, почитай, до последнего.

- То не Ливония на вас шла, - покачал головой опричник, - а дерптский
епископ и сын Готарда Кетлера сотоварищи. И шли не воевать, а в набег короткий.
Что встретили и положили их на лужском льду, за то честь вам, хвала и слава. А
вот для серьезной войны семи сотен бояр мало.

Он с достоинством осушил кубок до дна, неторопливо съел пряженец с
грибами и капустой, после чего продолжил:

- Как знакомцы и купцы сказывают, Рижское, Курляндское, Эзельское и
Дерптское епископства все вместе способны выставить до четырех тысяч воинов. А
коли стены всех замков и заставы оголят - то все шесть. Орден Ливонский, хоть и
слаб стал, но шесть-семь тысяч тоже выставить сможет. А коли всех способных меч
поднять соберет - то и десять. То есть, против нас в Ливонии до тринадцати
тысяч ратников окажется самое большее, а в реальности, на поле против наших
трех тысяч до девяти тысяч ливонцев может выйти.

- Понятно, - согласно кивнул Росин, мысленно похвалив себя за
правильность расчетов. Девять тысяч врагов - это конечно, не пятьдесят,
восемьдесят, а то и сто двадцать тысяч всадников, каковые силы обычно
выставляли уже покоренные или не совсем ханства, но и за их уничтожение тоже
кровушку придется проливать, чего царь делать без крайней нужды не хотел.

- Девять против к трем, - вздохнул опричник, - оно, конечно, одолеть
можно. Но тяжело это больно, Константин Алексеевич. Да к тому же...

- Да к тому же можно и не одолеть, - закончил за него хозяин. - Это
понятно. Немцы да жмудины, это не татары, их не то что один к трем, один к
одному не всегда одолеть можно.

- Ну, один на один мы их завсегда разгоним, - обиделся гость. - Но вот
когда их больше втрое получается, Константин Алексеевич, думать что-то
потребно. Хорошо подумать.

Росин пожал плечами, пытаясь придумать хоть какой-нибудь совет.
Получалось, что затеявшим маленькую войну следовало либо просить помощи у царя,
либо попытаться растрясти мошну митрополита и псковских купцов, желающих
прибыток свой от этой войны получить, да попытаться нанять еще охотников
обогатиться на кровавой работе. Казаков, например, донских. Они как раз только
разбоем и живут. Помнится, по законам Донского войска аж смертная казнь за
мирное хлебопашество полагалась. Хотя, все это бояре и сами наверняка знают. А
ничего оригинального в голову не шло, и потому хозяин просто еще раз наполнил
кубки, убрав опустевшую бутыль под стол.

- Не желаешь ли ты сам, Константин Алексеевич, - поинтересовался боярин
Толбузин, принимая серебряный бокал, - не желаешь ли ты участия в деле нашем
принять?

- Мне-то какая корысть? - невольно вырвалось у Росина от неожиданного
предложения.

- Нет тебе в этом деле корысти, Константин Алексеевич, - согласился
опричник, откидываясь на спинку креста и грея кубок в больших ладонях. - Но
разве мы корысти одной живем? Земли наши исконные под пятой немецкой томятся,
схизматики проклятые имя Господа нашего на ней поносят. Так неужели ты, боярин
русский, сил не захочешь приложить, чтобы в лоно исконное ее вернуть? Не
корысти ради, а ради нашей Руси святой?

Вот и прозвучали те самые слова, которые должны прикрывать, как дымовая
завеса, шкурные интересы кучки бояр. Однако не презрение они вызвали в душе
Кости Росина, а словно тронули туго натянутую струну, звучание которой и
отличало всегда истинно русского человека от Иванов, родства не помнящих.
Конечно, корысть толкала Адашевых, Шуйских и Толбузиных на присоединение
Лифляндии к остальной Руси, но разве не она же погнала в Сибирь казаков Ермака