пневмонии? А когда она все же выжила, он попытался убить меня. Это ведь
так просто - оставить игрушку на лестнице и кричать кричать в темноте,
пока отец не спустится вниз за твоим молоком и не поскользнется. Просто,
но эффективно. Со мной это не сработало, а Алиса - мертва.
раз. И всегда он лежал с открытыми глазами. Дети все время обычно спят,
если они сыты и здоровы. Только не этот. Он не спит, он думает.
собственно, знаем о психике младенцев? У него были причины ненавидеть
Алису. Она подозревала, что он не обычный ребенок. Совсем, совсем не
обычный. Что мы знаем о детях, доктор? Общий код развития? Да. Ты знаешь,
конечно, сколько детей убивают своих матерей при рождении. За что? А может
это месть за то, что их выталкивают в этот непривычный для них мир? -
Дэвид наклонился к доктору. - Допустим, что несколько детей из всех
мальчиков рождаются способными передвигаться, видеть, слышать, как многие
животные и насекомые. Насекомые рождаются самостоятельными. Многие звери и
птицы становятся самостоятельными за несколько недель. А у детей уходят
годы на то, чтобы научиться говорить и уверенно передвигаться на своих
слабых ногах. А если один ребенок на биллион рождается не таким? Если он
от рождения умудрен и способен думать? Инстинктивно, конечно, он может
ползать в темноте по дому и слушать, слушать. А как легко кричать всю ночь
и довести мать до пневмонии. Как легко при рождении так прижаться к
матери, что несколько ловких маневров обеспечат перитонит.
вещи ты говоришь!
Сколько их, давших жизнь странным маленьким существам и заплативших за это
своей жизнью? А кто они, эти существа? Над чем работают их мозги в
кровавой тьме? Примитивные маленькие мозги, подогреваемые клеточной
памятью, ненавистью, грубой жестокостью, инстинктом самосохранения. А
самосохранение в этом случае означает устранение матери, ведь она
подсознательно понимает, какое чудовище рождает на свет. Скажи-ка, доктор,
есть ли на свете что-нибудь более эгоистическое, чем ребенок?
уметь ползать, на несколько месяцев опережая нормальное развитие,
достаточно уметь слушать, уметь покричать всю ночь. Этого достаточно, даже
более, чем достаточно.
должен иметь определенные мотивы. А какие мотивы могут быть у ребенка?
ребенка во чреве матери? Его окружает блаженный мир питательной среды,
тишины и покоя. И из этого, совершенного по своей природе, уюта ребенок
внезапно выталкивается в наш огромный мир, который своей непохожестью на
все, что было раньше, кажется ему чудовищным. Мир, где ему холодно и
неудобно, где он не может есть когда и сколько захочет, где он должен
добиваться любви, которая была его неотъемлемым правом. И ребенок мстит за
это. Мстит за холодный воздух и огромное пространство, мстит за то, что у
него отнимают привычный мир. Ненависть и эгоизм, заложенные в генах,
руководят его крошечным мозгом. А кто виноват в этой грубой смене
окружающей среды? Мать! Так абстрактная ненависть ребенка ко всему
внешнему миру приобретает конкретный объект, причем чисто инстинктивно.
Мать извергает его, изгоняет из своей утробы. Так отомсти ей! А кто это
существо рядом с матерью? Отец! Гены подсказывают ребенку, что он тоже
как-то виноват во всем этом. Так убей и отца тоже!
то каждая мать должна остерегаться, или по крайней мере, бояться своего
ребенка.
Тысячелетия слепой человеческой веры защищают его. По всем общепринятым
понятиям он беспомощный и невиновный. Но ребенок рождается с ненавистью, и
со временем положение еще больше ухудшается. Новорожденный получает заботу
и внимание в большом объеме. Когда он кричит или чихает, у него достаточно
власти, чтобы заставить родителей прыгать вокруг него и делать разные
глупости. Но проходят годы, и ребенок чувствует, что его власть исчезает и
никогда уже не вернется. Так почему бы не использовать ту полную власть,
которую он пока имеет? Почему бы не воспользоваться положением, которое
дает такие преимущества? Опыт предыдущих поколений подсказывает ему, что
потом уже будет слишком поздно выражать свою ненависть. Только сейчас
нужно действовать. - Голос Лейбера опустился почти до шепота. - Мой малыш
лежит по ночам в кроватке с влажным и красным личиком, он тяжело дышит. От
плача? Нет, от того, что ему приходится выбираться из кроватки и в темноте
ползать по комнатам. Мой малыш... Я должен убить его, иначе он убьет меня.
Я дам тебе несколько таблеток, и ты будешь спать. Двадцать четыре часа.
Потом подумаем, что делать дальше. Прими это.
сопротивлялся, когда доктор провожал его в спальню, укладывал в кровать.
Джефферс подождал, пока он уснул, затем ушел, погасив свет и взял с собой
ключи Дэвида.
это?" - слабо пронеслось в сознании. Что-то двигалось по комнате. Но Дэвид
Лейбер уже спал.
ночь, и какое-то смутное беспокойство заставило его приехать пораньше,
хотя он был уверен, что Лейбер еще спит.
саквояж, с которым никогда не расставался. Что-то белое промелькнуло
наверху лестницы. А может ему просто показалось. Внимание доктора привлек
запах газа в доме. Не раздеваясь он бросился наверх, в спальню Лейбера.
со свистом выходящим из открытой форсунки отопительной системы,
находившейся у самого пола. Джефферс быстро нагнулся и закрыл кран, затем
распахнул окно и бросился к Лейберу. Тело Дэвида уже похолодело - смерть
наступила несколько часов назад. Джефферса душил кашель, глаза застилали
слезы. Он выскочил из спальни и захлопнул за собой дверь. Лейбер не
открывал газ, он физически не мог бы этого сделать. Снотворное должно было
отключить его по меньшей мере до полудня. Это не было самоубийством. А
может осталось какая-то возможность этого?
оказалось запертой на замок. Джефферс нашел в связке нужный ключ и,
отперев дверь, подошел к кроватке. Она была пуста.
ты был бы в полной безопасности. Ты не знал, что эти замки могут сами
защелкиваться. Маленькие детали рушат лучшие планы. Я найду тебя, где бы
ты не прятался, - доктор оборвал себя и поднес ладонь ко лбу. - Господи,
кажется я схожу с ума. Я говорю, как Алиса и Дэвид. Но их уже нет в живых,
а значит у меня нет выбора. Я ни в чем не уверен, но у меня нет выбора!
шорох, и Джефферс быстро обернулся.
него", - подумал он и сделал несколько шагов вперед, подняв руку.
Солнечный свет упал на предмет, который он держал в руке.