Чтение 4–й страницы книги ~Стрелок~

блеснула.

Конюх подошел, нагнулся, подобрал золотой и прищурился, глядя на
стрелка. Ему на глаза попались портупеи, и он кисло кивнул.

- Ты хочешь, чтоб я приютил его. Надолго?

- На ночь. Может быть, на две. Может, больше.

- Сдачи с золотого у меня нету.

- Я и не прошу.

- Тридцать сребреников, - пробурчал конюх.

- Что?

- Ничего. - Конюх подцепил уздечку и повел мула в сарай.

- Почисти его! - крикнул стрелок. Старик не обернулся.

Стрелок вышел к мальчишкам, сидевшим на корточках вокруг кольца для
игры в шарики. Весь процесс мены они пронаблюдали свысока, с презрительным
интересом.

- Как играется? - общительно спросил стрелок.

Никто не ответил.

- Вы здешние, городские?

Ответа не было.

Один из мальчишек вынул изо рта загнутую под безумным углом
самокрутку, свернутую из кукурузного султана, крепко зажал в руке зеленый
шарик с черными прожилками - "кошачий глаз" - и пустил его в очерченный на
земле круг. Шарик ударил по "ворчуну" и выбил его за черту. Подобрав
"кошачий глаз", мальчишка приготовился бить снова.

- Есть в этом поселке харчевня? - поинтересовался стрелок.

Один из ребят, самый младший, поднял голову и посмотрел на него. В
углу рта у мальчугана красовалась огромная лихорадка, а глаза еще не
утратили простодушия. Их до краев заполняло потаенное, смешанное с
интересом удивление - это было трогательно и пугало.

- У Шеба можно съесть кусок мяса.

- В вашем трактире?

Мальчонка кивнул, но ничего не сказал. Глаза его товарищей сделались
недобрыми, враждебными.

Стрелок коснулся полей шляпы.

- Весьма признателен. Приятно знать, что в этом поселке у кого-то еще
хватает мозгов, чтоб говорить.

Он прошел мимо них, взобрался на тротуар и двинулся в сторону центра,
к заведению Шеба. За спиной раздавался чистый презрительный голос другого
мальчишки - еще совсем детский дискант: "Травоед! Давно трахаешь свою
сестру, Чарли? Травоед!"

Перед заведением Шеба подмаргивали три яркие лампы - одна была
прибита над перекошенными двустворчатыми дверями, две других располагались
по обе стороны от них. Припев "Джуда" мало-помалу затих, на пианино
забренчали другую старинную балладу. Голоса шелестели невнятно, как
рвущиеся нити. Стрелок на миг задержался у дверей, заглядывая внутрь.
Посыпанный опилками пол, возле столов на шатких ножках - плевательницы.
Дощатая стойка на козлах для пилки дров. Захватанное липкое зеркало за
стойкой отражало тапера - вертящаяся табуретка придавала его спине
неподражаемую сутулость. Переднюю панель пианино убрали, так что можно
было смотреть, как во время игры на этом новейшем техническом достижении
вверх и вниз ходят соединенные с деревянными клавишами молоточки. За
стойкой стояла трактирщица, светловолосая женщина в грязном синем платье.
Одна бретелька была заколота английской булавкой. В глубине помещения вяло
выпивали и играли в "Глянь-ка" человек шесть городских. Еще с полдюжины
местных неплотной кучкой сгрудились у пианино. Четверо или пятеро - у
стойки. И рухнувший лицом на стол у двери старик с буйной седой шевелюрой.
Стрелок вошел.

Головы повернулись. Стрелка и его оружие осмотрели. На мгновение
воцарилась почти полная тишина - лишь равнодушный ко всему тапер, не
обращая внимания на вновь прибывшего, легко касался клавиш. Потом женщина
вытерла стойку, и все вернулось на круги своя.

- Глянь-ка, - сказал в углу один из картежников, подкладывая в пару к
червонной тройке четверку пик. Больше карт у него на руках не было. Тот,
кто положил червонную тройку, выругался и передал ему свою ставку, после
чего настала очередь следующего игрока.

Стрелок приблизился к стойке.

- Тут можно разжиться мясцом? - спросил он.

- А как же. - Женщина взглянула ему в глаза. Должно быть, когда-то
она была хороша, но теперь лицо стало бугристым, а по лбу змеился
сине-багровый шрам. Она густо запудривала его, но это скорее привлекало к
шраму внимание, нежели маскировало его. - Правда, задорого.

- Представляю. Дай-ка три порции да пива.

Снова неуловимая перемена в общей атмосфере. Три порции мяса. Рты
наполнились слюной, языки заворочались, медленно и сладострастно подбирая
ее. Три порции.

- Это обойдется тебе в пять зелененьких. Вместе с пивом.

Стрелок выложил на стойку золотой.

Все взгляды обратились к монете. За стойкой, слева от зеркала, стояла
жаровня с медленно тлеющими углями. Женщина скрылась в небольшой
комнатушке позади нее и вернулась с листом бумаги, на котором лежало мясо.
Не слишком щедрой рукой она отрезала три ломтя и бросила на огонь. От
жаровни поднялся умопомрачительный запах. Стрелок стоял, сохраняя
бесстрастное равнодушие и лишь краешком сознания отмечая, что пианино
запинается, картежники сбавили темп, а завсегдатаи заведения бросают на
него косые взгляды.

Заходящего со спины мужчину стрелок заметил на полпути, в зеркале.
Тот был почти абсолютно лыс и сжимал рукоять громадного охотничьего ножа,
на манер кобуры прикрепленного петлей к поясу.

- Иди сядь, - спокойно сказал стрелок.

Мужчина остановился. Верхняя губа непроизвольно вздернулась, как у
пса, и на миг стало тихо. Потом он двинулся обратно к своему столику.
Восстановилась прежняя атмосфера.

Пиво подали в высоком стеклянном бокале с трещиной.

- Сдачи нету, - задиристо объявила женщина.

- Я и не жду.

Она сердито кивнула, словно такая, пусть даже выгодная ей,
демонстрация толстого кошелька разгневала ее. Однако золотой взяла, и
минутой позже на мутной, плохо вымытой тарелке появились еще сырые по
краям ломти мяса.

- Соль у вас водится?

Пошарив под стойкой, женщина выдала ему соль.

- Хлеб?

- Нету.

Стрелок знал, что это неправда, но не стал развивать тему. Лысый
пялил на него синюшные глаза. Лежавшие на треснувшей, выщербленной
столешнице руки сжимались и разжимались. Ноздри мерно раздувались.

Стрелок степенно, почти ласково принялся за еду. Он кромсал мясо,
отправляя куски в рот, и старался не думать о том, что говядину удобнее
резать, добавив к вилке кое-что еще.

Он почти все съел и уже созрел для того, чтобы взять еще пива и
свернуть папиросу, когда на плечо ему легла рука.

Стрелок вдруг осознал, что в комнате снова стало тихо, и различил
вкус сгущавшегося в воздухе напряжения. Обернувшись, он уперся взглядом в
лицо того человека, который спал у двери, когда он заходил. Лицо это было
ужасно. От него исходили отвратительные прогорклые миазмы - запах
бес-травы. Глаза были глазами проклятого - остекленелые, неподвижные и
сверкающие глаза человека, который смотрит и не видит; глаза, вечно
обращенные внутрь, в бесплодный ад неуправляемых грез, грез, спущенных с
привязи, поднимающихся из зловонных трясин подсознания.

Женщина за стойкой издала негромкий стон.

Потрескавшиеся губы покривились, раздвинулись, обнажили позеленевшие
замшелые зубы, и стрелок подумал: "Да он не курит. Он ее жует. Ей-богу,
жует". И тут же, следом: "Это мертвец. Он, должно быть, мертв уже год". И
сразу: "Человек в черном".

Они не сводили друг с друга глаз - стрелок и человек, шагнувший за
грань безумия.

Старик заговорил, и ошарашенный стрелок услышал, что к нему
обращаются Высоким Слогом:

- Сделай милость, дай золотой. Один-единственный. Потешиться.

Высокий Слог. На миг рассудок стрелка отказался постичь услышанное.
Прошло столько лет - века, Боже правый, тысячелетия! Никакого Высокого
Слога больше не было, он остался один - последний стрелок. Остальные...

Он потрясенно полез в нагрудный карман и извлек золотую монету.
Растрескавшаяся исцарапанная рука потянулась за ней, обласкала, подняла
кверху, чтобы в золоте отразилось яркое коптящее пламя керосиновых ламп.
Посланница цивилизации, монета, гордо заблестела - золотисто-красноватый,
кровавый отблеск.

- Ахххххх... - Невнятный удовлетворенный звук. Покачиваясь, старик
развернулся и двинулся назад к своему столику, держа монету на уровне
глаз, поворачивая то так, то эдак, пуская зайчики.

Заведение быстро пустело. Створки дверей бешено ходили туда-сюда.
Тапер громко захлопнул крышку инструмента и, словно персонаж комической
оперы, широченным шагом вышел следом за остальными.

- Шеб! - пронзительно крикнула ему вслед женщина. В ее тоне смешались
страх и сварливость. - Шеб, вернись! Да будь оно все проклято!

Тем временем старик вернулся за свой столик и волчком закрутил монету
на выщербленных досках, не спуская с нее бессмысленного завороженного
взгляда безжизненных глаз. Он запустил ее второй раз, третий, и его веки
отяжелели. Четвертый - и голова старика пристроилась на стол раньше, чем
монета остановилась.

- Вот так вот, - тихо и яростно проговорила женщина. - Ты выжил мне