посреди ревущего потока с острогой в железной руке - всем героям герой!
До чего же бездумно комкал я в руке листок тягучею уданского периода
своей краткой жизни, стремясь отшвырнуть ею прочь и открыть новый, маня-
щий девственной белизной!
тогда совершить, - но всего один и столь краткий, что я отверг прозре-
ние.
в мастерской при эллинге, я с увлечением мастерил новую банку для ма-
ленькой красной плоскодонки, на которой мы обычно ходили в дальнюю ры-
балку. Постоянные глухие раскаты с раздувшейся реки служили мне прекрас-
ным фоном для мыслей о разном - я воображал себя на какой-нибудь далекой
планете в сотне световых лет вспоминающим этот день и час, запах реки и
стружки, несмолкаемый говор воды, как бы загодя пытаясь исцелиться от
ностальгии, которую предстояло пережить только в далеком будущем. Вдруг,
после робкого стука в дверь, в мастерскую заглянула Исидри - тонкое
смуглое личико, длинная коса волос чуть светлее моих, искательный взгляд
ясных светлых глаз.
нужно поговорить.
вряд ли сознавал тогда отчетливо, что мне просто недостало бы духу само-
му завести этот разговор с ней, что я как бы опасался чего-то - чего,
спрашивается?
моими трудами. Кода пауза затянулась и я завел треп о погоде, она пере-
била:
вет, могущий облегчить все остальное. Но я не мог помочь ей. Ведь лгал я
лишь в том, что якобы не замечал такой ее отчужденности. Я действительно
никогда, никогда, пока она сама мне не призналась, не мог сообразить, в
чем причина.
Я не собиралась рассказывать тебе о своих чувствах, потому что? да это и
так понятно. Если бы ты чувствовал ко мне хоть что-то, то сам бы давно
все заметил. Но моя любовь не оказалась взаимной. Стало быть, не судьба.
Но когда ты сказал, что уезжаешь, покидаешь нас навсегда? Сперва мне ка-
залось, что тем более не следует ничего говорить. Но после я поняла -
так будет нечестно. Во всяком случае, с моей стороны. Любовь имеет право
быть высказанной. И у тебя есть право знать, что кто-то любит тебя. Что
кто-то любил тебя, мог бы любить тебя. Мы все нуждаемся в подобном зна-
нии. Возможно, это самое важное, в чем мы нуждаемся. Поэтому я и решила
сказать тебе. А еще я опасалась, что ты можешь неправильно истолковать
мое поведение, подумать, что я не люблю тебя. Порой это могло выглядеть
именно так. Но эго было не так.
хриплым выдохом, одно лишь имя, ни слова более - не было слов. Не было
больше ни чувств, ни сострадания, ни давешней ностальгии, ни моих сла-
достных мучений. Я стоял там как громом пораженный. Наши глаза встрети-
лись. Мы замерли, заглянув друг другу в самую душу. Затем Исидри отвела
взгляд, губы ее искривила болезненная гримаска, и она тихонько скользну-
ла за дверь.
чувствовал, что поиски нужных слов займут недели, месяцы, годы. Считан-
ные минуты назад я был безмерно богат и счастлив, упоен собой и своим
предназначением - а теперь стоял опустошенный и нищий, уныло глядя в
мир, который собирался покинуть.
жизнь запечатлевшийся в памяти как "час в эллинге". Ссутулившись, я си-
дел на высоком верстаке, где недавно сидела Исидри. Лил дождь, бесилась
река, смеркалось. Очнувшись в конце концов, я включил свет, как бы пыта-
ясь затмить им ужасающую правду действительности, отстоять перед нею мою
цель, мои планы на будущее. Я начал возводить в душе своего рода эмоцио-
нальную стену, чтобы спрятаться за нею от того, что так ярко высветила
Исидри во мне самом, чтобы уйти от взгляда ее безжалостных и ласковых
глаз.
обладание. Укладываясь в тот вечер спать, я снова был хозяином co6cтвен-
ной судьбы, уверенным в своем выборе. Более того, я готов был отпустить
самому себе грехи грядущей тоски по Исидри, своего сострадания к ней -
хотя, возможно, и не вполне. Я не видел в том ничего для нее зазорного
или оскорбительною. Скорее уж для себя. Я-то стыдился этою своего "часа
в эллинге", стеснялся пережитого там самобичевания. И несколько дней
спустя, прощаясь с родными на замызганном мокром перроне деревенского
полустанка - заплакал. Не по разлуке с ними. По самому себе. То были
честные, искренние слезы. Ноша, которую я взвалил на себя, оказалась
чрезмерной. А мой опыт страданий был столь невелик! И я сказал тогда ма-
тери:
семь - и вернусь. И поживу с вами.
крепко обняла меня - и отпустила.
двадцать один год и на звездолете "Ступени Дарранды" я лечу в Экумени-
ческую школу на Хайне.
СКОКСе, как искал каюту - и все как отрезало. В памяти остались лишь ка-
кое-то физическое ошеломление, тошнота, головокружение. Еще смутно при-
поминаю, как, шатаясь на ватных ногах, едва не скатился по трапу и как
мне любезно помогли сделать первые шаги по зыбкой поверхности Хайна.
сультировался в Экуменической школе. Мне объяснили, что субсветовые ско-
рости оказывают весьма хитрое воздействие на человеческую психику.
Большинству путешественников представляется, что они провели на борту
всего лишь несколько биочасов, как это и есть в действительности; иные
сохраняют в памяти самые неожиданные выверты пространственно-временного
континуума, порой даже небезопасные для их душевного здоровья; некоторым
кажется, что они всю долгую дорогу спали и "пробудились" только по при-
лете. Мне же не довелось пережить ничего подобного. Я вообще не сохранил
никаких воспоминаний. Казалось, меня одурачили. Я-то мечтал смаковать
впоследствии подробности первого своего космического перелета, надеялся
вкусить прелесть проведенного на борту времени, ан нет - как ни напря-
гайся, в черепушке хоть шаром покати. Вот я, бодренький, в космопорту на
О, а вот я уже, с трудом осознавая окружающее, ковыляю по трапу в порту
Be - никакого тебе интервала во времени.
бою интереса. Упомяну единственный эпизод, который мог оставить след в
архиве ансибля Четвертой Дом-башни, предположительно за входящим номером
ЭЛ-21-11-93/1645. (Когда я в последний раз справлялся в архиве ансибля в
Ран'не, мне называли следующий исходящий: ЭВ-30-11-93/1645. Не сочтите
меня снобом, но Юрасима тоже ведь оставил следы в Императорских архивах
на Терре). 1645-й год- год моею прибытия на Хайн. В самом начале семест-
ра меня пригласили в ансибль-центр, чтобы помочь его сотрудникам разоб-
раться с искаженной помехами ансиблограммой с О - они надеялись, что,
зная язык, я смогу расшифровав хоть что-то. Под датой отправления (на
девять дней позже, чем дата приема на Хайне!) значилось:
спасе лыбир
отчасти ки'Отских, отчасти не имеющих видимого смысла фрагментов. Оку и
тренув и впрямь могли бы означать "север" и "симметричный" на сио, моем
родном языке. Хотя Ансибль-центр на О и не подтверждал передачу подобно-
го сообщения, приемщики на Хайне отказываться от свой гипотезы происхож-
дения ансибло-граммы не торопились - из-за двух выше упомянутых слов, а
также из-за хайнской фразы "это не может быть спасением", содержавшейся
также и в практически одновременно полученном послании одного из Стаби-
лей Экумены на О, встревоженного аварией мощной опреснительной установ-
ки. "Мы называем подобные ансиблограммы посланием-всмятку, - пояснил мне
приемщик центра, когда я, расписавшись в полном своем бессилии, а свою
очередь заинтересовался деталями. - К счастью, такое случается крайне
редко. Мы не в силах установить, откуда и когда они отправлены, а может,
только будут еще отправлены. Вся беда, похоже, в складках сдвоенного по-
ля, где происходят какие-то сложные интерференционные наложения. Один
мой коллега остроумно окрестил подобные казусы призракограммами".
хотя я тогда едва приступил к изучению ансибль-теории, я не преминул
воспользоваться подвернувшейся оказией, чтобы завязать приятельские от-
ношения с работниками станции. А также записался на все возможные курсы
по ансиблю.
прикидывал, не продолжить ли мне образование в системе Кита - разумеет-
ся, после обещанного визита на родину, которая на Хайне представлялась
мне полузабытым сладким сновидением, но порой пробуждала и отчаянную
ностальгию, - пришли первые ансиблограммы с Анарреса о новой сенсацион-
ной теории трансляции. И не одной только информации, но материи, грузов,
людей - все могло транслироваться с места на место абсолютно без затрат
времени. Новой реальностью Экумены становилась "чартен-технология" - ре-
Каргалов Вадим
Юрьев Сергей
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Соломатина Татьяна
Орловский Гай Юлий