поросенка завела, мы уж как-то держали одного. А я, клянусь господом, в
пиве бы купался! Но если здесь когда и было серебро, то его все уже давно
выбрали; они потому так далеко к востоку и продвинулись. Но там одна
только пустая порода, да и здесь уж куда как не густо.
шахты, которые порой, когда он останавливался на каком-то их перекрестке с
крошечным огарком свечи в руках, вдруг становились видны все сразу.
Теперь, оставаясь один, астроном часто бродил по старым штольням и
штрекам, хорошо зная все их опасные места - заполненные водой нижние
коридоры, шаткие лестницы, тесные проходы. Он бродил и любовался игрой
света на стенах и выступах, блеском слюдяных вкраплений, которые казались
огоньками, мерцающими в толще каменных глыб. Почему иногда свет свечи
отражается так странно, спрашивал он себя, будто находит там, в глубине
какой-то дополнительный источник отражения, там, за неровной блестящей
слюдяной поверхностью, где что-то словно светится, подмигивает и тут же
снова прячется, нечаянно выскользнув, как из-за облака, из-за невидимого
ядра планеты?..
разглядеть.
механизмах; рудокопы преклонялись перед его мастерством и тащили ему
разные детали и инструменты. Он починил насосы и лебедки, подвесил на цепи
специальную лампу с отражателем - для Пера-младшего, работавшего в длинном
и узком штреке. Отражатель он изготовил из старого обруча для свечи,
который сперва старательно расплющил, потом соответствующим образом согнул
и до блеска отполировал клочком овечьей шерсти, выдранной все из той же
куртки.
нехорошо: лампа-то позади меня светит, у выхода, и не гаснет, когда воздух
в забое совсем уж никуда не годится и пора мне вылезти и отдышаться.
забое раньше, чем человек почувствует удушье.
на травку? - спросил как-то Ганно, грустно глядя на Гуннара. Ганно был
несколько меланхоличным, задумчивым и добрым парнем. - Ну просто
поглядеть, а?
самой приходилось делать все, что раньше для нее делали крепежники,
откатчики, сортировщики и многие другие.
Ганно, будто по-прежнему обращаясь к Гуннару.
хранилось в его карманах с той ночи, когда сожгли обсерваторию; все это он
подобрал за те часы, когда, спотыкаясь, бродил по пепелищу и искал...
искал утраченное... О самой утрате он с тех пор не думал. На этом месте в
его памяти образовался толстый, словно после глубокого ожога, шрам. В
течение долгого времени шрам этот мешал ему понять, что за предметы лежат
теперь перед ним в рядок на пыльном каменном полу шахты: пачка сильно
обгоревших с одного края листов бумаги, круглая пластинка из стекла или
прозрачного камня, металлическая трубка, искусно выточенное из дерева
зубчатое колесо, кусок какой-то почерневшей и погнутой медной пластины с
тонким рисунком и так далее и тому подобное - куски, обрывки, обломки...
Он сунул бумаги обратно в карман, так и не попытавшись разобрать
наполовину обгоревшие хрупкие листки и прочитать написанное на них изящным
почерком. Он продолжал смотреть на остальные предметы и время от времени
брал какой-нибудь в руки и изучал его, особенно часто - стеклянную
пластинку.
для него линзы. Подняв окуляр с земли, астроном держал его бережно, за
самые краешки, чтобы кислота с пальцев не попортила поверхности линз.
Потом стал полировать их, доводя до блеска, кусочком все той же мягкой
чудесной овечьей шерсти из куртки. Когда стекла стали почти невидимыми, он
поднял окуляр и стал смотреть на него и сквозь него под разными углами.
Выражение лица его было спокойным и сосредоточенным, взгляд светлых широко
поставленных глаз неподвижен.
одно яркое крошечное пятнышко у самого своего края - словно линзы
когда-то, еще в те ночи, когда телескоп был обращен к небесам, поймали
одну из звезд и держали ее в своем плену.
трутницей в одной из каменных ниш в стене шахты. Потом стал брать и
рассматривать один за другим остальные предметы, лежавшие перед ним.
своего знакомого. Он предпочитал одиночество; им говорил, что исследует
заброшенные восточные туннели.
короткая дрожащая улыбка, придававшая астроному несколько безумный вид.
порода. Серебро все повыбрали; да там, на востоке, и жилы-то ни одной
стоящей не было. Может, конечно, и попадется тебе немного руды или
оловянный камень, да только копать там нечего.
копать, раз видишь вглубь, сквозь камень. А что там еще, в этой глубине?
Ты находишь металл, потому что именно его ищешь и ради него долбишь
камень. А разве нельзя в глубинах земных, куда больших, чем эта шахта,
найти что-то еще? Если специально искать, если знать, где копать?
глубже они уходят вниз, становится все жарче и жарче? Во всяком случае,
так говорят. Вроде как мы к аду ближе, чем другие.
камня, ада нет.
усмехнулся. - Ну и задачка!
знал, что Гуннар безумен, но не предполагал, что безумие это достигло
такой силы, что невольно вызывает восхищение.
ничего не оставалось, как промолчать и снова взяться за заступ.
спит, укутавшись в поношенный плащ, одолженный ему некогда графом Бордом,
а рядом с астрономом лежит странный предмет - какая-то штуковина из
серебряных трубочек, скрепленных проволочками и полосками жести,
вырезанными из старых держалок для свечей с шахтерских касок; рамка
выпилена из отломанной ручки кирки и тщательно отделана; а еще там было
зубчатое колесико и кусочек мерцающего стеклышка. Штуковина казалась
ужасно хрупкой, какой-то невзаправдашней, загадочной.
ее своими фонарями, то на Гуннара, и тогда желтый огонек чьей-то свечи
перескакивал на его лицо.
сосредоточился на его лице, белевшем на темном фоне стены. Он протер глаза
и поздоровался с шахтерами.
любопытство. Он прикрыл загадочный инструмент рукой, словно желая
защитить, а сам смотрел на него так словно никак не мог узнать. Потом с
трудом, едва слышно сказал:
предметы.