такая пугающая ясность новых представлений о пространстве и времени. Я
знал одно: это мой первый выход за пределы Города - что же еще это может
быть? - и это решительно не походит на любые догадки, какие я когда-либо
строил.
ориентиров потеряли всякое значение. Я попал наружу - свершилось то, чего
я так долго ждал!
мог ничего вымолвить, а попытайся - слова застряли бы в глотке или
затерялись на ветру. Все, что мне оставалось, - смотреть, смотреть во все
глаза и не видеть ничего, кроме глубокой таинственной чаши земли под
облачным саваном ночи.
не походил ни на один из запахов, какие мне случалось вдыхать в Городе, и
мозг незамедлительно вызвал к жизни чуждый мне образ тучной бурой почвы,
повлажневшей в ночи. В моем распоряжении не было способов распознать этот
запах - может, с почвой он и не имел ничего общего, - но образ богатой,
плодородной земли я вынес из учебника, прочитанного еще в яслях. Довольно
было представить себе ее, и владевшая мной лихорадка еще усилилась, я
словно чуял очищающее дыхание диких, неисследованных просторов за Городом.
Мне предстояло столько увидеть, столько сделать... и даже не в этом суть -
здесь, на краю уступа, я на несколько бесценных секунд задержал свое
будущее во власти собственной фантазии. По правде сказать, я и не нуждался
в зрении: один-единственный бесконечно важный шаг из городских теснин - и
мое воображение разыгралось до пределов, на какие и посягнуть не смели
читанные мною авторы...
приобрело темно-серый оттенок. Вдалеке я различил линию, где облака
встречаются с горизонтом, и почти сразу же заметил, как на кромке одного
из облачков выступила бледно-розовая кайма. И словно подстегнутое светом,
это облачко, а вслед за ним и все остальные медленно двинулись над нами -
казалось, ветер уносит их от подступающей зари. По небу разливался
румянец, на мгновение догонял уплывающие облака, а позади них открывалась
широкая полоса прозрачности, которая и сама постепенно окрашивалась в
сочный оранжевый цвет. Все мое внимание без остатка было поглощено этим
зрелищем, - прямо скажем, за всю свою жизнь я не видел ничего прекраснее.
Оранжевая краска разливалась по небу все шире и одновременно светлела;
облака, скользящие вдаль, еще были опалены красным, а там, где горизонт
соприкасался с небом, зарождалось крепнущее с каждой минутой сияние.
представить, этот цвет растворялся в небе, а сияние разгоралось ярче и
ярче. У горизонта небо налилось такой бледной ослепительной голубизной,
что казалось белым. И, как бы вырастая из-за горизонта, в середине
голубизны поднялось блистающее световое копье, чуть склоненное набок,
будто шпиль заброшенной церкви. Копье вытягивалось, утолщалось, полнилось
светом и спустя считанные секунды раскалилось так, что на него стало
больно смотреть.
пересекал строй птиц, развернутый изящным клином. Мгновение - и птицы
долетели до вздымающейся в небо колонны света и на несколько секунд
пропали из виду.
за ними. А через минуту или около того строй исчез за поднимающимися
поодаль холмами.
провожал глазами птиц, оно преобразилось. Из-за горизонта появилась
главная его часть и повисла над миром, длинная, блюдцеобразная, с
выпирающими вверх и вниз перпендикулярными остриями, раскаленными добела.
Я почувствовал, как в лицо пахнуло теплом. Да и ветер утих.
Город, вернее, ту его сторону, которая примыкала к уступу, и видел
последние облака, удирающие от солнца за горизонт. Теперь солнце светило
на нас с чистого неба, и Дентон снял с себя плащ.
уступа по начинающейся прямо у наших ног цепочке металлических лесенок.
Гильдиер показывал путь, я двигался следом. Когда я одолел всю цепочку и
впервые ступил на настоящую почву, птицы, свившие себе гнезда в расщелинах
под крышами Города, завели свою утреннюю песнь.
один раз, разведчик направился к кучке каких-то временных хижин,
возведенных ярдах в пятистах от городских стен. Здесь Дентон представил
меня гильдиеру-путейцу по фамилии Мальчускин, а сам поспешил обратно.
Впрочем, он, кажется, не рассердился на нас за вторжение и обошелся со
мной довольно учтиво.
противоположность тому, что я привык видеть в Городе. Там чистоте и
порядку придавали первостепенное значение - а в хижине Мальчускина
объедки, грязная одежда, немытые кастрюли и сковородки валялись где и как
попало. В углу кучей лежали железные инструменты и приспособления, а на
койке, приткнувшейся к стене, громоздился ком смятого белья. И надо всем
этим висел запах несвежей пищи.
где-то под барахлом две кружки, ополоснул их в бочке, стряхнул капли прямо
на пол. Потом засыпал в кофейник синтетический кофе и, как только вода на
плитке запузырилась, залил его кипятком.
увесистые стальные штуковины и перебросил их на койку. Усевшись на стол,
он знаком показал, чтобы я забирал стул себе. Минуту-другую мы сидели
молча, прихлебывая кофе. Кофе был в точности такой же, как варят в Городе,
и все-таки казался иным.
яслях.
же, быть не может. Мальчускин заметил мое недоумение.
поймешь. Выяснишь на своем горбу, потом и кровью - других методов обучения
эта чертова система гильдий не признает. Странная у вас, разведчиков,
жизнь. Она не по мне, но ты, по-моему, выдюжишь...
отец был путейцем. Опять система гильдий. Но если ты твердо решил добиться
своего, тебя послали по верному адресу. Руками-то хоть работать умеешь?
поднялся на ноги. - Пора начинать. Рановато, конечно, но раз уж ты вытащил
меня из постели, что толку тянуть резину? У меня тут и так лентяй на
лентяе...
кофе и рванулся за ним. Он шагал в сторону двух построек барачного типа. Я
догнал его.
принялся что есть мочи колотить ключом по дверям бараков, крича тем, кто
был внутри, чтоб пошевеливались. По отметинам на косяке я понял, что
колотить по дверям чем-нибудь железным у него вошло в привычку.
не из Города. Бригадиром у них я назначил малого по имени Рафаэль. Он
слегка кумекает по-английски и может быть переводчиком. Если тебе что-то
от них понадобится, скажи ему. А лучше обратись ко мне. Вообще-то
непохоже, чтобы они затеяли беспорядки, но если вдруг - тогда тоже меня
зови. Договорились?
ты. Им платят, чтобы они беспрекословно выполняли все, что нам надо.
Бывает, что они отказываются, - это и есть беспорядки. Но с нынешними беда
одна - они просто до одури ленивы. Потому-то мы и поднимаемся так рано.
Прозоров Александр
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Мороз Александра