ответил:
умоляющие нотки. - О том поведал сам Господь.
нашего, Иисуса Христа, то через три дня воскреснешь по неизреченной
милости Вседержителя? - Отец Цзе опустил требник и прикоснулся к моей
руке. - Ведомо ли тебе о том, сын мой?
устал - три ночи подряд в соседней камере кто-то заходился в крике,
поэтому заснуть не было ни малейшей возможности.
воскрешение?
посмотрел на меня. - И тебе тоже не следует его бояться.
думал как раз о том, о чем он сейчас вещал.
думается, что время отказываться от решения, которое я принял несколько
лет назад, пока не настало. Крестоформ не для меня.
завтра утром у тебя уже не останется такой возможности. Твое тело бросят
в море, где оно станет пищей для мерзких тварей...
осужденного на казнь, который отказывается от воскрешения. Однако с меня
достаточно этого. - Я постучал по нейроконтроллеру у себя на виске. -
Или вам нужно, чтобы человек стал бессловесным рабом?
настолько рассердил священника, что он даже перестал заикаться. -
Миллионы людей приняли крещение задолго до того, как Господь в своей
милости даровал нам возможность воскрешения еще при этой жизни.
Миллиарды принимают крещение каждый Божий день. - Он встал. - Выбирай,
сын мой. Либо вечный свет и долгая-долгая жизнь во благе, либо вечный
мрак преисподней.
снисходительно попрощался, позвал охранников и вышел. Минуту спустя мой
висок пронзила боль, и меня повели обратно в камеру.
бесконечную осеннюю ночь. Мне было всего двадцать семь, я радовался
жизни как мог, что порой оборачивалось неприятностями - правда, не
настолько серьезными, как те, в какие я угодил ныне. Поначалу я
прикидывал, можно ли бежать; так животное, которое посадили в клетку,
скребет когтями стальные прутья. Тюрьма возвышалась на рифе под
названием Жвало, посреди залива Тоскахай. Меня окружали стеклопластик,
который невозможно разбить, и сталь, которую невозможно согнуть; гладкие
стены, голые полы и потолки... Охранники были вооружены "жезлами
смерти", и чувствовалось, что при необходимости они воспользуются ими не
задумываясь. Даже если мне удастся выбраться наружу, нажатие кнопки на
пульте дистанционного управления нейроконтроллером приведет к тому, что
я рухну навзничь с приступом жесточайшей мигрени и не встану, пока за
мной не явятся надзиратели.
бесцельно прожитой жизни. Не то чтобы я о чем-то жалел, но и
похвастаться мне было нечем. Чего добился Рауль Эндимион за двадцать
семь лет прозябания на Гиперионе? Разве что, упрямый осел, недоумок,
отказался от воскрешения...
шептал мне внутренний голос. - [Новая жизнь, причем не одна! Как можно
отвергать такую возможность? Все лучше, нежели настоящая смерть... чем
разлагающийся труп, пища для целакантов и кольчатых червей. Подумай,
подумай как следует".] Я закрыл глаза и попытался заснуть, чтобы
избавиться от этого надоедливого советчика.
раньше, чем следовало... Четыре охранника отвели меня в камеру, где
приводились в исполнение приговоры, усадили в деревянное кресло,
пристегнули ремнями и ушли, заперев за собой стальную дверь. Оглянувшись
через плечо, я различил за стеклопластиковой перегородкой человеческие
лица. Почему-то мне казалось, что священник - вовсе не обязательно отец
Цзе, любой представитель Церкви - должен снова завести разговор о
крещении. Однако ничего подобного не произошло, и я в глубине души даже
обрадовался. Не могу ручаться, что не передумал бы в последний момент.
эффектный, как "ящик Шредингера", он тем не менее позволял добиваться
отличных результатов. На стене висел нейродеструктор ближнего боя,
нацеленный на то самое кресло, к которому пристегнули меня. Я видел алый
индикатор подсоединенного к оружию комлога. Еще в зале суда товарищи по
несчастью охотно и во всех подробностях описали мне методику казни. В
процессоре комлога имелся генератор случайных чисел. Стоило ему выдать
простое число меньше семнадцати, включался "жезл смерти". Отсюда
следовало, что комок серого вещества, заключавший в себе личность и
воспоминания Рауля Эндимиона, просто-напросто расплавится, превратится в
нечто вроде кучки радиоактивного шлака. Миллисекунды спустя откажут и
автономные функции. Сердце остановится и дыхание пресечется едва ли не в
тот самый миг, когда будет уничтожен мой мозг. Специалисты утверждали,
что погибнуть от нейродеструктора - наименее мучительный вариант смерти.
Те, кто пережил после этого воскрешение, не распространялись о своих
ощущениях, однако по тюрьме гулял слух, что голова буквально
раскалывается - как будто лопаются одновременно все сосуды.
стоял цифровой дисплей, где то и дело возникали новые комбинации чисел.
Этакий указатель этажей на лифте в преисподнюю. 26-74-109-19-37. Похоже,
процессор запрограммирован не выдавать чисел больше 150.
77-42-12-60-84-129-108-14...
немного ослабить пластиковые ремни, и принялся выкрикивать ругательства,
проклиная на чем свет стоит тюремные стены и физиономии за перегородкой,
поганую Церковь с ее вшивым миропорядком, гнусного выродка, который убил
мою собаку, и тех треклятых трусов...
услышал, как загудел нейродеструктор. Однако я кое-что почувствовал: в
затылке возникло онемение, которое быстро распространилось по всему
телу. Признаться, я поразился, что ощутил хотя бы это. "Специалисты
ошибались, - подумалось мне, - человек в состоянии почувствовать свой
конец". Если бы не онемение, накатившее волной, я бы, наверно,
засмеялся.
вдуматься, чему тут удивляться - вот если бы я очнулся и обнаружил, что
мертв... Короче говоря, я не ощущал ни малейшего неудобства, за
исключением легкого покалывания в конечностях, и лежал себе, наблюдая,
как солнечный свет крадется по грубо оштукатуренному потолку, - до тех
пор, пока неожиданная мысль не заставила меня сесть.
во сне, аскетическая обстановка комнаты начисто рассеяла подобные
заблуждения. Комната имела форму эллипса, стены были выбелены известкой,
потолок покрывал толстый слой штукатурки. Единственным предметом мебели
была кровать, а сероватое постельное белье фактурой напоминало
штукатурку. В стене виднелась массивная деревянная дверь - естественно,
закрытая; напротив располагалось распахнутое настежь сводчатое окно.
Бросив взгляд на лазурное небо, я удостоверился, что по-прежнему
нахожусь на Гиперионе. Вот только это вовсе не тюрьма Порт-Романтика:
слишком уж древние тут стены, слишком затейлива резьба на двери, да и
постельное белье заведомо лучше тюремного.
никакой одежды, подошел к окну. Задувал прохладный ветерок, однако
солнце еще пригревало. Выглянув из окна, я увидел, что нахожусь в
каменной башне. К горизонту уходила гряда холмов, верхушки которых
венчали густые заросли челмы и плотинника, а на скалистых участках рос
вечноголубой кустарник. Вдалеке, на гребне, на котором возвышалась
башня, можно было различить стены, бастионы и очертания другой башни.
Судя по внешнему виду, эти сооружения возвели задолго до Падения; в них
ощущались те вкус и умение, какие отличали древних.
подтверждали, что я не покидал Аквилы, а пленительные в своей древности
руины свидетельствовали, что я очутился в покинутом городе Эндимион.