Чтение 4–й страницы книги ~Переландра~

имя Тулкандры, Безмолвной планеты. А что если это время
подходит к концу? А что если каждый встретит силы тьмы... ну,
по-другому.

-- Ах, вон что...

-- Только не думайте, что меня выбрали потому, что я
какой-то особенный. Никогда не поймешь, почему нас избирают для
того или другого дела. А если и узнаешь причину, она не даст
пищи тщеславию. Нас избирают не за то, чем мы сами гордимся.
Скорее всего, посылают именно меня потому, что два негодяя,
утащившие меня на Малакандру, дали мне возможность изучить
язык. Конечно, это не входило в их планы.

-- Какой язык?

-- Хресса-хлаб. Язык, который я выучил на Малакандре.

-- Неужели вы думаете, что на Венере говорят на этом
языке?

-- Разве я вам не сказал? -- спросил Рэнсом, наклоняясь
вперед. К этому времени мы уже доели холодное мясо, допили пиво
и теперь пили чай. -- Странно, ведь я докопался до этого два
или три месяца тому назад. С научной точки зрения это -- самое
интересное. Мы ошибались, принимая хресса-хлаб за местный,
марсианский язык. Правильнее было бы назвать его старосолярным,
хлаб-эрибол-эф-корди.

-- Господи, что это?

-- Понимаете, раньше все разумные существа, обитавшие на
планетах Солнечной системы говорили на одном языке (эльдилы
называют эти планеты Нижним миром). Конечно, большинство из них
необитаемы, хотя бы по нашим понятиям. Этот изначальный язык
забыли в нашем мире, на Тулкандре, когда случилась беда. Ни
один из земных языков не восходит к нему.

-- А как же другие марсианские языки?

-- Пока не знаю. Одно мне ясно, они намного моложе
хресса-хлаба, особенно сурнибур, язык сорнов. Я думаю, это
можно доказать лингвистически. Сурнибур, по марсианским
стандартам, просто новее нового -- он едва ли древней нашего
Кембрия.

-- Стало быть, вы рассчитываете, что на Венере знают
хресса-хлаб?

-- Да. Я приеду, зная язык. Так гораздо проще, хотя для
филолога и скучнее.

--Вы же и понятия не имеете, что надо делать, в какой вы
мир попадете!

-- Что мне надо делать, я и правда не знаю. Понимаете,
бывают такие дела, в которых важно ничего не знать заранее.
Может быть, нужно будет что-то сказать, а это не прозвучит
убедительно, если подготовишься. Что же до тамошнего мира, тут
я немало знаю. Там тепло, мне велели раздеться. Астрономы еще
ничего не выяснили о поверхности Переландры, у нее слишком
плотная атмосфера. Главный вопрос -- вращается ли она и с какой
скоростью? В науке сейчас есть две гипотезы. Скьяпарелли
считает, что Венера оборачивается вокруг своей оси за то же
время, что и вокруг Арбола, простите -- Солнца. Другие думают,
что она оборачивается за двадцать три часа. Это мне тоже
предстоит выяснить.

Если ваш Скьяпарелли прав, то на одной стороне всегда
светло, а на другой вечная ночь.

Рэнсом кивнул.

-- Занятная граница... -- сказал он, подумав. -- Только
представьте: вы входите в страну вечных сумерек, там все
холоднее и холоднее, и вот вы уже не можете идти, воздуха не
хватает. Интересно, можно ли встать на самой границе, на
дневной стороне, и заглянуть в ночь? Оттуда, пожалуй, удалось
бы увидеть несколько звезд -- ведь из Дневного полушария их не
видно. Конечно, если у них там высокая цивилизация, они
изобрели водолазные костюмы, какие-нибудь подводные лодки на
колесах, чтобы исследовать Ночную сторону.

Глаза у него сияли, и хотя я думал только о том, как
трудно мне с ним расставаться и как мало надежды встретиться, я
тоже заразился от него восторгом и тягой к знанию. Но тут он
снова обратился ко мне:

-- Вы еще не знаете, в чем ваша роль.

-- Разве я тоже лечу? -- спросил я, содрогнувшись совсем
иначе.

-- Ну что вы, что вы! Вы должны упаковать меня сейчас и
распаковать, когда я вернусь... если все обойдется.

-- Упаковать вас? А, я и забыл про этот гроб! Как же вы
собираетесь в нем путешествовать? Где двигатель? А воздух...
еда, вода? Здесь едва хватит места для вас!

-- Двигатель -- сам Уарса Малакандры. Он просто доставит
эту штуку на Венеру. не спрашивайте! Я понятия не имею, как он
действует. Существо, которое миллионы лет вращает целую
планету, как-нибудь справится.

-- Что вы будете есть? Как вам дышать?

-- Он сказал, что мне не понадобится ни еды, ни воздуха.
Видимо, жизнь моя на время полета замрет. Я не совсем понял.
Это, в конце концов, его забота.

--А вы не боитесь? -- спросил я, и снова ощутил какой-то
мерзкий ужас.

-- Если вы спрашиваете, признает ли мой разум, что Уарса
безопасно доставит меня на Переландру, я отвечу "да", -- сказал
Рэнсом. -- Если же вас интересуют мои нервы и воображение, я, к
сожалению, отвечу "нет". Мы верим в анестезию и все-таки нам
страшно, когда маска приближается к лицу. Я чувствую примерно
то, что чувствует солдат под обстрелом, сколько бы он ни верил
в будущую жизнь. Наверное, фронт был для меня хорошей
практикой.

-- Стало быть, я должен запереть вас в этой чертовой
штуке? -- спросил я.

-- Да, -- сказал Рэнсом. -- Это во-первых. Когда взойдет
Солнце, мы спустимся в сад и поищем такое место, где не мешали
бы ни дом, ни деревья. Пожалуй, капустная грядка подойдет. Я
лягу, закрою глаза повязкой -- эти стенки не защитят меня от
солнечных лучей, когда мы выйдем в открытый космос, -- а вы
завинтите крышку. Потом, наверное, вы увидите, как эта штука
взлетит.

-- А еще позже?

-- Вот в этом и сложность. Вы должны вернуться сюда, как
только вам сообщат, чтобы снять крышку и выпустить меня, когда
я вернусь.

-- Когда же вы вернетесь?

-- Не знаю. Через полгода, через год, через двадцать лет.
То-то и плохо. Я возлагаю на вас тяжелую ношу.

-- А если я умру?

-- Значит, найдите себе преемника -- конечно, теперь, не
откладывая. У вас ведь есть человек пять друзей, на которых
можно положиться.

-- Как же мне сообщат?

-- Уарса предупредит вас. Вы не беспокойтесь, это ни с чем
не спутаешь. И еще одно -- навряд ли я вернусь раненым, но на
всякий случай, если вы найдете врача, которого можно посвятить
в тайну, лучше бы захватить и его.

-- Хэмфри годится?

-- Да, вполне. А теперь -- другое, частное дело.
Понимаете, я не могу включить вас в свое завещание.

-- Господи, Рэнсом, да я никогда об этом не думал!

-- Конечно. Но мне хотелось бы что-нибудь вам оставить, а
я не могу. Я ведь исчезну. Если я не вернусь, начнется
расследование, чего доброго, заподозрят убийство. Надо быть
осторожнее, ради вас. А теперь я хотел бы уладить с вами другие
мои дела.

Мы сели рядом и долго говорили о делах, которые обычно
обсуждают с родственниками, а не с друзьями. Я узнал о Рэнсоме
многое, чего не знал прежде, и такое множество неудачников он
поручил моей заботе: "может, вам вдруг удастся что-нибудь для
них сделать", -- что я понял, как велико его милосердие и как
он его скрывает. С каждым его словом тень предстоящей разлуки
сгущалась, словно кладбищенский сумрак. Я с любовью подмечал
его привычные жесты, обороты речи -- то, что мы всегда видим в
любимой женщине, но в друге замечаем только перед разлукой или
в последние часы перед тяжелой, опасной операцией. Есть вещи, в
которые разум поверить не может. Я не мог представить себе, что
человек, сидящий так близко от меня, такой очевидный и
ощутимый, через несколько часов станет недостижимым,
превратится лишь в образ, а там -- и в тускнеющий образ моей
памяти. Наконец оба мы смутились -- каждый угадывал, что
чувствует другой. Стало совсем холодно.

-- Скоро отправимся, -- сказал Рэнсом.

-- Да ведь он... ну, Уарса -- еще не вернулся, -- возразил
я, хотя, по правде говоря, теперь, когда это подошло вплотную,
мне хотелось поторопиться, чтобы все было позади.

-- Уарса и не покидал нас, -- ответил Рэнсом, -- он все