Чтение 4–й страницы книги ~Навязчивость зрения~

А что касается различий, то первое, что привлекло мое внимание, была
ограда железной дороги. У меня к ней был свой интерес, поскольку из-за нее
я едва не пострадал. Я старался понять, зачем она - мне это было нужно -
даже если из-за этого придется не спать ночь.

Деревянная ограда продолжалась от ворот до амбара, где рельсы делали
петлю, как и за воротами. Ограда шла по всей длине рельсового пути.
Единственный доступ к нему был с погрузочной платформы у амбара и извне,
из-за стены. В этом был смысл. Непременным условием, при котором
слепоглухие могли управлять такими составами была гарантия, что никто не
окажется на путях. Эти люди _н_и_к_о_г_д_а_ не смогли бы ходить по ним; их
никак невозможно было предупредить о приближении поезда.

Пока я в сумерках направлялся к группе зданий, мне навстречу
попадались люди. Они не замечали меня, как я и ожидал. Двигались они
быстро; некоторые буквально бежали. Я стоял на месте, осматриваясь вокруг,
чтобы никто не столкнулся со мной. Прежде чем вести себя смелее, мне надо
было понять, почему они не сталкиваются друг с другом.

Я наклонился и осмотрел землю. Темнело, но я тут же увидел, что
повсюду идут пересекающиеся бетонные дорожки. У каждой из них был иной
рельеф поверхности: линии, волны, ямки, гладкие и шероховатые участки. Я
вскоре заметил, что люди, которые спешили, пользовались лишь дорожками, и
все они были босыми. Ясно было, что это что-то вроде дорожных знаков, и
читаются они с помощью ног. Детали этой системы мне были не нужны:
достаточно было знать о ее существовании и избегать дорожек.

В людях примечательного не было. Некоторые были обнажены, но к этому
я уже привык. Внешности они были самой разной, но все казались примерно
одного возраста - за исключением детей. Если бы не то, что они не
останавливались поговорить или хотя бы помахать друг другу рукой, я
никогда не подумал бы, что они слепы. Я следил за тем, как они
приближались к пересечениям дорожек (не знаю, как им это становилось
известным, но мог бы предположить несколько способов) и замедляли шаг. Эта
система была великолепной.

Я начал подумывать о том, чтобы пообщаться с кем-нибудь. Я,
посторонний, находился там уже полчаса. Наверное, у меня возникло ложное
ощущение о том, что эти люди уязвимы - я чувствовал себя взломщиком.

С минуту я шел рядом с какой-то женщиной. Она очень целеустремленно -
или так мне показалось - направлялась куда-то. Она что-то ощутила,
возможно, мои шаги. Она слегка замедлила шаг, и я прикоснулся к ее плечу,
не зная что еще делать. Она тут же остановилась и повернулась ко мне.
Глаза ее были открыты, но казались пустыми. Ее руки прошлись по мне с
головы до ног, слегка прикасаясь к лицу, груди, рукам, ощупывая одежду. Я
не сомневался, что она знала, что я пришелец; вероятно, с первого
похлопывания по плечу. Но она тепло улыбалась мне и обнимала меня. Руки ее
были очень нежными и теплыми. Это было странным, так как они были покрыты
мозолями от тяжелой работы. Но они казались деликатными.

Она дала мне понять - указывая на здания, делая движения воображаемой
ложкой и прикасаясь к циферблату своих часов - что через час будет ужин, и
что я на него приглашен. Я кивнул и улыбнулся в ладони ее рук; она
поцеловала меня в щеку и поспешила дальше.

Ну что же, пока оказалось не так и плохо. Меня беспокоило, смогу ли я
общаться с ними. Позже я обнаружил, что они узнала обо мне гораздо больше,
чем рассказал я сам.

Я отложил поиски общей столовой - или как там это еще называлось и
стал бродить в сгущающейся тьме, оценивая расположение зданий. Увидел, что
собака собирает овец на ночь в загон. Она без всяких указаний умело
загнала их в открытые ворота, которые один из людей закрыл и запер. Он
нагнулся и почесал собаке голову, та лизнула ему руку. Закончив свою
дневную работу, собака поспешила ко мне и обнюхала мою ногу. До конца
вечера она следовала за мной.

Все, казалось, настолько заняты, что меня удивила одна из женщин,
сидевшая, ничего не делая, на ограде рельсового пути. Я направился к ней.

Подойдя ближе, я увидел, что она моложе, чем я думал. Как я узнал
позже, ей было тринадцать. На ней не было никакой одежды. Я дотронулся до
ее плеча, она соскочила с ограды и проделала то же, что и другая женщина,
ощупывая меня без стеснения с головы до ног. Она взяла меня за руку, и ее
пальцы быстро задвигались по моей ладони. Смысла я не понимал, но знал,
что это такое. Я пожал плечами и другими жестами попытался показать, что
не знаю языка жестов. Она кивнула и продолжала ощупывать мое лицо.

Она спросила меня, останусь ли я обедать. Я уверил ее, что да. Она
спросила меня, не из университета ли я. И если вы думаете, что легко
задавать вопросы лишь телодвижениями, то попытайтесь. Но ее движения были
настолько гибки и грациозны, настолько умело предавали слова. Зрелище было
красивым - речь и балет одновременно.

Я сказал ей, что я не из университета, и попытался отчасти объяснить,
чем занимаюсь и как попал сюда. Она слушала меня руками, выразительно
потирая свою голову, когда мои объяснения делались непонятными. Все это
время улыбка на ее лице делалась шире и шире, и она безмолвно смеялась над
моими странностями. И все это время она стояла совсем рядом со мной,
касаясь меня. Наконец она уперла руки в бока.

- По-моему, тебе нужна практика, - сказала она, - но если тебе все
равно, не могли бы мы разговаривать ртом? Ты меня изматываешь.

Я подпрыгнул, как ужаленный пчелой. Эти прикосновения, которые я мог
бы вынести от слепоглухой девушки, внезапно показались неуместными. Я
отступил назад, но ее руки вновь коснулись меня. Она, казалось, озадачена,
но затем нашла ответ с помощью рук.

- Извини, - сказала она. - Ты думал, что я глуха и слепа. Если бы я
об этом знала, то сразу сказала бы тебе, что это не так.

- Я думал, что здесь все глухи и слепы.

- Только родители. Я из числа детей. Все мы нормально слышим и видим.
Не нервничай. Если тебе не нравится, когда до тебя дотрагиваются, тебе
здесь не понравится. Успокойся, я тебя не обижу. - И ее руки продолжали
двигаться по мне, главным образом по лицу. В то время я не понимал, что
это значит, но сексуальным это не казалось. Оказалось, что я был неправ,
но вызывающей эта сексуальность не была.

- Я тебе понадоблюсь, чтобы показать, что к чему, - сказала она и
направилась в сторону куполов. - Она держала меня за руку и шла совсем
рядом. Когда я говорил, другая ее рука касалась моего лица.

- Во-первых, избегай бетонных дорожек. По ним...

- Я уже догадался, для чего они.

- В самом деле? А сколько ты времени здесь? - Ее руки с новым
интересом изучали мое лицо. Было уже темно.

- Меньше часа. Меня едва не переехал ваш поезд.

Она рассмеялась, затем попросила прощения и сказала, что понимает,
что для меня это смешным не было.

Я сказал ей, что _т_е_п_е_р_ь_ смешно и мне, но тогда не было. Она
сказала, что на воротах есть предупреждающий знак, но мне не повезло, и я
подошел к ним когда они были открыты - это делается дистанционно, перед
пуском поезда - и я его не увидел.

- Как тебя зовут? - спросил я ее, когда мы приближались к неярким
желтым огням, светившим из окон столовой.

Ее рука машинально задвигалась в моей, затем остановилась. - Ну, не
знаю. Имя у меня _е_с_т_ь_; даже несколько. Но все они на языке жестов.
Меня зовут... Пинк [розовая (англ.)]. Я думаю, оно переводится как Пинк.

С этим была связана целая история. Она была первым ребенком,
родившимся в группе. Они знали, что о младенцах говорят, что они розовые,
поэтому ее так и назвали. Когда мы вошли в зал, я увидел, что имя не
вполне ей подходит. Один из ее родителей был негром. Она была смуглой, с
голубыми глазами и курчавыми волосами, которые были светлее, чем ее кожа.
Нос ее был широким, но губы небольшими.

Она не спросила о моем имени, а сам я его не назвал. Все время, пока
я был там, никто не интересовался моим именем. На языке жестов они
называли меня по-разному, а дети обращались ко мне: "Эй, ты!"
Разговаривать они не любили.

Столовая была прямоугольным кирпичным зданием. Оно соединялось с
одним из куполов. Она была слабо освещена. Позже я узнал, что свет
предназначался лишь для меня. Детям он нужен был лишь для чтения. Я
держался за руку Пинк и был рад, что у меня есть проводник. Я был весь
внимание.

- У нас нет формальностей, - сказала Пинк. Ее голос неуместно громко
звучал в большом зале. Остальные не разговаривали вообще; были слышны лишь
дыхание и звуки движений. Несколько детей подняли головы. - Я не стану
представлять тебя всем. Просто чувствуй себя членом семьи. Люди будут
прикасаться к тебе позже, и ты сможешь поговорить с ними. Одежду можешь
оставить здесь на полу.

Это для меня труда не составило. Все остальные были обнажены и к тому
моменту мне было легко приспособиться к разным домашним порядкам. В Японии
вы снимаете башмаки, а в Таосе - одежду. В чем разница?

Ну, в самом-то деле, разница была порядочная. Прикосновения не
прерывались. Все касались друг друга, и это было так же обычно, как
взгляды. Сначала человек дотрагивался до моего лица, а затем - казалось, в
полной невинности - ощупывал меня всего. Как обычно, это было не совсем
то, чем казалось. Это не было невинностью, и не так они обращались друг с
другом. Гениталий друг друга они касались гораздо чаще, чем моих.

От меня они держались чуть в стороне, чтобы я не испугался. С
посторонними они были очень вежливы.

Там был длинный низкий стол, и все сидели вокруг него на полу. Пинк
подвела меня к нему.

- Видишь эти полосы голого пола? Не ступай на них. Не оставляй на них
ничего. Именно по ним люди ходят. Никогда ничего не переставляй. Я имею в
виду мебель. Это нужно решать на общих встречах, так чтобы мы все знали,
где что находится. Если ты что-нибудь берешь, то клади обратно на то же