Чтение 4–й страницы книги ~Кыш и я в Крыму~

отпустил Кыша с поводка. Он стал припадать на передние лапы, приглашая пса
повозиться, потом рванулся с места, думая, что его будут догонять, потом
вернулся и с удивлением посмотрел на невозмутимого пса: "Что же ты за
собака, если не хочешь играть?"

- Ему не до игры, - сказала мама. - Он старик. И между прочим, это
пойнтер. Охотничий чистокровный п"с. Красавец.

- Как же он сюда попал? - спросил я вышедшую из "Пельменной" официантку.

- Бездомный. Третий год здесь бродит. Мы его не обижаем. Даже заелся
немного. Конфеты любит. Купите и скажите ему: "Пиль!" Циркач, а не собака!

Мама купила в ларьке две карамельки, а я сказал псу:

- Пиль!

Лежавший на асфальте п"с мгновенно вскочил на ноги, весь подобрался,
подогнул одну лапу и стал похож на бронзовую собаку, стоящую на мраморной
подставке на папином письменном столе. И на него засмотрелись прохожие - так
он был красив в стойке и не казался в этот миг обрюзгшим стариканом. Постояв
немного, он устало присел и поднял морду вверх: ждал конфетку. Я бросил ему
две карамельки. Он поймал их на лету, одну разгрыз, а другую положил около
Кыша.

"Можно, я съем?" - спросил у меня Кыш.

- Ешь, - сказал я, чтобы добрый пойнтер не думал, что Кыш брезгует его
угощением. И мне стало почему-то грустно, словно я час назад не радовался
морю и не был счастлив, что приехал в Крым. У мамы тоже был расстроенный
вид. Она сказала, вздохнув:

- Ал"ша! Кыш! Пошли домой. Кто-то ещ" крикнул псу: "Пиль!", но он не
сделал стойку, ул"гся под деревом и задремал.

- Он умный, - сказала маме официантка, - выступает редко и не перед
каждым. Ваш мальчик ему понравился.

- Это не я понравился, а наш Кыш, - сказал я. По дороге домой мы
заглянули в "Хозяйственные товары". Мама стала спрашивать у продавца, почему
в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю ‚шкина, который
рассматривал банки с масляной краской. Я подош"л и спросил:

- Федя, как там наш папа Сероглазов?

- Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание!
Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощ"нный
в прутик.

- Мама! Мама! - испугавшись, крикнул я. - Папа голодает! Он истощ"нный,
оказывается! Профессор сказал!

- Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он
же хотел есть, - сказала, подойдя, мама.

- Хроническое у него голодание. Врач установил, - подтвердил Федя и
спросил у продавца: - Поч"м белила?

- Вам какие?

- Любые, - сказал Федя.

- Что красить-то собираетесь? - вежливо допытывался продавец.

- Да ты мне продай белила и кисточку. Не вс" ль тебе равно, что собираюсь
красить. Дверь! Вот что! - сказал Федя.

Я подумал: "Странно! Зачем ему белила?" Мама, что-то купив, тревожным
голосом позвала меня:

- Ал"ша! Ид"м к папе!

Кыш сидел на улице около входа, окруж"нный ребятами. Среди них были двое
мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку
уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже.

- Какой породы? - спросил один из них про Кыша.

- Секретная овчарка, - ответил я.

- Не выхваляйся, - сказал другой мальчишка. - Хвальба.

"Гавв! Аав!" - прикрикнул на него Кыш. Мы догнали маму. Я спросил у не",
как правильно говорить: "хвальбов" или "хвальб", но она сказала, что я
всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не
ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не
позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в мо"м дневнике были
двойки или замечания по поведению.

- И ты и я, - сказала мама, - толстокожие, бездушные существа. Ведь папа
таял буквально на наших глазах!

В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала
сестре-хозяйке, что в тяж"лую для папы минуту его жена и сын должны быть с
ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к
столбику на газоне.

Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал в ч"рно-белой
полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки ж"лтой колонны. Одна
его рука безжизненно свисала с края кровати, другой он крутил пуговицу.
Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате, кроме нас, больше
никого не было.

Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть на папу. Папа
глазами сказал мне:

"Здравствуй!" А маме слабо улыбнулся. Мне тоже было его жалко, и я
вспомнил, как он много раз говорил нам: "Не трепите мне, пожалуйста, нервы,
а то я рухну в один прекрасный момент..." И вот этот совсем не прекрасный
момент наступил. Папа лежал, худой и небритый, и, улыбаясь из последних сил,
смотрел то на меня, то на маму. Потом он сделал попытку присесть, но не смог
и, застонав, рухнул обратно на подушки.

- Ты уж лежи и не двигайся, - сказала ему мама.

Но папа, к нашему удивлению, вдруг вскочил с кровати и строго спросил
маму:

- Что значит: "Ты уж лежи и не двигайся"?

- Нам сообщили, что ты... хронически истощ"н, - растерянно ответила мама.
- И что тебе это сказал профессор.

- Кто вам сообщил? - так же строго спросил папа.

- Федя. С нами ехал который, - сказал я.

- Ну я ему дам жизни за передачу информации! - Папа погрозил кулаком
кровати, под которой лежали какие-то вер"вки и железные крючки. Я понял, что
это кровать Феди.

Погрозив кулаком, папа рухнул на кровать и захохотал, наверно вспомнив, с
какой болью и жалостью мы с мамой на него смотрели.

- Я действительно истощ"н, - вытерев сл"зы, сказал он. - И у меня
хроническое голодание. Но мышечное!!! Мои мускулы одрябли без движенья! Вот
до чего меня довела умственная работа. Понятно?

- А что же ты лежал тихий и грустный, словно помирал? - спросила мама.

- Я объелся за обедом. Здорово кормят, - объяснил папа.

- Жена, пройдите из палаты, пройдите, - обиженно, как будто мы е" нарочно
разыгрывали, сказала сестра-хозяйка. - Нехорошо обманывать персонал.

- Поверьте... - Мама не успела договорить до конца.

В палату вош"л тот самый старичок, который учил меня любить тишину,
увидел нас, снял очки, прот"р их, надел, нагнулся и посмотрел под папину
кровать. Я догадался, что он ищет Кыша, и успокоил его:

- Собака на улице.

"Ав! Аув! А-ав!" - залаял Кыш в подтвержденье моих слов.

Я выглянул в окно, свистнул, помахал ему рукой. Кыш замолчал.

- Очень хорошо, - сказал старичок. - Слушайте меня внимательно. Вы
понимаете, что ваш муж - жертва цивилизации? Да! Да! Он стоит на пороге
гипертонии, атеросклероза, инфаркта и инсульта! Посмотрите на его тело! -
Профессор ткнул папу пальцем в грудь, и я первый раз увидел, как папа
виновато стоит перед старшим. - Где его мышцы? Я вас спрашиваю, где они?

Старичок уставился на меня, я подумал, что он жд"т ответа и сказал:

- Папа много думал. Они пропали от мыслей.

- От мыслей? Древние эллины думали не меньше нас, но они с громаднейшим
уважением относились к своему телу. А вы, Сероглазов, к своему относитесь
наплевательски! И вот - результат. Мадам Сероглазова, - тихо и почтительно
сказал старичок маме, - я попытаюсь сделать из вашего мужа гармоничную
личность. Помогите мне в этом! Забудьте о н"м на двадцать четыре дня! Не
отвлекайте его от процедур. Сероглазов, почему вы лежите после обеда? Марш
на тропу номер два!

Папа быстро, как по тревоге, снял полосатую пижаму, надел спортивные
брюки и выбежал из палаты.

- Где Милованов, ‚шкин и... этот... как его... три Василия? - спросил
старичок у сестры-хозяйки.

- Не знаю, Корней Викентич... После обеда как в воду канули. К морю
небось пошли.

- Седьмой палатой я займусь лично! - пообещал старичок.

В этот момент в палату вбежали две молоденькие медсестры, крича:

- Профессор! Геракла всего исцарапали!

- Только что! Порезы свежие! Профессор Корней Викентич по-прежнему тихо и
вежливо сказал нам всем:

- Дожили-с! - и стремительно вышел из палаты.

- Кто такой Геракл? - спросил я у мамы, когда мы тоже заспешили
посмотреть, кого это только что исцарапали.

- Увидишь.

Корней Викентич бежал по двору. За ним еле поспевали с"стры.

Мы одолели несколько лесенок, от которых за целый день у меня уже ломило
ноги, и пришли на площадку, посыпанную толч"ным кирпичом. Она была окружена
кустами, подстриженными под шары. И на ней стояли белые фигуры тр"х мужчин и
одной женщины.

К одной из фигур и подбежал Корней Викентич и грустно сказал:

- Варварство!

Мы подошли поближе и увидели прямо на животе Геракла два слова: