Чтение 4–й страницы книги ~Азеф~

компанию мужчин и женщин. Оттуда летели визги. Савинков видел: - путь в
Петропавловку. "Ничего не нашли, неужели провокация?" - думал он. Извозчик
поехал по крепостному мосту.

Савинков вздрогнул, перекладывая ногу на ногу.

- Холодно? - спросил жандарм.

Из темноты выступили мрачные здания, кучи кустов, "как в театре" -
подумал Савинков. Вырастали бездвижные силуэты часовых. Они слезли с
пролетки. Шли по двору крепости. Желтый свет фонарей освещал лишь короткое
пространство.

От ламп в конторе Савинков закрылся рукой.

--Пожалте - сказал офицер.

Савинков пошел по длинному коридору.

- Сюда - сказал голос.

Савинков вошел в темноту камеры. И дверь за ним замкнулась.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В детской братьев Савинковых, на карте Европейской России, Вологодская
губерния была розового цвета. На уроках отечественной географии не нравилось
Борису Савинкову слово "Во-лог-да". Было в нем что-то холодное, розовое,
похожее на тундру и клюкву.

А теперь ссыльный Савинков идет по Вологде. Скрипит на морозе
деревянный тротуар. На Галкинско-Дворянской, где живет он в доме костела,
даже тротуара нет. Можно утонуть в пушистых сугробах. Краснорожие
мальчишки-вологжане, похожие на анисовые яблоки, возятся день-деньской с
салазками против дома.

Политикантишке, как зовут северяне-туземцы ссыльных, не пристало,
конечно, рассуждать об обычаях Вологды. Чай тут пьют с блюдечка, при этом
свистят губами, словно дуют в дудку. Город хлебный, рыбный, лесной.

Это не Москва и не Петербург, где агитаторы, студенты, рабочие,
интеллигенты. Тут тишь да гладь. Северный, суровый край Вологда.

И все-таки много хлопот губернатору графу Муравьеву. Со всей империи
шлют сюда поднадзорных. Сколько нужно полицейских чинов, чтобы только по
утрам поверять: - все ли целы.

К Савинкову в дом костела ежедневно приходит стражник Щукин. И
каждоутренне говорит: - Здравствуйте, господин Савинков.

- Зравствуй, Щукин.

Переминается у порога дегтем смазанными сапогами Щукин, хмыкает. Он
добродушен, это видно по усам.

- Видишь, никуда не убежал.

- Да куда тут, господин Савинков, бежать. Леса. Лесами куда убежишь? Да
и бежать чего, живете дай Бог всякому. Прощайте, господин Савинков.

- Прощай, Щукин.

Но только вначале был доволен Вологдой Савинков. Когда отдыхал, когда
вернулся голос, после девяти месяцев крепости ставший от молчания похожим на
голос кастрата. Теперь всякий шум не казался громовым, как в звенящей тишине
тюрьмы. Но все скучней и скучней становилось ему в вологодских снегах.

Как-то, идя в глубоких ботах по Галкинской-Дворянской, Савинков решил:
бежать. Думал в Вологде о многом. Но больше всего об одном выстреле. И
чувствовал необыкновенное, захватывающее волненье.

В переданном тайно письме описывали, как в вестибюль Мариинского дворца
вошел высокий министр Сипягин в теплой шубе с воротником. За ним следом в
адъютантской форме с пакетом - красивый юноша-офицер. Передавая пакет
Сипягину от великого князя, офицер выпустил пять пуль в министра. Тучный
министр Ванновский обегая на помощь Сипягину по лестнице, кричал: - Негодяй!
Раздеть! Это не офицер, это ряженый!

Савинков шел по потухающим вологодским улицам. Улицы мертвые, тихие.
Огни вогнаны в натопленные спальни, в опочивальни, в гостиные с плюшевыми
креслами в пуговичках, с граммофонами, качалками, с чаем с малиновым
вареньем, с шафраном, шалфеем, с хлебным квасом.

По России народнической агитаторшей тогда ездила бабушка русской
революции Катерина Брешковская. В Уфе видалась она с Егором Сазоновым. В
Полтаве с Алексеем Покотиловым. В Саратове, Киеве, Курске, Полтаве,
Каменец-Подольске, Царицыне, Варшаве - везде побывала властная, старая
каторжанка, вербуя партии новые силы.

В Ярославле виделась с ссыльным Каляевым. Он передал ей письмо
Савинкова. Брешковская была на пути в Вологду, где становилось Савинкову
невыносимо жить.

Мерещился выход на сцену, залитую миллионами глаз, бластилась и смерть
и слава.

Савинков распечатывал телеграмму.

"Приеду пятницу. Вера".

Савинков забыл о Вере. Правда, писал ей, что кругом скука, бело, что в
голове бродят стихи. Но он не ждал ее.

А как ехала, как волновалась Вера! Все выходила из продымленного
табаком вагона с розлитыми по полу чаем и детской мочей. Но не потому, что
пищали кривоногие дети, топочась по полу мчащегося вагона, и надоели
священник с попадьей пившие девятый чайник. Вера выходила, мысли не
укладывались в хрупкой голове, поднимали со скамьи.

Стоя у окна, Вера чувствовала, как волнение за Бориса сплетается с
волнением за дочь. Но от чувства к Борису в углу груди билось крылом,
учащалось сердце. И Вера всматривалась в окно: неслись темные ели, на порубе
широкой плешью пролетел лесопильный завод с ходящими там людьми, которых
Вера никогда не увидит.

От налетавшего ветра Вера прикрылась рукой, не попала бы в глаз гарь.
Вспоминала монгольские, скошенные глаза. "Ах, Борис, Борис".

Рубленые дома рванулись вихревой лентой, кругом зашумел воздух. С
закрытыми глазами можно было узнать, что поезд мчится сквозь строения. На
красном казенном здании: "Товарная станция Вологда". Летят мимо люди, ели,
дрова, шпалы, розовые штабели кирпичей. Поезд заревел. И Вера увидела
совершенно такую платформу, как себе представляла.

- Простите пожалуйста, - перед Верой стояла очень худенькая девушка,
похожая на воробья, - вы к ссыльному Савинкову? вы его жена?

- Да, я Савинкова - и не в силах держать чемодан Вера опустила его.

- Борис Викторович просил вас встретить и проводить - заторопился,
краснея, воробей - ссыльным запрещено у нас встречать на вокзале. Давайте
чемодан.

- Ах, да что вы.

- Ну, понесемте вместе. Борис Викторович далеко от вокзала.

Подбежал широченный носильщик с бляхой на груди. Вера, смеясь, сказала:

- Возьмите пожалуйста, нам не под силу. Вера села в широкие сани. Была
рада, что носильщик веселый. Что буланая вятка веселая. И девушка веселая. А
главное солнце весело разлилось пятном огненного масла в голубоватой
прозрачности.

Савинков стоял у окна, смотря далеко в улицу, откуда должна была
выехать Вера. Он думал, что в сущности Вера, конечно, хороший человек. На
Галкинскую-Дворянскую вынырнула буланая голова вятки. Он сказал: - Вера.
Действительно в санях была Вера.

Она не помнила, как вылезала, как шла по сеням. Помнила, как открыла
дверь и бросилась к Борису.

- Ну, ну. Вера, ну, ну - смеясь, усаживал ее Савинков - у меня прежде
всего дисциплина, умывайся вот тут, а потом - Анисья! - крикнул он -
давайте-ка самовар!

Вера, как после сна, проводила рукой по лицу.

- Я все не верю, что я у тебя, что это ты. Ты очень изменился.

- Полысел, постарел, но такой же "бесконечно милый"?

- Милый, милый, - шептала Вера.

Не стучась, черным валенком кухарка Анисья распахнула дверь и тяжело
ступая пятками, деревянно пронесла к столу самовар.

Где-то над Сухоной задержалось еще огненное солнце. А на сугробы улиц
уж легли от домов тени.

Савинков и Вера шли по деревянным скрипящим тротуарам. Зимний
сумеречный вечер тих. Снег потерял белизну, став синим. Над ним плывет
благовест сорока церквей. И в зимнем воздухе неуловимо чувствуется весенняя
талость.

- Вот ты здесь и мне ничего больше не надо. Я сама вся другая... Душа
наполнилась. А без тебя все казалось, что я пустая, кривобокая какая-то -
смеется Вера. - А сейчас все так хорошо.

Савинков смотрит в снег, курит папиросу, она раскуривается огоньком в
синих сумерках.

- Если б ты знал только какая Танюшка чудная. Очень похожа на тебя.
Какая это радость. Я теперь, знаешь, на нерожавших женщин смотрю с жалостью.
Они все кажутся мне несчастными и даже те, которые работают с вами, такие
как Фигнер, Перовская.

- Это другие женщины. - Савинков отбросил папиросу в сугроб.

- Может быть. Когда мне в больницу принесли кормить девочку, я думала,
что сердце не выдержит... Савинков смотрел в тающую даль улицы.

- Как называется эта улица? Здесь такие смешные названия.

- Трехсвятительская.

В окнах Треховятительской пестрели абажурами керосиновые лампы.

- Как тут тихо.

- Вера, у меня есть дело.

Вере хорошо. Даже не вслушиваясь, смотря на проходившую в окне с лампой
женскую фигуру, сказала: