брезентом, тлел костерок из снарядных ящиков. Было здесь дымно, пахло паром
сырых шинелей.
несколько солдат-артиллеристов. Они молчали, дремотно поглядывали на
наводчика Елютина, который, спокойно вытянувшись на снарядных ящиках,
тихонько копался перочинным ножом в разобранных ручных часах.
высохшую портянку и со строгим видом, держа ногу на весу, начал обматывать
ее. Потом замер, глянул назад.
подул в трубку - Чего там у вас? Танки гудят?..
Лузанчиков, сжавшись худенькой фигуркой, привалясь к его спине, спал,
охватив колени, тонкие до жалости руки подрагивали в ознобе; по детскому,
заострившемуся лицу неспокойно бродили тени - отблески мутного сна. Кравчук
угрюмо сказал:
плащ-палатку и с недовольным видом накинул ее на плечи Лузанчикова. Тот, не
открывая глаз, дрожа веками, закутался в нее, беспомощно подобрал ноги
калачиком.
Плавать не умеет. Намучаешься с ним.
вспоминающее лицо, и тотчас солдаты повернули к нему головы.
"Граждане купающиеся, по причине общего утонутия просьба не заплывать на
середину реки!" Туточки тебе, Кравчук, в рупор не заорут. Можно быть вумным,
как вутка, а плавать, как вутюг! Ты сам за бревно двумя руками держался!
вздохнул, сожалеюще заглянул в котелок.
смеху! Где старшина? Я б его пустым котелком разочков пять по загривку
съездил. Аж звон пошел бы. Как на передовую - его нет!
поднял глаза, прислушался и сказал:
перерастая в тяжелый рев, и близкие разрывы сотрясли землю, подкинуло
костер, ящики, брезент взметнулся над краем воронки - и сюда, к костру,
горячо дохнула, ворвалась ночь. Кравчук опытно пригнулся. Елютин быстро
ладонью накрыл часы, словно птицу поймал с молниеносной ловкостью. Деревянко
заинтересованно крутил в руках пустой котелок. Откинув плащ-палатку,
Лузанчиков испуганно вскочил, поводя круглыми, непонимающими глазами.
- По квадратам бьет.
обессиленный осколок, тяжко и мокро шлепнулся в песок.
короткой не по росту шинели, его широкое лицо и незажженная самокрутка в
зубах озарились отблесками костра. Он потер озябшие руки, весело, бедово
глянул на Елютина, на нахмуренного Кравчука, присел на корточки к огню.
Кравчук, к комбату И от Шурочки привет! На щеках Кравчука зацвел смуглый
румянец.
поста ушел, Бобков, что, в деревне на печке?
сосредоточенно почмокал губами.
дежурю. На снарядах с Шурочкой сидят. Мечтают вроде.
холодную тьму.
по-прежнему, распарывая потемки, взмывали ракеты, освещая черную воду и
черное небо.
стаи пуль, которые, обгоняя друг друга, неслись к острову, осуждающе
послушал гудение машин, скрип повозок по песку, голоса в темноте и зашагал,
натыкаясь на корневища.
потемках осенней ночи.
куда-то старшинка. Кухни до сих пор нет.
старший лейтенант Кондратьев, сбоку, почти сливаясь с ним, сидела батарейный
санинструктор Шурочка. Когда же подошел Кравчук, она не отодвинулась от
комбата; он сам немного отстранился, простуженно спросил сквозь кашель:
неодобрительно глянул на освещенное ракетой лицо Шурочки, добавил: -
Кашляете... А шинель мокрая небось...
мстя сержанту за его осуждающий взгляд.
острова осветили склоненные фигуры саперов. И снова: выстрел - разрыв.
зацепился он как зверь. Что ж, опять купаться будем, товарищ старший
лейтенант?
на правый берег, ожидая, что скажет Кондратьев. Тот молчал, молчала и
Шурочка, и, понимая это молчание по-своему, Кравчук подумал, что до его
прихода был между ними иной разговор. Он осуждал командира батареи, но с
особенной неприязнью судил он вызывающую эту Шурочку, которая открыто льнула
к Кондратьеву. Он осуждал ее ревниво и хмуро, потому что хорошо знал о
прежних отношениях ее и капитана Ермакова. Сержант недолюбливал Кондратьева
за его странную манеру отдавать приказания: "прошу вас", "не забудьте",
"спасибо" - и порой с чувством неудовольствия и удивления вспоминал те
времена, когда капитан Ермаков перед всей батареей называл старшего
лейтенанта умницей.
командир первого взвода Кондратьев, санинструктор Шурочка стала властно, на
виду всей батареи, брать его в руки, командовать им, и Кравчука оскорбляло
это бабье вмешательство. До этого он пытался ее защищать: тонкая, с высокой
грудью, в ладной, всегда чистой гимнастерке, в хромовых сапожках, она
вызывала в нем трудную тоску по женской ласке, но когда теперь Деревянко
едко говорил, что она из тех, кто вечером ляжет на одном конце блиндажа, а
утром проснется на другом, Кравчук не останавливал его, как прежде.
чувствуя на себе взгляд Шурочки. - Снова купаться будем?
саперным капитаном. Ругается на чем свет стоит - восемь человек у него за
два часа выкосило. Пойдемте. Посмотрим, как там...
мешковатой шинели с нелепо торчащим воротником.
подумал никогда в жизни не болевший Кравчук. Шурочка тоже поднялась, гибко,
бесшумно, только сапожки скрипнули. Сказала властно:
надо. Портянки просушить. Шинель. Выпить водки с аспирином.
Водки нет.
и со злостью сказал:
ней. И пока шли впотьмах меж сосен, пока шагали по острову к берегу, Кравчук
неотступно слышал позади тонкий, решительный скрип песка под Шурочкиными
сапогами, думал: "Экая сатана-бабенка, ничего не боится, закрутит
Кондратьеву голову И кто это выдумал женщин на войне держать! Одна беда,
неразбериха, тоска от них".