Чтение 4–й страницы книги ~Капитан и Враг~

- Ты не устал?

- Нет, - сказал я, но сказал только, чтобы угодить ему; _на самом-то
деле_ я устал. Мне очень хотелось бы знать, сколько еще нам предстояло
идти.

Капитан сказал:

- Она замечательная женщина. Ты это поймешь, как только увидишь ее,
если ты хоть сколько-нибудь разбираешься в женщинах... но откуда тебе
разбираться, в твои-то годы? Ты, конечно, должен быть с ней терпелив.
Делать скидки. Она ведь столько натерпелась.

Слово "натерпелась" в ту пору было связано у меня с представлением о
чернильных пятнах, которые обычно испещряли мое лицо, да и тогда его
украшали (Капитан в противоположность директору школы не замечал подобных
вещей), явно свидетельствуя о том, что я амаликитянин, то есть отщепенец.

Причина, по которой я стал в школе отщепенцем, была не вполне ясна -
возможно, это объяснялось тем, что школьники узнали мое имя, но думается,
это было связано также с моей тетей и ее сандвичами, с тем, что она ни
разу не сводила меня в ресторан, как это делали другие родители, когда
приезжали повидаться с детьми. Кто-то, наверно, углядел, как мы сидели на
берегу канала и ели сандвичи, запивая их даже не оранжадом или кока-колой,
а горячим молоком из термоса. Молоком! Кто-то, безусловно, углядел, что
это было молоко. А молоко - оно же для младенцев.

- Тебе понятно, что я хочу сказать?

Я, конечно, кивнул - а что еще я мог сделать? Возможно, эта неизвестная
мне женщина тоже окажется амаликитянкой, если она в самом деле столько
натерпелась. В моем "жилище" было еще три амаликитянина, однако мы
почему-то никогда не объединялись для защиты: каждый ненавидел троих
других за то, что они - амаликитяне. Амаликитянин, как я начал понимать, -
это всегда одиночка.

Капитан сказал:

- Дойдем до конца улицы и повернем назад.

Приходится быть осторожным. - И когда мы повернули, он заметил: - Я
выиграл тебя в честной игре.

Я понятия не имел, что он хотел этим сказать. А он добавил:

- Ни один человек, если он в своем уме, и пытаться не станет плутовать
с твоим отцом. Да и вообще в трик-траке нелегко сплутовать. Так что твой
отец проиграл тебя в честной игре.

- Он ведь Сатана, правда? - спросил я.

- Ну, наверно, можно и так его назвать, - ответил Капитан, - но только
когда ему перечат. - И добавил: - Ты ведь знаешь, как это бывает.",
впрочем, конечно, не знаешь, где тебе? Какой же ребенок посмеет ему
перечить!

Наконец мы вышли на улицу, где часть домов была свежевыкрашена, а
другие были в запустении, но по крайней мере тут не стояли бачки с
отбросами. Это были, как я теперь знаю, дома викторианского стиля, с
подвалами, куда вела лесенка, и с мансардными окнами на четвертом этаже.
Несколько ступенек вели к входным дверям, и некоторые из этих дверей были
всегда открыты. Казалось, эта улица, именовавшаяся Террасой Моей Души, еще
не решила, устремляться ли ей вверх в своем статусе или вниз. Мы
остановились у дома под номером 12-А, наверное, потому что никто не стал
бы жить в доме номер 13. У двери было пять звонков, но четыре из них были
залеплены клейкой лентой, указывавшей на то, что ими не пользуются.

- Теперь вспомни, что я тебе говорил, - сказал Капитан. - Будь с ней
помягче, потому что она уж очень боязлива.

Но у меня было такое впечатление, что он сам немного боялся, держа
палец на уцелевшем звонке и не решаясь на него нажать. Затем он позвонил,
но не снял пальца с кнопки.

- А вы уверены, что она там? - спросил я, ибо у дома был нежилой вид.

- Она мало выходит, - сказал он, - да к тому же сейчас начнет темнеть.
А она не любит темноты.

Он снова нажал на кнопку - на этот раз дважды, и я услышал, как
зашевелились в подвале, потом зажегся свет. Он сказал:

- У меня есть ключ, но я люблю предупреждать ее. Зовут ее Лайза, но я
хочу, чтобы ты звал ее мама. Или мамочка, если тебе больше так нравится.

- Почему?

- О, мы как-нибудь в другой раз поговорим об этом. Сейчас ты не
поймешь, да и времени нет объяснять.

- Но она же не моя мама.

- Конечно, нет. Я и не говорю, что она твоя мама. Мать - это просто
родовое понятие.

- А что значит "родовое"?

По-моему, ему нравилось употреблять сложные слова - он как бы
бахвалился своими познаниями, но со временем я узнаю, что дело было не
только в этом.

- Послушай. Если тебе все это не по душе, мы можем сесть на поезд и
вернуться назад. И ты почти вовремя будешь в школе... Совсем немного
опоздаешь... Я поеду с тобой и извинюсь.

- Вы хотите сказать, что мне можно не возвращаться? И завтра тоже?

- Можешь совсем туда не возвращаться, если не хочешь. Я ведь тебя
только спрашиваю.

Он крепко держал меня за плечо, и я чувствовал, как дрожит его рука. Он
чего-то боялся, а я не боялся совсем.

Я больше не был амаликитянином. Я избавился от страха и был готов ко
всему, когда дверь в подвал отворилась.

- Я не хочу возвращаться, - сказал я Капитану.

2

И все же я никак не ожидал увидеть такое молоденькое и бледное личико,
какое глядело на нас из темноты подвала, освещенного лишь голой лампочкой
очень низкого вольтажа. На мой взгляд, эта женщина никак не могла быть
чьей-то мамой.

- Я привез его, - сказал Капитан.

- Кого?

- Виктора. Но я думаю, мы заменим ему имя и будем звать его Джим.

Вот уж никогда не думал, что я могу так просто сменить мое ненавистное
имя - взять и выбрать другое.

- Что, ради всего святого, ты натворил? - спросила женщина Капитана, и
даже я учуял в ее голосе страх.

Он легонько подтолкнул меня к ступенькам, что вели в подвал.

- Ступай вниз, - сказал он, - скажи, как я тебе велел. И поцелуй ее.

Я перешагнул через порог и пробормотал:

- Мама!

Я был так же смущен, как на первой репетиции пьесы, которую мы
разыгрывали в школе и в которой мне дали малюсенькую роль; пьеса
называлась "Гадина из гадючьего дома", и было это до того, как выяснилось,
что я - амаликитянин. Ну а что до поцелуя, то уж на это я никак не мог
себя подвигнуть.

- Что ты натворил? - повторила она.

- Поехал в школу и забрал его.

- И все? - спросила она.

- И все. У меня же было письмо от его отца.

- Да как же, ради всего святого?..

- Я выиграл его по-честному, уверяю тебя, Лайза. В трик-траке не
сплутовать.

- Ты меня в гроб вгонишь, - сказала она. - Я же и не думала просить
тебя что-то делать, только сказала... просто подумала... сложись все
иначе...

- Могла бы все-таки предложить нам войти и угостить чаем.

- О, я поставила чайник, как только ты позвонил. Я же знаю, что ты
любишь.

На кухне она довольно резко велела мне сесть. Там стояло два стула и
кресло, и по примеру Капитана я выбрал стул. На печке начал плеваться
чайник. Лайза сказала:

- Я не успела подогреть заварку.

- Что так, что эдак - разницы я не почувствую, - несколько мрачно, как
мне показалось, сказал Капитан.

- Не почувствуешь.

Оба они были для меня совсем чужие, однако я уже понял, что они
нравятся мне куда больше, чем моя тетка, не говоря уже о директоре школы,
или начальнике пансиона мистере Хардинге, или любом из знакомых мне
мальчишек. Я чувствовал, что им почему-то непросто друг с другом, и мне
захотелось помочь, насколько это было в моих силах. Я сказал:

- Обед у нас был шикарнейший.

- Чем же он тебя кормил?

- Да так, немножко рыбы, - сказал Капитан.

- Это только для начала, - сообщил я Лайзе, - да и рыба-то была
копченая лососина.

Я знал, что копченая лососина - это не пустяк: я ведь заглянул в меню и
видел, сколько за нее берут. Она стоила куда дороже свиной отбивной.

- Как же ты сумел расплатиться? - спросила Лайза. - Ты ведь не при
деньгах... во всяком случае, сегодня утром не был.

- Я отдал им взамен тот старый чемодан, что ты мне дала, - сказал он.

- Это же старье - да оно и двух шиллингов не стоит.

- В нем было три пары носков - они ухе так продырявились, что не имело
смысла их держать, - да пара кирпичей. Хозяин был вполне доволен и даже
угостил меня коньяком.

- О, Господи Иисусе, - сказала она, - садись, пей чай. Ну что,
по-твоему, я бы стала делать, если бы тебя отправили в тюрьму?