нам, будут присвоены в частях. Мм прощались друг с другом, с командирами,
наставниками - и на выпускном вечере пели любимую песню:
сознаем, как крепнет флот воздушный, Наш первый в мире пролетарский флот!
Все выше, и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц!..
В СТРОЕВЫХ ЧАСТЯХ. ШКОЛА ОРЛОВ
новому месту назначения - на Кавказ.
Чувствовался юг - ветер был теплый, упругий, природа щедрая, непривычная. А
когда за окнами встали над горизонтом голубые горы Кавказа, когда совсем
рядом с поездом показались воды Каспия, я совсем потерял и сон, и покой.
Мне, сибиряку, все это казалось сказкой, и как-то не верилось, что я еду на
Кавказ!
сразу же направились в штаб ВВС Закавказского военного округа. Там нам и
зачитали приказ о новом назначении: всех нас направляли
летчиками-инструкторами во вновь организуемую школу в Цнорис-Цхали.
маленькой станции нас встретила группа командиров: начальник штаба
подполковник Гагарин, комиссар школы Аристархов и майор Михайлов и капитан
Турпак. Они поздравили нас с прибытием, сказали, что уже давно ждут,
Цнорис-Цхали. Расположен он у подножия горы, весь в садах и зелени, журчит
на перекатах по камням речушка; своеобразны сложенные из камня сакли с
черепичными крышами, а вдали громоздились величественные горы Кавказского
хребта. Воздух казался голубым, а большие горы находились вроде бы совсем
рядом. И только со временем я убедился, что это обман зрения: до гор очень
далеко. Нельзя было скрыть радости - кто-то затянул песню, и все мы дружно
подхватили ее.
жизнь!
хорошо, когда рядом такие же, как ты сам, романтики неба, а вообще-то -
обыкновенные парни сороковых годов.
работа в школе закипела вовсю. Собирали самолеты на аэродроме, который
располагался недалеко от аула. Конечно, никакого специального покрытия,
никакой специально оборудованной полосы на аэродроме не было. Строений тоже
никаких не было. Просто ставили контейнеры из-под самолетов и в них хранили
имущество, Жили мы в спортзале, спали на двухъярусных койках, но никто не
ныл, не жаловался на трудные условия быта: всех нас захватывала одна
страсть, одно желание - поскорее услышать звук самолетных моторов!
но каждый из нас понимал: это - еще не аэродром, это - еще не школа
летчиков! Вот когда запоют моторы - это будет жизнь, это будет музыка!
роста, коренастый, спокойный, немногословный. В недавнем прошлом он был
летчиком-испытателем при одном из военных заводов. И вот теперь принял под
свое командование летную школу. Мы полюбили Попова как-то сразу, за
искренность за чуткость, которую он оказывал каждому, с кем приходилось ему
встречаться. Беседуя с нами, Попов, улыбаясь, говорил:
лукавством - чувствовалось, что Попов, как и мы, живет небом, что он, как и
мы, истосковался по самолету. Подходя к техникам, он обычно торопливо
бросал: "Работайте, работайте, товарищи! На меня не обращайте внимания!". А
сам, как бы между прочим, то с одним, то с другим поговорит, посочувствует,
выслушает пожелания, просьбы, иной раз и сам поможет, где надо подставит
вместе с другими плечо под тяжелый самолетный мотор.
Аристархов. Он тоже помогал нам и словом и делом.
те недолгие часы, когда шумной веселой гурьбой ходили мы в баню. Для этого
надо было взобраться на гору, метров на 900 выше нашего гарнизона - там
приютился небольшой грузинский городок Сигнах. Идти в гору по тропинке было
трудно и непривычно. Мы подталкивали друг друга, шутили. А в городе на нас
удивленно смотрели люди; с почтением рассматривали мужчины, диковато, с
любопытством косились женщины. Военные под Сигнахом появились совсем
недавно, и местные жители еще не привыкли к нашей форме, к нашему языку. Да
и мы тоже не понимали ни слова из того, о чем они говорили.
время где словами, где жестами, могли довольно сносно объясняться и
разговаривать с местными жителями. Теперь, когда мальчишки вслед нам
кричали: "Гамарджоба, летчики!" - мы понимали, это означает: "Здравствуйте,
летчики!".
старшинское. Мне и сверстникам моим - старшего сержанта.
смолкал рокот авиационных моторов, а в небе, потеснив орлов, кружились
самолеты. Началась, как говорил полковник Попов, веселая жизнь, которая была
всем нам очень по душе.
летной подготовки и были готовы к обучению курсантов.
глядя на карту Европы, он неторопливо рассказывал нам о событиях,
происходящих в мире. Все чаще на политзанятиях звучало слово "Германия".
Площадь Германии постепенно, как чернильное пятно, расползалась по Европе и
уже поглотила такие страны как Чехословакия, Австрия, Польша...
советско-германского пакта о ненападении, возникали разные вопросы и в душе
каждого был какой-то горький осадок неясности и тревоги. Конечно, тревога та
была далека от боязни или чего-нибудь подобного. Молодые, уверенные в себе и
в технике, доверенной нам, мы беззаветно верили в силу и несокрушимость
Красной Армии и Военно-Морского Флота.
юго-восточнее Цнорис-Цхали, в Алазанской долине. Летное поле было покрыто
ковром зеленых трав, которые в середине лета выгорали и становились
желто-бурыми, жесткими, а грунт - твердым, как камень, но не пыльным. Вдоль
арыков, обрамлявших аэродром с севера и запада, стояли высокие пирамидальные
тополя, кипарисы, тянулись виноградники.
самолетов, штабные и эскадрильские помещения, сделанные из контейнеров и
самолетных ящиков.
самолеты: мы учили курсантов летать. В стремлении курсантов поскорее
вылететь самостоятельно узнавали себя. Давно ли сами вот так же старались
воздать у инструктора мнение, что готовы к самостоятельным полетам, что
"созрели", и, конечно, друг перед другом старались не ударить лицом в грязь.
схватывали все, чему учили мы их, и не удивительно, что в группах у
инструкторов с каждым днем оставалось все меньше и меньше "пассажиров".
профессии равнодушно. Во всяком случае, в моей группе таких не было.
Разумеется, у нас не обходилось и без "приключений". Но "приключения" эти
имели под собой причину весьма далекую от равнодушия курсантов к летной
профессии.
интеллигентное, высокий лоб, черные задумчивые глаза. Копейкин славился
цепкой памятью и математическими способностями. Все, что касалось
аэродинамики, усваивал быстро и прочно, но вот не везло ему, когда дело
касалось применения теории на практике. Товарищи по учебе взлетали и
садились самостоятельно - сколько восторженных рассказов и впечатлений! А
Копейкин... он по-прежнему летал только с инструктором Морозовым, проходя
вывозную программу.
тот, передав курсанту управление, весь полет наблюдал за ним, анализировал
его действия. И хотя Копейкин довольно грамотно провел полет и неплохо
посадил машину, Михайлов все же остался им недоволен. Инструктору он сказал:
неопределенный жест растопыренной пятерней.
иногда рискуют, такова профессия! Взвесил все "за" и "против" - и при нас же
в "квадрате" состоялся его разговор с комэском.
кулак, а то он какой-то... - И опять хотел сделать этот свой жест - в
воздухе покрутить растопыренной пятерней, но раздумал, и просто махнул
рукой. Примерно через час мы стали свидетелями самостоятельного вылета
Копейкина на истребителе И-15 "бис".
истребителя у кабины, где сидел готовый к вылету Копейкин: понятное дело, он
давал "ценные указания", последнее напутствие своему питомцу. Но вот Морозов
спрыгнул с крыла и, отбежав в сторону, поднял над головой руку, а затем
резко махнул: "Вылет разрешаю!".
что машину ведет "ас" - стартер испуганно отскочил в сторону, а самолет,
слегка клюнув носом, замер почти у стартовой черты.