безошибочному предчувствию, припасали ему боги состоит, судя по всему, ни
много ни мало в ее нынешней покупке собственного дома, поскольку оная
покупка столь сильно его затрагивает. То было первое возвращение к разговору
в Везеренде - до сих пор они в таких возвращениях не нуждались; но когда она
написала в ответ, уже после того, как изложила свои новости, что
отказывается допустить мысль, будто его ни с чем не сравнимое тревожное
ожидание завершится подобной малостью, Марчер даже подумал - а не рисует ли
себе мисс Бартрем его будущее еще более исключительным, чем кажется оно ему
самому? Так или иначе, но постепенно, с ходом времени, Марчеру пришлось
убедиться: она непрерывно всматривается в его жизнь, судит о ней, взвешивает
ее в свете того, что знает о нем и что с годами вошло у них в обычай
называть не иначе как "истинной правдой о нем". То была его всегдашняя
формула, и Мэй Бартрем усвоила ее так неприметно, что, оглядываясь назад, он
не мог бы сказать, когда именно она, по его выражению, целиком влезла в его
шкуру или сменила великодушную снисходительность на еще более великодушную
веру.
всего лишь безвредным маньяком, и поскольку в конечном счете это определение
отличалось многозначностью, Марчер охотно прибегал к нему, характеризуя их
дружбу. Не сомневаясь в том, что он свихнулся, мисс Бартрем, тем не менее,
относится к нему с симпатией, оберегает его от всех прочих, как добрая и
мудрая сиделка, которая не получает платы, но зато искренне развлекается и,
не связанная ни с кем тесными узами, заполняет досуг вполне благопристойным
занятием. Для всех прочих он, разумеется, странный человек, но только она,
она одна знает, чем и, более того, из-за чего он странный, поэтому так умело
расправляет складки спасительного покрова. Переняв у него тон, который обоим
мнился веселым, как переняла и все остальное, Мэй Бартрем, однако, умела с
присущим ей безошибочным тактом убедить чуткого Марчера, что безоговорочно
ему верит. Во всяком случае, она неукоснительно называла тайну его жизни
"истинной правдой о нем" и на редкость искусно создавала впечатление, будто
этой тайной проникнута и ее собственная жизнь. Вот почему Марчер неизменно
чувствовал, что она все принимает в расчет - иного названия для этого у него
не было. Он и сам старался все принять в расчет, но сравниться с ней не мог
хотя бы по той причине, что, занимая более выгодный наблюдательный пост, она
следила за продвижением его горестной одержимости на путях, которые от него
были скрыты. Марчер знал, что он чувствует, а она знала, как он при этом
выглядит; он помнил каждое существенное дело, от которого изменнически
увильнул, а она могла бы высчитать, сколько таких дел накопилось - другими
словами, сколько Марчер сделал бы, не будь у него этого груза на душе, и,
следовательно, могла бы объяснить, почему при всех его способностях он
оказался неудачником. Сверх того, она проникла в тайну разрыва между
внешними формами его жизни - малоприметной государственной службой, обменом
приглашениями и визитами с лондонскими приятелями, заботами о небольшом
наследственном имуществе, о собранной им библиотеке, о загородном саде - и
жизнью внутренней, настолько отстраненной от этих форм, что все поведение
Марчера, все, хоть сколько-то заслуживавшее этого названия, превратилось в
сплошное лицедейство. А в результате - маска с намалеванной идиотически
приветливой улыбочкой, меж тем как глаза, глядевшие из прорезей, выражали
совсем другое. Но хотя прошли годы и годы, тупоумный свет так до конца этого
и не понял. Поняла одна лишь Мэй Бартрем, только ей с помощью непостижимой
магии удалось совершить чудо: глядеть прямо в эти глаза и одновременно или,
может быть, попеременно, устремлять, словно из-за его плеча, взор в ту даль,
куда был направлен и прищур маски.
пока эта совместность не окрасила и не очертила ее собственной жизни. Тогда
и у нее под внешними формами поселилась отстраненность, а поведение
уподобилось, на ее взгляд, недобросовестному отчету, сфабрикованному для
отвода глаз. Единственный же подлинный, правдивый отчет она не могла дать
никому, Джону Марчеру - в особенности. Все ее поступки с самого начала
говорили сами за себя, но их явный смысл точно так же не мог пробиться в
пределы его сознания, как множество других вещей и явлений. Впрочем, если бы
за жертвы, которые во имя "истинной правды" приходилось приносить не только
ему, но и ей, Мэй Бартрем была бы вознаграждена; можно не сомневаться, она в
любую минуту сочла бы награду и более чем своевременной, и более чем
естественной. В эту пору их лондонской жизни бывали долгие периоды, когда
разговоры Марчера и мисс Бартрем не вызвали бы у стороннего слушателя и тени
любопытства, но в какой-то миг тема "истинной правды" вдруг всплывала на
поверхность, и уж тут вышеупомянутый слушатель, конечно, насторожился бы - о
чем, скажите на милость, толкуют эти двое? Они давно и твердо решили, что, к
счастью, живут в обществе на редкость ограниченных людей, поэтому у них
вошло в обычай не считаться с ним. Все же иногда особенность их отношений
обретала почти первоначальную свежесть, и причиной тому большей частью была
какая-нибудь фраза Мэй Бартрем. Эти фразы повторяли друг друга, но
произносила она их очень не часто.
таким привычным явлением, как дружба женщины с мужчиной, настолько уже
повседневная, что стала как бы обязательной.
поразному их развивала. Нам особенно важен оборот, который придала одному из
них Мэй Бартрем в день своего рождения, когда Марчер пришел поздравить ее.
Было это в воскресенье, в ту пору года, которая отмечена густыми туманами и
беспросветной мглой, что не помешало Марчеру явиться к ней и, по
обыкновению, с подарком: их знакомство было уже такое давнее, что он успел
обзавестись уймой мелких обыкновений. Этими подарками Марчер всякий раз
доказывал себе, что не погряз в грехе эгоизма. Почти всегда он дарил
какую-нибудь безделушку, но неизменно изящную; к тому же он старательно
выбирал для нее вещи, которые, по его мнению, были ему не по карману.
в глазах пошляков вы сразу становитесь таким же, как они сами. Что особенно
характерно для большинства мужчин? Их способность проводить бездну времени с
заурядными женщинами. И они, наверное, даже скучают при этом, но охотно
мирятся со скукой, не срываются с поводка и, значит, все равно что не
скучают. Я - ваша заурядная женщина, часть того самого хлеба насущного, о
котором вы молитесь в церкви. И наилучший для вас способ замести следы.
его заурядной женщины пока что казались ему только забавными. - Я отлично
понимаю, что так или иначе, но вы спасаете меня во мнении окружающих. Давно
это понял. Но вот что спасает вас? Я, знаете ли, частенько об этом думаю.
несколько иным углом.
потому, что я так безраздельно в этом с вами. Я хочу сказать, что бесконечно
вас ценю, и нет меры моей благодарности за все, что вы для меня сделали. Но
иногда я спрашиваю себя - а честно ли это? То есть честно ли было вовлечь
вас и, смею добавить, так по-настоящему заинтересовать? Мне даже кажется
иногда, что у вас больше ни на что не остается времени?
человеку нужно? Я, как мы когда-то условились, вместе с вами "на страже", а
это занятие поглощает все мысли.
Марчер. - Но не кажется ли вам, что годы идут, а ваше любопытство не слишком
вознаграждено?
вознаграждено? То есть вы слишком долго ждете?
и не прыгнул? Нет, для меня ничего не изменилось. Я ведь выбирать не могу,
не могу отказываться или соглашаться. Тут выбора нет. Что боги припасли,
тому и быть. Человек во власти своего закона, с этим ничего не поделаешь. И
закон сам решает, какой образ ему принять и каким путем совершиться.
она свершается своим особым образом, своим особым путем. Но, понимаете ли, в
вашем случае, и образ, и путь были бы - ну, совершенно исключительными, и,
так сказать, предназначенными для вас одного.
чем когда-либо уверена, что буду вознаграждена за свое так называемое
любопытство, и даже слишком щедро.
еще раз прошелся по маленькой гостиной, где год за годом неизменно
возвращался в разговорах все к той же теме, где под всевозможными соусами
вкушал их сопричастность, - так, вероятно, выразился бы он сам, - где вся
обстановка стала не менее привычной для него, чем в собственном доме, где
даже ковры были протерты его стремительными шагами, как сукно конторок в
старинных торговых домах протерто локтями целой череды клерков. Целая череда
изменчивых настроений Марчера отметила эту комнату, превратившуюся в дневник
зрелых лет его жизни. Под влиянием слов Мэй Бартрем он, неведомо почему, с
такой остротой ощутил все это, что через минуту снова остановился перед
своей приятельницей.
Каменистый Артем
Ильин Андрей
Маркелов Олег
Ильин Андрей
Прозоров Александр
Акунин Борис