них, и ему было противно и жаль старичка. Он хотел было вступиться, но
промолчал.
сидевшей на другой скамье, сказали:
писателей, медленно уходивших в пестрой и нарядной толпе, каким-то грустным
пятном отделяясь от нее; И Мижуев услышал, как в группе молодежи загорелся
спор о таланте Четырева.
потянуло прочь, куда-нибудь, где бы стать одному и стоять долго и одиноко,
ничего не видя и не слыша.
III
разноцветными гирляндами сверкая в темной воде, горели его говорящие огни. С
этого берега не видно было людей, и черная масса парохода казалась
таинственной, как темное чудище вод, всплывшее к молу. Но издали уже
слышался быстрый гул приближающихся экипажей и чувствовалось, что сейчас в
веселящийся городок прихлынет целая толпа новых людей, оживленных и
обрадованных концом длинного скучного пути.
соседний курорт, и Мижуев вышел гулять один. Он медленно бродил по
набережной, подальше от сквера и курзала, где пестрела легкая вечерняя
толпа. Он чувствовал себя так хорошо, как давно не бывало. Безлунный мягкий
вечер, убранный прозрачным золотом звезд, и покойный ритмический шум прибоя,
чуть пенящегося у берегов, трогали в нем тихие ласковые струны.
Подозрительная настороженность, не оставлявшая его все время, как-то
побледнела, и на душу нашла тихая, музыкальная печаль. Хотелось быть одному
и вспоминать что-нибудь близкое и дорогое.
легкие нежные мысли медленно вырисовывали перед ним знакомые, полузабытые
лица. И с открытыми глазами Мижуев, казалось, видел их - неуловимо
скользящих в синеве вечернего сумрака среди больших бледных звезд.
времени, когда, приехав из-за границы, измученный угаром бессмысленной жизни
и фальшивых людей, он встретился со своим старым другом и его женой, Марией
Сергеевной. Мижуев был устал, раздражителен и озлоблен до угрюмости. Они
пригрели его непривычной простотой отношений, приняли в маленький круг своей
светлой уютной жизни, и было много дней и вечеров, полных уюта, веселья и
особого очарования от близости прекрасной, милой женщины. Потом возникла
тайная любовь - странное влекущее сплетение самого целомудренного уважения и
самой бесстыдной требовательной мечты. И странно, как смерть, и радостно,
как жизнь, наступил момент, когда в ней дрогнула ответная, еще стыдливая
струнка, и вдруг то, что казалось невозможным, о чем нельзя было даже
думать, стало близким и обдало жарким огнем женской страсти. А потом все
запуталось и стало болезненно-уродливо, как кошмар. Долго тянулась затяжная
и, очевидно, бессильная борьба между совестью и нерассуждающим влечением
тела к телу. Были яркие просветы бешеного счастья, как тот вечер, когда
строгое черное платье вдруг упало, и прекрасная нагая женщина стала покорной
и бесстыдной; но счастье утонуло в целом болоте самой унизительной фальши,
стыда, невольного предательства и обмана, против воли доходящего до подлости
по отношению к человеку, которого они оба любили и уважали. Грязь подступала
все выше, выше, к самому горлу, и когда, наконец, стало трудно дышать,
произошел короткий и острый разрыв.
иначе кончено и открылась новая жизнь. Но прошлое оставило свое тонкое
острие, и оно до сих пор ворочалось в закрывшейся ране. Когда прошла первая
страсть, тогда стало казаться Мижуеву, что произошла страшная, непоправимая
ошибка. Те страдания и колебания, которые пережила Мария Сергеевна, стали
говорить ему тайным и ядовитым языком, что его роль жалка: эта женщина
любила своего мужа, и только его одного, а Мижуев, - который был ничем не
замечателен, кроме своих денег, - явился простою случайностью. Они жили так
просто и бедно, ей так невинно и наивно хотелось веселья и блеска. Только и
всего...
спрашивал себя Мижуев.
которую никогда уже нельзя ни поправить, ни забыть; молодая женщина стала
одинокой, как брошенная игрушка...
болезненной грубостью подумал Мижуев и сам почувствовал, как дрогнуло и
исказилось его лицо.
мысленно прикрикнул он на себя, стараясь заглушить вырвавшуюся мучительную
фразу. На мгновение все спуталось в душе, но сейчас же Мижуев почувствовал,
что мысль не умерла, а только ушла внутрь и там, как тонкая змейка,
прячущаяся под камнями, неуловимо скользит все глубже и глубже.
воспоминания и долго ходил по набережной, без мысли, устало ворочая в душе
какие-то бесформенные обрывки. А вечер все темнел, все глубже и спокойнее
синело небо, ярче сверкали звезды над горами, и затихающее море легко и тихо
вздыхало, точно засыпая.
подумал Мижуев и вспомнил человека, с которым был близок еще в ту пору,
когда жил весело, бросая деньги и мечтая о широкой творческой деятельности.
размашистой фигуре знаменитого писателя Николаева, ярко вставшей перед ним в
сумраке южного вечера.
полный удали и силы голос, забавно выговаривавший круглое волжское "о".
обтягивающей выпуклое тело молодой самки, и крепкий татарин с вытянутыми,
как струны, мускулистыми ногами. Женщина отрывисто смеялась, изгибаясь в
седле, татарин сохранял величественное самодовольство, и, мелькнув мимо, они
смешались в сумраке вечера.
были близки ему. В сливающийся туман прошлого почти непрерывной цепью
уходили их русалочьи глаза, точеные руки, выпуклые груди, тонкие талии и
крутые бедра кобылиц. Они доставались ему легко, только стоили больше или
меньше. Закрыв глаза, они бросались под золотой дождь, под которым
расцветали и становились гладкими и блестящими, как хорошо кормленные
пантеры.
упругих грудях, на бархатном теле, среди вздрагивающих в муке страсти белых
ног он оставался тем, чем и был, - одиноким, чего-то ищущим, тоскующим
человеком.
огромного запутанного клубка. А навстречу один за другим, точно где-то
прорвав преграду, уже катились экипажи с пристани. Виднелись лица, шляпы,
картонки, баулы; мелькали и исчезали незнакомые новые глаза. Набережная, как
живая, загудела и задрожала под непрерывным бегом колес. Мижуев с
отвращением смотрел на них.
ему представилось какое-то колоссальное, мутное чрево, вздутое до небес
вечной тяготой, из которого, Бог знает зачем, лезут, ползут, сыпятся и
корчатся на земле миллионы уродцев, никому не нужных, никому не интересных.
вдали в улицах города. Экипажи катились все реже и реже, и опять стало
слышно, словно на пустынном берегу, мерное и задумчивое дыхание моря. Мижуев
еще раз дошел до конца набережной, где ярко горела кофейня, набитая
гомонящими красноголовыми турками, и повернул назад.
офицер с молоденькой дамочкой, покачивающей своими гибкими обтянутыми
бедрами, прошли два-три сытых господина с кроваво пламенеющими сигарами в
зубах. Потом пробежала кучка звонких барышень, опахнувших Мижуева тонким
запахом духов и легким ветром юбок, оглушивших смехом и говором. А потом
встретился и знакомый старичок генерал, с узенькими бачками и широчайшими
красными лампасами. С ним шла хорошенькая девушка, бросавшаяся в глаза
нежным румянцем и целомудренно строгим гимназическим платьем.
раскланиваться, слегка подволакивая правую ножку. Обыкновенно он боялся
Мижуева и не подходил, когда тот был один, но теперь ему так захотелось
блеснуть перед дочерью своим знакомством с миллионером, что он решился.
Маленькая наивная гордость засияла у него в глазах и даже в голосе, когда
он, развязнее, чем следовало, проговорил:
высокомерием ответил Мижуев, небрежно приподнимая шляпу.
представил генерал, - это вот моя дочь... Нюрочка.
трепетная и теплая, как ранняя весна. И когда приподняла на Мижуева влажные
темные глаза, он невольно улыбнулся ей. И она улыбнулась.
ободрить смутившуюся девушку и показать ей, что он с этим миллионером - свой
брат. Сначала он даже стал без нужды фамильярен и после одной довольно
Никитин Юрий
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Бажанов Олег
Конан-Дойль Артур
Суворов Виктор