пристегнуть ремни", а ниже выскакивали цифры, показывавшие время,
оставшееся до начала посадки: "17:10", "17:09", "17:08"... Юлькин голос
был тих, но каждое слово она выговаривала своим цыганским контральто, так
не вязавшимся со всем ее обликом инженю, отчетливо и точно:
Бенине, не то в Великом Бушонго среди пантеона богов, обычного пантеона, в
котором были боги войны, судьбы, любви, был еще один, особо почитаемый -
бог Ненастоящего. Каждому, кто поклонялся ему, он давал все. Только -
ненастоящее. Но кто может всегда отличать настоящее от ненастоящего? Это
был великий бог. И страшный бог. Ему ставили идолов - вытесанные из
черного базальта огромные истуканы, в глаза которым вставляли агаты. Идолы
смотрели на запад, и заходящее солнце кровавило их черные руки и лица и
багровыми огнями полыхало в глазах. Он давал все, этот бог. Только
попроси. Но он и брал. Брал жизнь. Настоящую.
самого Мурзука. Молчала так же, как теперь молчала Ора. Ганшин в упор
смотрел на нее, потому что теперь он сказал все, что мог, и было
непонятно, что же делать дальше.
Веру в нее? Ору?
и до конца. Вот сидит она и молчит, женщина, которой так нужно было
узнать, как умер человек, брошенный ею четыре года назад. Она узнала. И
теперь спокойна, потому что знает, потому что все ясно, потому что...
Ганшин не додумал до конца. На миг почудилось ему, что это она, Ора, стоит
лицом к закату, и последние солнечные лучи кровавят ее узкие пальцы и
багрово отблескивают в почему-то не карих, а черных глазах.
простите, я отняла у вас столько времени...
погруженный в полумрак и наполненный танцующими парами. Только танцевали
сейчас что-то быстрое. Он шел, лавируя между людьми, стряхивая на ходу
брызги, орденской перевязью осевшие на пиджаке, а там, позади, оставалась
женщина, хрупкая и сильная, влекущая и убивающая. "Все-таки она его
добила..." Ненастоящая женщина с ненастоящей любовью. Женщина, с которой
можно умереть от одиночества.
карманам, потом подошел к стоявшему у стены автомату, сунул в прорезь
кредитный жетон и, подождав секунду, вынул из лотка пачку в хрустящей
обертке. На ней был изображен череп с дымящейся сигаретой в зубах. Почти
Веселый Роджер. Антиреклама. Ганшин хмыкнул, распечатал пачку и закурил.
зашагал по извивающейся дорожке, выложенной белыми квадратными плитами. По
сторонам матово отблескивали корой в свете повисших над шоссе "сириусов"
березы. Ганшин остановился и приложил ладонь к стволу. Кора была нежная,
чуть бархатистая и прохладная. Настоящая.
совершенством, каким мог бы обладать робот или ангел; ее лицо,
напряженно-внимательное и такое чужое... Что же надо сделать с человеком,
чтобы он перестал верить даже себе? Бог Ненастоящего... И в Приземелье
нашел он своего должника. Ганшин бросил окурок и растер его подошвой.
Метафизика! Юлькины бредни.
Все равно никогда и никто не узнает, что же получил - пусть ненастоящее -
от этой женщины Йензен и за что он заплатил такой ценой. Или - вернуться?
колпак на трубчатых стойках, похожий на пузырек паука-серебрянки. Ганшин
нырнул в этот пузырек, набрал номер. Ему долго не отвечали. Он насчитал
восемь, девять, десять гудков... Потом трубку сняли.
сейчас Юльке?
по шоссе к городу. Он убегал, зная, что прав, что так и надо, и зная, что
никогда не простит себе этого бегства, убегал, гоня перед собой то
исчезавшую, то выраставшую чуть ли не до бесконечности тень.
спокойное, такое спокойное, что кипящие кильватерные струи из-под
раздвоенной кормы "Руслана" уходили, казалось, в бесконечность, тая где-то
у самого горизонта; и небо, очень синее и очень прозрачное, с удивительно
уютными и ручными кучевыми облачками, томно нежившимися на солнце. От
палубы пахло совсем по-домашнему, как от пола в той допотопной бревенчатой
хоромине в Увалихе, где Аракелов отдыхал прошлым летом. Каждое утро
хозяйка, баба Дуся, болтливым колобком катавшаяся по дому, мыла
некрашеный, отполированный годами и шагами пол, надраивала его голиком, и
вокруг распространялся аромат дерева, солнца и воды... Собственно, почему
солнца? И почему воды? На этот вопрос Аракелов ответить не мог. Ему так
казалось - и все тут. Этот запах будил его, он еще несколько минут лежал,
вслушиваясь в мерное шарканье голика и невнятное пение-бормотание бабы
Дуси, и его наполняло чувство полного и отрешенного отдыха.
позволить себе роскошь поваляться в шезлонге в тени "Марты", глядя, как
сливаются и тают вдали пенные полоски, говорливо рвущиеся из-под кормы;
можно почувствовать себя на борту "Руслана" просто пассажиром, этаким
пресыщенным туристиком, совершающим очаровательный круиз "Из зимы в лето".
Шестьсот часов - по шестьдесят на каждой из десяти глубоководных станций
программы - дают на это право. Жаль только, кейфовать ему недолго: завтра
"Руслан" зайдет на Гайотиду-Вест, а оттуда на перекладных - сперва
дирижаблем "Транспасифика" до Владивостока, потом самолетом - Аракелов за
три дня доберется домой. А там и до отпуска рукой подать...
смотреть, как резвится в полукабельтове от борта "Руслана" небольшая -
голов десять-двенадцать - стайка дельфинов-гринд. Здоровенные зверюги чуть
ли не в тонну весом вылетали из воды, с легкостью заправских балерин
совершали этакий "душой исполненный полет" и гладко, почти без брызг
возвращались в море. Это выглядело так противоестественно, что невольно
захватывало дух.
сокращавшейся тенью передвинуть шезлонг метра на два в сторону, под самый
бок "Марты". Аракелов похлопал рукой по прохладному металлу ее борта:
"Лежи, лежи, чудовище, мы с тобой славно поработали. Только тебе еще
маяться и маяться, а я уже все. Впрочем, тебе-то что, ты железная... Это
про нас только говорят, что мы железные. А на самом деле мы вовсе не
железные. Мы черт знает насколько не железные. Не то что ты! А пока
отдыхай... Сколько ж тебе отдыхать? Дня два, пожалуй. Помнится, следующа
станция милях в пятидесяти севернее Караури. Точно, два дня. Значит, когда
ты пойдешь туда, вниз, я буду спокойненько перекусывать где-нибудь в
буфете..."
"Атланта". Маленькая двухместная машина, скорее похожая на самолет, только
с перевернутым почему-то вниз хвостовым оперением. Этакий несуразный
пятиметровый самолетик, тяжеловесный такой самолетик, даже на взгляд
тяжеловесный, хотя в воде он и мог дать сто очков форы любому истребителю.
"Ну это я, пожалуй, подзагнул, - подумал Аракелов. - Это слишком. Но все
равно, посудинка хороша". Недаром она неизменно вызывала завистливые
вздохи коллег с "Гломара Саммерли" и "Ашоки", с которыми "Руслан"
встретился в море. Аракелов снова нежно погладил рукой стальной борт.
горизонтах, до семисот метров, тогда как Аракелов - глубинник - редко
ходил меньше, чем на тысячу. И все же... Все же оба они были оттуда.
Аракелов - наполовину человек, наполовину батиандр, одушевленная машина
для исследования глубин; "Марта" - глубоководный аппарат, который Аракелов
с удовольствием очеловечивал. В чем-то они были близки друг другу...
налил в стаканчик соку, - стаканчик мгновенно вспотел, - выпил и поставил
термос на крыло "Марты". Крыло было массивное, короткое, и это больше
всего отличало "Марту" от самолета. Зато пара манипуляторов, выдвигавшихс
как раз там, где у самолета шасси, усугубляла сходство. Перебирая эти
сходства и различия, Аракелов запутался окончательно. "И ладно, - лениво
подумал он. - Похожа, не похожа... Ну и что?"
Зыков Виталий
Ильин Андрей
Конан-Дойль Артур
Каргалов Вадим
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий