растекаясь по телу истомой ускоряющихся кровотоков, и ему стоило немалых
усилий сдерживаться, твердя себе, что он начнет осуществлять свой план не
далее как завтра, что он все еще успеет.
глубокого удовлетворения основательностью своих намерений, логичностью
замысла. И все же было ощущение, что чего-то еще вроде не хватает,
требовалось еще что-то додумать, и какие-то улики вроде остались еще не
задействованы, не осмыслены в достаточной мере.
Манкурт! Оболваненный манкурт, убивший свою мать! Да, конечно, это старинная
легенда, но что-то записывавший легенду Куттыбаев ведь имел в виду?! Не зря,
не случайно он так старательно и подробно записал это сказание. Да, манкурт,
манкурт... Что же тут сокрыто, если иносказательное, то что именно? И
главное, как собирался Куттыбаев использовать историю манкурта в своих
подстрекательских целях, в какой форме, каким образом? Очень смутно угадывая
в легенде о манкурте нечто идеологически подозрительное, Тансыкбаев, однако,
еще не мог это категорически утверждать, не было полной уверенности, чтобы
уличить наверняка. Вот если бы назвать эту легенду, как полагается в таких
случаях, антинародной и за это привлечь к ответственности, но как? Здесь
Тансыкбаеву не хватало компетентности, это он понимал. Надо бы обратиться к
какому-нибудь ученому. Ведь вот с разоблачением буржуазных националистов,
которое они сегодня обмывали, так все и было - обнаружили группировку, затем
одни знатоки-ученые были выпущены на других с обвинениями в национализме, в
воспевании прошлого в ущерб сталинской социалистической эпохе, и этого
оказалось достаточно, чтобы мельница заработала круглыми сутками. И все-таки
что-то да таилось в том, как тщательно Куттыбаев записывал историю манкурта.
Требовалось еще раз внимательно вчитаться в каждое слово, и если обнаружится
хотя бы малейшая зацепка, то и запись легенды использовать, приобщить к
делу, вменить в вину.
под названием "Сарозекская казнь", - из времен Чингисхана. Тансыкбаев не
сразу обратил внимание на эту стародавнюю историю и только теперь
призадумался. Ведь в ней, если поразмыслить, вроде бы можно усмотреть некий
политический намек...
пространства народ-армию, Чингисхан в сарозекских степях учинил казнь -
предал повешению воина-сотника и молодую женщину-золотошвейку, вышивальщицу
триумфальных шелковых знамен с огнедышащими драконами на полотнищах...
поделена на улусы между его сыновьями, внуками и полководцами. Теперь на
очереди стояла участь краев за Итилем (Волгой), участь Европы.
водой пересохшие за лето озерца и реки - значит будет чем поить коней в
пути. Степная армада поспешала. Переход через сарозекские степи считался
наиболее трудной частью похода.
широко развернув фланги. О мощи туменов можно было судить по их поступи - по
зависшей на многие версты по горизонту, как дым после степного пожара, пыли
из-под копыт. Еще два тумена с запасными табунами, обозами и яловыми стадами
на каждодневный убой следовали позади - в этом можно было убедиться,
оглянувшись, - там тоже вилась пыль в полнеба. Были еще и другие боевые
силы, которые нельзя было увидеть из-за их удаленности от этих мест. К ним
надо было скакать несколько дней - то были правые и левые крылья, по три
тумена в каждом крыле. Те войска двигались самостоятельно в сторону Итиля. К
началу холодов предполагалась на берегу Итиля встреча в ханской ставке
командующих всех одиннадцати туменов с тем, чтобы согласовать дальнейшие
действия и двинуться по льду через Итиль в богатые и славные страны, о
покорении которых грезил Чингисхан, грезили его полководцы и каждый
всадник...
времени. И с ними в обозах были женщины, и в этом заключалась беда.
жасаулами, сопровождавшими его в пути, находился в середине того движения,
как плывущий остров. Но ехал он особняком - впереди них. Не любил Повелитель
Четырех Сторон Света многолюдья возле себя, тем более в походе, когда
следует больше молчать, смотреть вперед и думать о делах.
может, полсвета, сбитый и гладкий, как галечный камень, могучий в груди и
холке, белогривый и чернохвостый, с ровным, шелковым ходом. Два запасных
коня, не менее выносливых и ходких, шли налегке в сияющей отделкой ханской
сбруе, ведомые верховыми коноводами. Хан менял коней на ходу, как только
лошадь начинала припотевать.
кезегулы и жасаулы, жизнь которых принадлежала Чингисхану больше, чем им
самим, - на то они и отбирались, как лезвия клинков, один из ста, - и не их
отменные верховые кони, редкостные, как самородки золота в природе. Нет,
примечательным в том походе было совсем другое. Над головой Чингисхана всю
дорогу, заслоняя его от солнца, плыло облако. Куда он - туда и облако. Белая
тучка, величиной с большую юрту, следовала за ним, точно живое существо. И
никому невдомек было - мало ли тучек в вышине, - что то есть знамение - так
являло Небо свое благословение Повелителю миров. Однако сам он, Чингисхан,
зная об этом, исподволь наблюдал за тем облаком и все больше убеждался, что
это действительно знак воли Неба-Тенгри.
которому Чингисхан однажды дозволил приблизиться к себе. Тот чужеземец не
пал ниц, не льстил, не пророчествовал в угоду. Он стоял перед грозным ликом
степного завоевателя, восседавшего на троне в золотой юрте, с достойно
поднятой головой, тощий, оборванный, с диковинно длинными волосами до плеч,
точно женщина с распущенными кудрями. Чужеземец был строг взглядом,
внушительно бородат, смугл и сух чертами лица.
толмача-уйгура, - что волею Верховного Неба будет тебе особый знак с высоты.
своем уме, то ли не понимает, чем это для него может кончиться.
хмуря лоб, поинтересовался всесильнейший.
скажу - над головой твоей будет являться облако и следовать за тобой.
вскидывая брови. И все вокруг невольно напряглись в ожидании взрыва ханского
гнева. Губы толмача побелели от страха. Кара могла коснуться и его.
Неба, благословляющего твое высочайшее положение на земле. Но тебе надлежит
беречь это облако, ибо, утратив его, ты утратишь свою могучую силу...
Чингисхана в тот миг, но вдруг ярость его взгляда приугасла, как догорающий
в костре огонь. Преодолевая дикий порыв к расправе, он понял, что не следует
воспринимать слова бродячего вещуна как вызывающую дерзость и тем более
карать его, что тем самым он уронит свою ханскую честь. И Чингисхан сказал,
пряча в жидких рыжеватых усах коварную улыбку:
я поверил. Но скажи мне, мудрейший чужеземец, как же я буду оберегать
вольное облако в небе? Уж не погонщиков ли на крылатых конях послать туда,
чтобы они стерегли то облако? Уж не взнуздать ли им его на всякий случай,
как необъезженного коня?! Как мне уберечь небесное облако, гонимое ветром?
замерли, опять воцарилась мертвая тишина, и опять побелели губы толмача, и
никто из находившихся в золотой юрте не посмел поднять глаза на несчастного
прорицателя, обрекшего себя, то ли по глупости, то ли непонятно зачем, на
верную гибель.
упали на души, как капли дождя на иссохшую землю.
чудаков не бывает на свете. Возомнил себя вещуном! Но сказать, что тот
чужеземец просто из легкомыслия рисковал головой, было бы несправедливо.
Ведь не мог он не понимать, на что идет. Что стоило ханским кезегулам тут же
скрутить его и привязать к хвосту дикой лошади - предать за непочтительность
и наглость позорной смерти. И однако же что-то сподвигнуло, что-то
вдохновило того отчаянного пришельца, не дрогнув, предстать, как перед львом
в пустыне, перед самым грозным и беспощадным властелином. Был ли то поступок
безумца или это был действительно промысел Неба?
предсказатель вдруг припомнился Чингисхану - ровно через два года.
Чингисхан убедился в том, что на его власть обретающем пути неудержимого
расширения пределов империи эти два года были самым деятельным периодом
сбора сил и средств к мировому прорыву, к вожделенной цели его, к захвату
тех земель и краев, овладев которыми, он мог по праву считать себя
Властелином всех Четырех Сторон Света, всех дальних пределов мира, куда
только способна была докатиться волна его несокрушимой конницы. К этой
параноической идее, к неотвратимой жажде всевладычества и всемогущества
сводилась в итоге жесточайшая суть степного властелина, его историческое
предназначение. И потому вся жизнь его империи - всех подвластных улусов на
огромных азиатских просторах, всего разноплеменного населения, усмирившегося
под единой твердой рукой, всех имущих и обездоленных во всех городах и
кочевьях и в конечном счете каждого человека, кем бы он ни был и чем бы он
ни занимался, была целиком подчинена этой ненасытной вовеки, дьявольской
Зыков Виталий
Громыко Ольга
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Орловский Гай Юлий