регистратуры распоряжалась хорошенькая загорелая блондинка; на руках ее
сверкали кольца и браслеты, лицо сияло улыбкой: этакая аллегория роскоши,
живое напоминание о другом мире, который сильнее мира нищеты и невзгод.
Лучезарная королева восседала над толпой отщепенцев, кумир озарял холодные
стены. Обычно я, стыдясь своей недобросовестности, в то время как каждый
здесь вкладывал в дело всю душу, глядела на лицо этой молодой женщины - и
мне хотелось работать лучше.
обронила: "Тебе досталась дичь с душком",и это замечание меня задело.
в палату. Час спустя, когда его уже осмотрели, помыли и переодели, я
беседовала с ним в боксе, заперев дверь. Он сидел, ко всему безучастный,
уткнувшись подбородком в грудь. Несколько разя спросила его, почему ом
прячет лицо, может быть, скрывает ожог или увечье? Но мне так и не удалось
ничего от него добиться.
Если захотите со мной поговорить, скажите медсестре, она меня позовет. Я
дежурю всю ночь, до восьми утра.
любезность. Было что-то жалкое в этом маскараде, личина потому раздражает,
что застывает одним-единственным выражением на непрестанно меняющемся лице.
Я уже сама не понимала, с какой стати меня вдруг заинтересовал этот шут
гороховый. В карте, которую надо было заполнить для дневной смены, я
сочинила ему длинную историю болезни, от души надеясь, что какой-нибудь
дотошный интерн не потребует от меня объяснений. Силы мои были на исходе, а
неудача вновь напомнила, что быть врачом - не мое призвание, и я решила
передохнуть в саду у фонтана за чашкой горячего кофе. Какой-то бессонный
воробей пил, тычась клювом в струйку воды. Здесь было единственное
спокойное место в этом филиале чистилища. Ночь стояла жаркая, казалось,
будто мы паримся в теплице; слабые дуновения ветерка с трудом пробивались
сквозь духоту. Больница раскинула свои широкие черные крылья между
милосердием небесным и карой земной. За ее стенами жил Париж, там была
свобода. Пятница, вечер. Я слышала, как вздыхают в машинах басы. Музыка
рокотала, для юных самцов наступило время гона, для юных самок тоже. Чего
бы я только не дала, чтобы быть там с ними. Я снова чувствовала, как страх
парализует меня, и знала, что все эти трое суток мне от него не избавиться.
Мне говорили: психи становятся тихими, после того как их напичкают химией.
Но я помнила свою первую практику в больнице М., парк, где мужчины и
женщины спаривались в кустах, на скамейках, помнила, как меня жуть взяла от
этой гремучей смеси: Эрос в обнимку с безумием. Как сейчас видела аутичного
беднягу из С., который грыз свои пальцы, видела, как зомби, одурманенные
нейролептиками, бьются головой об пол, чтобы разом положить всему конец. И
мне вспоминалась фраза Честертона - ее процитировал когда-то мой
преподаватель философии: "Сумасшедший - это тот, кто потерял все, кроме
рассудка.
ненадолго задремала, даже не раздевшись. Мне приснился странный сон: я
видела, как на надувном матрасе у края бассейна Фердинанд занимается
любовью с незнакомой мне девушкой; у нее была очень белая кожа, на ногах -
черные чулки с резинками и туфли на шпильках. Он шептал ей на ушко те же
сальности, что я слышу от него вот уже который месяц. Незнакомка
вскрикивала его имя, корчилась под ним, а мне все никак не удавалось
разглядеть ее лицо. Теплая волна разлилась у меня между ног. Я испытала
такое наслаждение, глядя, как мой любовник трахает эту шлюшку, что
проснулась от оргазма, но это был оргазм ненависти, спазм от желания
изничтожить Фердинанда. Я села на постели, вся мокрая, липкая от жары, с
бешено колотящимся сердцем. Я обливалась потом, мой живот был чашей, до
краев полной солоноватой влаги, и почему Фердинанда нет рядом, кто же
пригубит ее? Мало того что он отравил мои мысли, ему еще надо влезть в мои
сны, чтобы я окончательно себе опротивела.
луна в последней четверти оплела собор тенями. В мою каморку свет не
заглядывал. Я пошире распахнула оконце в надежде, что повеет прохладой. Мне
было не по себе, больница давила, не вырваться из ее каменного панциря.
Даже здесь, далеко от отделения "Скорой помощи", чудилось, будто жалобы и
бредни оседают на стенах, застывают потеками соплей, загаживают все вокруг.
Улицы были почти пусты; со своего насеста я слышала, как проходили группки
молодежи, пели, смеялись. Меня отделяли от них всего-навсего несколько лет
учебы, но я за эти годы перекочевала в другой мир, полный забот и тревог,
Париж спал под сенью собора Парижской Богоматери, застывшего в холодной
надменности официозного памятника. Город казался мне гигантским мозгом,
миллионы его клеток день а ночь испускали сигналы, то сильнее, то слабее, у
них были свои фазы покоя и возбуждения. Но я перестала быть частые этого
живого разума, я всего лишь ревнивая женщина, дважды дура, потому что
ревность - самый мучительный и самый распространенный из всех недугов. Я
злилась на себя за эту банальность, которая низводила меня до общего уровня,
почувствовала, что за дверью кто-то есть. Кто-то стоял в коридоре, темной
кишке с грязно-желтыми стенами. Я вздрогнула, инстинктивно потянулась за
халатом и хотела было накинуть его, но тут дверь приоткрылась. Я забыла ее
запереть. Какая-то фигура выступила из коридорного полумрака. Испугаться я
не успела: я узнала его сразу. Дверь открывалась так медленно, что я,
глядя, как подрагивает створка на петлях, решила, будто вижу сон. Он стоял
в проеме, опустив руки, - какое там привидение, смех один, в
ку-клукс-клановском капюшоне над белой пижамой, выданной ему
благотворительной службой. Я запахнула халат и пошла на него.
на кровати бипер, не спуская глаз с незваного гостя.
больнице.
открыть его, и я становлюсь невидимым. Дежурная сестра вышла на террасу
покурить. Я проскользнул за ее спиной.
неприятный.
за вами сюда, слонялся по коридору, даже поскребся в вашу дверь. Вы не
отзывались, и я открыл ее.
больной ушел из-под надзора и вот так запросто разгуливал повсюду!
где-то в горле, как тяжелый камень.
напористости, мой гость сбавил тон.
интересую?
очередь: я выбрал вас. Именно вас, потому что чувствую в вас раненую
женщину.
больной, а кто врач ?
вашем присутствии. А ведь за вашей заносчивостью кроется слабость.
себя вымотанной от предстоящего разговора, зная, что буду потом не один час
приходить в себя. "Не выкладывайся, - повторяла я себе, - слушай, но не
принимай ничего к сердцу, все равно через три дня тебя здесь не будет".
соприкасались. Вот сейчас, подумалось мне, он скажет:
это дар слабых людей - безошибочно угадать вашу слабину.
обо мне речь. От волнения у меня сел голос.
подпускать пациентов слишком близко и уж тем более воспринимать сказанное
ими буквально. Я же поступала в точности наоборот, нарушая все правила. В
случае чего никто не придет мне на помощь, а ведь неизвестно, что может
взбрести в голову этому паяцу. Мысленно я прикидывала, насколько он силен:
тощий, не выше меня ростом, если что, я его щелчком опрокину. И потом, что
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Емилина Ника
Плотников Александр