Невозможно смотреть на него без смеха.
бегу. Ветер кидается навстречу, нечем дышать. Впереди - воронка. Только бы
добежать до нее! Не стреляет... Не стреляет... Падаю, не добежав! Сердце
колотится в горле.
- так близко. Дурак! Не надо было шевелиться. Изо всех сил вжимаюсь в землю.
Она сухая, каменистая.
зажмуриваюсь от вспышки. Вон он откуда бьет! На переднем скате высоты -
крошечный холмик, яблоня и в круглой тени ее - окоп. Не могу удержать дрожь
глаза, когда там бьются белые вспышки. Хочется зажмуриться. Лучше не видеть,
как по тебе стреляют.
подсолнух; смотрит на солнце, отвернувшись от немцев.
С земли высота кажется огромной, только краешек неба виден над ней. Я
стараюсь запомнить место, где сидят пулеметчики, чтоб из кукурузы, откуда
оно будет выглядеть иначе, узнать его. Если он не попадет в меня и я добегу
до кукурузы, тогда уж он будет в моем положении: против артиллерии, бьющей с
закрытой позиции из-за Днестра, пулеметчик - то же, что я, безоружный
сейчас, против него. Я лежу под его пулями распростертый и из суеверного
чувства стараюсь не думать о том, что будет с пулеметчиком, если я останусь
жив и добегу до кукурузы.
чувствую, как устали все время сжимавшиеся мускулы. Отчего-то болит затылок
и шея. Край бинокля врезался в грудь. Это я упал на него. Жаль, если
побились стекла. У меня замечательный цейсовский бинокль.
потом устанут глаза. Главное, чтоб немец не начал швырять мины. Если рядом
упадет снаряд, еще можно остаться в живых. У меня был уже случай. Изорвало
голенища сапог, а когда я вскочил и побежал, хромая, обнаружил, что еще
каблук срезало. Снаряд рвется в земле и осколки выбрасывает вверх, особенно
фугасный. Но от мины на ровном месте спасения нет. Она разрывается, едва
ударившись о землю; осколки ее сбривают даже траву.
терпения нет никакого. Потом лежу, закрыв глаза. В висках кровь тяжелыми
ударами отсчитывает время.
Вскакиваю и бегу. Бинокль раскачивается на шее, бьет по груди. Никак не
удается поймать его на бегу. Падаю уже в кукурузе. Пулемет запоздало строчит
вдогонку.
Слепящее солнце, синеватый дымок, затянувший высоты,- все это прорезают
увеличительные стекла, и я вижу пулеметчиков десятикратно приближенными. Их
двое, оказывается. За реденьким частоколом натыканного в бруствер бурого
конского щавеля шевелятся две железные каски, два желтых пятна вместо лиц.
Теперь я их не потеряю из виду.
прижимая к груди медали. Кажется, ординарец Никольского. Когда я спрыгиваю в
траншею наблюдательного пункта, он уже развешивает на колышках, вбитых в
стену, мокрые тряпки: платки, подворотнички. И радостно улыбается мне
крепкими зубами, стараясь показать свое расположение:
под скатом и бомбовой воронке стирал, сидя на корточках, н прислушивался: по
ком это? Никто даже огня не открыл. Вот черти!..
под сукном видно. Я долго тормошу его на плечо. Наконец он садится,
откидывает с головы шинель. Расширенным зрачкам его даже в сумраке
перекрытой щели больно от света, он жмурится. От лица, от шеи его пышет
жаром, а руки ледяные и ногти синие.
влажные глаза, и встряхиваю его легонько, потому что не уверен, понимает ли
он меня вполне.
смолой налиты. Малярия.
дыхание.- Пулемет обнаружил, слышишь меня? Обоих пулеметчиков видно. Не
накроем - уйдут, сволочи!
больно подымать глаза.
то где-то далеко все. Не попаду я.
внезапно поддерживает меня ординарец.
и встречные почтительно прижимаются к стенам, давая дорогу: что-что, а
стрелять артиллеристы любят. Может быть, потому, что мы всегда экономим
снаряды. По нас бьют, а мы экономим. Хуже нет, когда сидишь в окопе и ловишь
ухом: перелет? недолет? вот он, твой, кажется! И вжимаешься в стенку, и выть
хочется от бессильной злобы...
касках, как птенчики в гнезде. Только б не спугнуть. И вдруг замечаю, что и
команду передаю тихо, словно они могут услышать.
телефонист.- Правее ноль двенадцать!..
наверх, лежат в кукурузе на животах, ждут первого разрыва. Я медлю: сильный
ветер, он неминуемо снесет дым разрыва, а мне хочется быстро вывести снаряд
на цель, чтоб сразу перейти на поражение, пока они нe сообразили, что к
чему. Первый дал перелет.
фугасный же выбросит столбом. Телефонист озадаченно повторяет:
дотам, по дзотам, а здесь - окоп.
начинает строчить - я вижу ясно вспышки в круглой тени яблони,- а сверху,
над головой у меня, раздаются какие-то крики.
позади.
приподнимаются. И тут я замечаю на поле ползущего человека. К одной ноге
привязана катушка, к другой - телефонный аппарат. Васин! Ползет сюда. Это
ему кричат. И я тоже кричу диким голосом:
пополз. И сейчас же - та-та-та-та-та!
начинает работать. Вцепился в Васина, не отпускает живым. Больше я не смотрю
туда - иначе не попаду. Наверху тоже затихли. Убит? Страшная это тишина.
здесь все трясется, со стен ручьями течет песок. И сразу все обрывается.
Тишина давит на уши. Когда ветром относит дым, вижу срубленную яблоню,
сапог, выброшенный из окопа. Пулемета нет. И окоп почти целый. Он теперь не
в тени, на ярком солнце, тень исчезла вместе с яблоней. Из него медленно
исходит дым.
рев вваливается Васин с катушкой и телефонным аппаратом. Пыльный, потный,
запыхавшийся - живой! Черт окаянный! У меня до сих пор из-за него дрожат
колени.
шею, красную, блестящую от пота, заросшую темными волосами, на его круглые
Сертаков Виталий
Конан-Дойль Артур
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс
Василенко Иван