эти заросли. Однако на огромных пространствах нехоженого соснового бора
усыпанная иглами земля, заглушая звуки, уходит все дальше и дальше ввысь
под бесконечными зелеными туннелями, и кажется, что из безмолвия ты
попадаешь куда-то еще пострашнее. А потом, наткнувшись на залитую солнцем
поляну, которую ветви не потрудились скрыть, или на обвалившийся каменный
погреб, вырытый каким-то храбрым великаном-поселенцем много сотен лет
назад, ты и впрямь начинаешь дрожать от страха, словно след чужой жизни
привлечет внимание к тебе и деревья, затаившие угрозу, оживут. Страх
звенит в тебе, как набатный колокол, который ты не в силах заглушить,
нарастает, и ты, сгорбившись, ускоряешь свой бег, но вот наконец раздается
отчетливый скрежет, водитель приближающейся машины переключил передачу, и
за стволами сосен забелели приземистые столбики дорожного ограждения.
Наконец благополучно добравшись до твердого асфальта, ты стоишь и
размышляешь: то ли пойти пешком вниз по дороге, то ли попроситься на
попутную машину и доехать до гостиницы "Бельведер", купить там шоколадку и
полюбоваться Бруэром - распростертым внизу, как ковер, красным городом,
где дерево, жесть и даже красный кирпич выкрашены в оранжево-красный цвет
глиняных горшков, непохожий на цвет никакого другого города в мире, но для
окрестных ребят единственный цвет всех городов вообще.
седьмого, канун весеннего равноденствия, а все дома, крытые толем фабрики
и расходящиеся по диагоналям улицы на склоне холма уже утонули в голубой
тени, которая заливает поля и луга к востоку от горы. В больших окнах
ранчо, двойным рядом стоящих по краю тени, рдеет заходящее солнце. Подобно
морскому отливу отступая от домов по ожидающей сева огороженной коричневой
земле и полю для игры в гольф - если бы не желтые пятна песчаных участков,
издали его можно принять за длинное пастбище, - волна солнечного света,
словно лампы, гасит одно за другим все эти окна, а потом уползает вверх на
западные склоны холмов по ту сторону долины и там еще долго сверкает
гордым вечерним светом. Кролик медлит в конце переулка, откуда открывается
эта широкая перспектива. Здесь он когда-то таскал клюшки за игроками в
гольф.
Джексон-роуд, где прожил двадцать лет. Его родители живут в двухквартирном
кирпичном доме на углу, но угловая часть принадлежит не им, а их соседям
Болджерам, которые, на зависть миссис Энгстром, владеют еще и маленьким
боковым двориком. _Окна этих Болджеров забирают весь свет, а мы сидим тут,
втиснутые в эту щель_.
перепрыгивает низенькую живую изгородь из барбариса и проволочную сетку,
натянутую, чтобы дети не выбегали на улицу. Он крадется по газону между
двумя цементными дорожками, идущими вдоль двух кирпичных стенок - за одной
из них когда-то жил он, а за другой - семейство Зимов. Миссис Зим, уродина
с выпученными от базедовой болезни глазами, с синеватой дряблой кожей,
целыми днями бранила свою дочку Кэролин, неправомерно хорошенькую для
своих пяти лет. Мистер Зим был рыжий и толстогубый, а в Кэролин полнота и
худоба, красный и синий цвет, здоровье и впечатлительность смешались как
раз в необходимой пропорции; ее не по годам ранняя красота, казалось,
расцвела не здесь, а где-то во Франции, в Персии или в раю. Это видел даже
Гарри, который был всего лишь на шесть лет старше и вообще не обращал
внимания на девчонок. Миссис Зим целый день ее бранила, а когда мистер Зим
приходил домой с работы, они оба часами кричали друг на друга. Начиналось
с того, что мистер Зим вступался за девочку, а потом соседи слышали, как
старые раны раскрывались, словно заморские цветы в ночи. Иногда мама
говорила, что мистер убьет миссис, а иногда - что девочка убьет их обоих,
пока они спят. Кэролин и вправду была какая-то равнодушная; отправляясь в
школу, она никогда не выходила из дому без улыбки на своем сердцеобразном
личике и шествовала по улицам с таким видом, будто ей принадлежит весь
мир, хотя Энгстромы только что слышали, как ее мать во время завтрака
закатила очередную истерику, - кухонные окна отстояли друг от друга не
более чем на шесть футов. _И как только этот несчастный терпит? Если
Кэролин с матерью не помирятся, они в одно прекрасное утро проснутся без
своего кормильца и защитника_. Но мамины предсказания никогда не
сбывались. Когда Зимы уехали, они уехали все вместе - мистер и миссис и
Кэролин, - укатили в своем фургончике, а часть их мебели еще стояла на
тротуаре возле наемного грузовика. Мистер Зим получил новую работу в
Кливленде, штат Огайо. Бедняги, никто о них не пожалеет. Однако скоро
пожалели. Свою половину дома они продали пожилой чете правоверных
методистов, и старик отказался стричь газон между ними и Энгстромами.
Мистер Зим - он и в дождь и в ведро каждый уик-энд работал во дворе,
_словно это его единственная радость в жизни, чему я ничуть не удивляюсь_,
- всегда его подстригал. Старик методист стриг только свою половину -
проходил газонокосилкой один ряд, а потом задом наперед толкал
газонокосилку по своей дорожке, хотя с таким же успехом мог бы пройти
вторую половину газона, а не оставлять его в таком дурацком виде. _Когда я
слышу, как колеса старого идиота самодовольно тарахтят по дорожке, у меня
подскакивает давление и начинает стрелять в ушах_. Одно лето мать
запретила Кролику и мужу подстригать их половину газона, и на этой
затененной полоске выросла густая трава, какие-то растения вроде пшеницы и
даже несколько золотарников, и, наконец, в августе явился чиновник
городского управления и сказал, что очень сожалеет, но, согласно
постановлению муниципального совета, они обязаны скосить траву.
Встретивший его у дверей Гарри ответил: "Да, да, конечно", - как вдруг у
него за спиной появилась мать и спросила, о чем речь. Это ее клумба. Она
не позволит ее портить. Кролику стало очень стыдно за мать. Чиновник
глянул на нее, вытащил из набедренного кармана засаленную книжицу и
показал ей постановление. Она все твердила, что это ее клумба. Тогда он
сообщил ей размер штрафа и сошел с крыльца.
гаража серп и срезал все сорняки, а Гарри возил газонокосилку взад-вперед
по стерне, пока их половина газона не стала такой же аккуратной, как у
методиста, хотя и чуть-чуть побурее. Он чувствовал себя виноватым и со
страхом ожидал ссоры между родителями, когда мать вернется. Ссоры их
приводили его в ужас; когда их лица сердито хмурились и с языка слетали
злые слова, ему казалось, будто перед ним поставили стекло и ему нечем
дышать; силы покидали его, и ему приходилось скрываться в дальнем углу
дома. Однако на этот раз ссоры не было. Отец потряс его тем, что попросту
соврал, подмигнув при этом, отчего потрясение удвоилось. Он сказал, что
методист в конце концов не выдержал и подстриг газон. Мать поверила, но
ничуть не обрадовалась; остаток дня и еще целую неделю она твердила, что
старому трясуну надо предъявить иск. Постепенно она стала думать, будто
это и вправду ее клумба. Ширина газона от одной цементной дорожки до
другой чуть побольше фута. Гарри кажется, что ходить по нему так же
опасно, как по верхушке стены.
шаркнуть подметкой, ступает на цемент и, поднявшись на цыпочки,
заглядывает в ярко освещенный угол. Он видит самого себя на высоком стуле,
и странная ревность на мгновение вспыхивает в нем, но тут же проходит. Это
его сын. Коротенькая шейка мальчика блестит, как все остальные сверкающие
чистотой вещи на кухне - тарелки, чашки, хромированные ручки и алюминиевые
формочки для печенья на полках, украшенных фестончиками из глянцевитой
клеенки. Поблескивают очки матери, когда она, наклонившись над столом,
сгибает пухлую руку с ложкой дымящейся фасоли. На лице ее ни тени тревоги,
которую ей следовало бы испытывать оттого, что за мальчиком никто не
приходит, наоборот, и вытянутое лицо, и граненый, словно клюв, нос
выражают одно-единственное желание - накормить ребенка. От рта разбегаются
белые морщинки. Они расходятся в улыбке - Нельсон, наверно, открыл рот и
взял фасоль. Сидящие за столом рассыпаются в похвалах - приглушенные
односложные замечания отца, пронзительные восклицания сестры, - оба голоса
звучат неотчетливо. Кролик не разбирает слов, потому что звуки заглушает
стекло и шум крови в голове. Отец только что пришел с работы, на нем
измазанная чернилами синяя рубашка, и когда с лица его сходит выражение
похвалы по адресу внука, он выглядит старым - седым и утомленным. Шея,
словно связка обвислых шнурков. Новые зубы, которые он вставил в прошлом
году, изменили ему лицо, сократив на какую-то долю дюйма. Мириам, по
случаю пятницы разряженная в черное с золотом, рассеянно поковырявшись в
тарелке, протягивает малышу полную ложку; ее тонкая, обвитая браслетом
рука вносит в картину какой-то варварский штрих. Она слишком сильно
красится, девятнадцатилетняя девчонка хороша и без зеленых век. Зубы у нее
выдаются вперед, и потому она старается не улыбаться. Большая кудрявая
голова Нельсона на ярко освещенной шее наклоняется, короткая ручонка в
розовый горошек неуверенно тянется к ложке, пытаясь отнять ее у тетки.
Лицо деда расплывается от смеха; верхняя губа Мим приподнимается, улыбка
ломает притворно-глубокомысленную мину, и сквозь нее проглядывает
девчушка, которую Кролик катал на раме велосипеда; когда они свободным
ходом катились под гору по крутым улицам Маунт-Джаджа, ее развевающиеся
волосы щекотали ему лицо. Она отдает Нельсону ложку; он тут же роняет ее с
криком: "Полил! Полил!" Это Кролик слышит; ясно, малыш хочет сказать
"пролил". Мим с отцом смеются и что-то ему говорят, а мать, сердито поджав
губы, сует ему в рот свою ложку. Его сына кормят, в этом доме царит
счастье, не то что у него, и Кролик, отступив по цементу на шаг назад,
бесшумно выбирается обратно по травяной полоске.
квартал по Джексон-роуд. Пересекает наискосок Джозеф-стрит, пробегает еще
один квартал, минует шагом другой и наконец видит, что его автомобиль, в
нарушение всех правил стоящий на левой стороне улицы, ухмыляется ему во
всю решетку. Он хлопает себя по карману, и его пронизывает страх. У него
нет ключа. Все, весь его план зависит от того, что натворила на этот раз
растеряха Дженис. Либо она забыла дать ему ключ, когда он уходил, либо
вообще не соизволила вынуть его из зажигания. Кролик старается угадать,
Дальский Алекс
Корнев Павел
Акунин Борис
Орлов Алекс
Березин Федор
Вронский Константин