Чтение 4–й страницы книги ~На испытаниях~

- Ребята, я жрать хочу, - заявил Теткин. - Такая закономерность, что в
воздухе я всегда жрать хочу.

- Если бы только в воздухе, - сказал Скворцов.

- Нет, серьезно. Только взлетишь - так и разбирает. Надо было в дорогу
жратвы купить.

- Что же не купил? Тут вот запасливые люди со своей колбасой летят.

- Психологически не могу. Когда плотно наемся, не могу жратву покупать.
А вчера как раз зашел в сашисечную...

- Куда? - спросила Лида Ромнич.

- В сашисечную, - невинно повторил Теткин.

- А ну-ка по буквам, - предложил Скворцов.

- Сергей, Александр, Шура...

Все засмеялись.

- Вы напрасно смеетесь, - подал голос генерал Сиверс, - это особое
заболевание: органическая безграмотность. У меня двоюродный брат тем же
хворал. Цивилизованный человек, инженер-путеец, а до самой смерти писал
"парабула".

- Теткин, а как пишется "парабола"? - бессердечно спросил Скворцов.

- А ну вас к черту. Не обязан я вам тут кандидатский минимум сдавать.

Солнце постепенно переместилось и било теперь в правые окошки вместо
левых. Чехардин курил, глядя на облака. Генерал Сиверс по-прежнему четко
спал, прислонясь к стене. Скворцов начинал согреваться и размышлял о
тысяче дел, ожидающих его в Лихаревке. Справа от себя он слегка чувствовал
худое, со слабой косточкой, плечо Лиды Ромнич, но не думал ни об этом
плече, ни о ней самой.

Он представлял себе Лихаревку, обжитую за эти годы, как второй дом,
деловую свободу командировки, каменную офицерскую гостиницу (прошлый раз
не было мест, пришлось жить в деревянной)... "А как прилетим, - думал он,
- сегодня же непременно купаться". И он представил себе, как спустился по
пыльной крутой тропинке вниз, к реке, в благословенную зеленую пойму, как
разделся, затянул плавки, прыгнул... И сразу же обступила его в мыслях
теплая блистающая вода, и он резал ее, отталкивая от себя ногами,
чувствуя, как он споро плывет, как он бесконечно, ликующе, по-дурацки
здоров, каждым мускулом, каждым пальцем, каждым ногтем здоров... А вечером
- пульку. Ребята, кажется, подобрались ничего, и Теткин - для смеху, и
вообще хорошо - в Лихаревку. Самолет поревывает, поныривает, а он.
Скворцов, летит туда, в Лихаревку, - легкий, бодрый, ничего лишнего; в
чемоданчике - эспандер, трусы и бритва, а главное, здоров. Это хорошо:
потребует жизнь, любые обстоятельства - пожалуйста, я тут, здоров.

А еще он думал, что многие будут ему там рады, и среди многих - Сонечка
Красникова...

3

Последний раз, как он был в Лихаревке, месяца полтора назад, стояла
жестокая ранняя жара. Майор Красников праздновал присвоение очередного
звания. Гости собрались в небольшой квартирке Красниковых - уютно,
зажиточно, на диване подушки - болгарский крест. Жесткие тюлевые занавески
не колыхались. Гости сидели за столом мокрые, разварные и даже водку, с
трудом добытую у Ноя (Скворцов пустил в ход личное обаяние), глотали
неохотно. Водка была теплая и желтая, как спитой чай. На тарелке, выпучив
мертвые глаза, лежала селедка, лилово окольцованная луком. Напротив
Скворцова сидел совсем разомлевший капитан Курганов, а рядом с ним - его
жена, смуглая, недоброглазая женщина с большим вырезом, косо спустившимся
на одно плечо. Курганов, передернув шеей, выпил водки и только что занес
вилку, чтобы закусить селедочкой с луком, как жена отчетливой и Злой
скороговоркой сказала:

- Будешь есть лук - разверну к стене.

Рука с вилкой повисла в воздухе и послушно опустилась. "Экая стерва", -
подумал Скворцов. Слева от него сидела жена начальника отдела, Люда
Шумаева, худая высокая блондинка с длинной шеей и озабоченными глазами.

- Людочка, отчего не пьешь? - спросил ее Скворцов.

- Жарко, душно. До чего мне здесь надоело, знал бы ты. Кажется, все бы
отдала - уехать. Город, шум города я люблю... Театр, оперетку. Оперетку
особенно. Я все арии из опереток прямо наизусть знаю. "Помнишь ли ты, как
счастье нам улыбалось?" - пропела она ему на ухо.

- Помню, - сказал Скворцов.

- Ты все смеешься, а мне не до смеху. Ну, посуди сам, что я здесь вижу?
Рынок, магазин, кухня, дети... Я как заводная кукла - прикована к
керосинке...

- А ты бы работать пошла.

- Куда? Здесь на каждое место по десять жен. Нет, уехать, только
уехать.

- Ну что ж. Уехать тоже можно. Уговори Сергея...

- Он! Да разве он отсюда уедет? Это такой эгоист, до того в свою работу
влюблен, просто ужас. Нет, послушай, почему это так выходит: ему все
удовольствия - и днем и ночью...

Скворцов засмеялся и спросил:

- А тебе ночью разве нет удовольствия?

- Очень редко, - печально и просто ответила Люда.

Он поцеловал ей руку. С другого конца стола подполковник Шумаев,
маленький человек с черными горячими глазами и бритым, слоновой кости
черепом, крикнул ему:

- Что тебе, Пашка, жизнь надоела?

- Вот видишь, какой собственник, - вздохнула Люда.

Капитан Курганов опять робко потянулся к селедке: в эту минуту жена
разговаривала с соседом. Скворцов услышал ее слова:

- От этой жары я становлюсь злая, как Муфистофель.

- Муфистофель, - повторил Скворцов.

- Это правда, - печально сказала Люда. - Сколько ему достается - это
нельзя передать. Он и дочку в садик, он и на рынок, и все он. Я и сама
хозяйка неважная, ничего не скажешь, но сготовлю и на стол подам
безропотно. А она ему швырком: ешь! Прошлый раз Сергей у них в карты
играл, так она им тарелку с помидорами прямо по столу так и двинула -
кошмар! Нарезаны помидоры как ногой, ни маслом не заправлены, ни что. А
она...

- Не надо о ней, Людочка, - попросил Скворцов. - Ну ее к бесу.

Заиграла радиола. Столы сдвинули, начались танцы. Две-три пары вяло
задвигались по крашеному, до блеска натертому полу. Подполковник Шумаев
подошел к жене и вежливо поклонился. Люда встала и положила ему на плечо
руку, желтоватую и тонкую, как церковная свечка. Она была на полголовы
выше мужа. Скворцов заметил, что она босиком. Узкие босые ступни - про них
хотелось думать: не ступни, а ладони. На этих ступнях-ладонях она
двигалась легко, проворно, чуть изгибаясь, как очень худая молодая кошка
ходит вокруг ног своей хозяйки.

- И все-таки она бисиком, - сказала Муфистофель. - И как только муж
терпит.

- Жарко, - ответил сосед.

- Всем жарко, но никто, кроме нее, не позволяет. Все в каблуках. Не
деревня.

Скворцову сделалось душно, он встал из-за стола и пошел проветриться.
По дороге его кто-то перехватил за руку. Это был сам хозяин, герой
торжества, новоиспеченный майор Красников. Большая звезда празднично
поблескивала на его новеньком двухпросветном погоне. Красников был
счастлив и пьян.

- Посиди со мной, Паша! Я тебя во как люблю. Все собирался тебе
сказать, да случая не было. Я тебя люблю. Не веришь?

- Отчего же? Верю.

- Ну, садись, друг мой закадычный.

Скворцов сел.

- Выпьем, Паша, за... В общем, за наши достижения. Вот я, майор...

Выпили. Водка была еще теплее, чем вначале. Просто горячая водка.
Скворцова чуть не стошнило.

- Ну, люблю я тебя, как сукиного сына, честное слово, - говорил
Красников в судорогах пьяной любви к ближнему. Он стиснул Скворцова
поперек шеи и стал целовать.

- Пусти, брат, душно, - сказал Скворцов.

- Брезгаешь? Ну, ладно, брезгай. Все равно я тебя люблю.

- За что же ты меня так особенно полюбил?

- Ты - человек политически подкованный.

- Вот как? - удивился Скворцов.

- Честное слово. И я тоже политически подкованный. Я все перевожу на
уровень теории. Вот недавно приходит ко мне моя Соня - хорошая женщина, но
развитие еще не на высоте - и жалуется на трудности в домашнем хозяйстве.
Я сказал: "Соня, во всем нужно базироваться на теорию". И с трудом достал
книгу "Мужчина и женщина", том второй. Очень глубокая книга. Прочитала. И
как ты думаешь? Помогло. Ей-богу, помогло! Вот она сама тебе подтвердит.
Соня!

Подошла, улыбаясь, невысокая крепенькая женщина с гладко натянутыми на
круглой головке черными волосами. Красников, не вставая, притянул ее к
себе.

- Хочу тебя познакомить. Это - Паша Скворцов, любимый человек моего
сердца. А это - Соня, законная жена.

- А мы уже знакомы, - сказал Скворцов.

- Ничего, я вас еще раз познакомлю, крепче будет. Дай ему руку, Соня.

- Красникова Соня, - сказала она, подавая руку дощечкой. Черные глаза у