Чтение 4–й страницы книги ~Три минуты молчания~

потому что набилось тут много портового народа, и все на меня глядели. -
Вечером сегодня отвальную даю - в "Арктике"! Всех приглашаю!

Бичи мои взвеселились, Аскольд ко мне обниматься полез, чуть глаз мне
не выколол щетиной.

- Нет, - говорит, - ты мне скажи: за что я тебя сразу полюбил? Вот
веришь - не знаю. Но я всем скажу: "Он такой человек! Таких теперь нету. Все
умерли!"

А Вовчик справился с нервами и говорит:

- Отвальная - это здорово! Святой закон. А сколько ж ты на нее
отвалишь?

- О чем ты говоришь, волосан! - Аскольд ему рот ладошкой прикрыл. -
Мелко плаваешь, понял. Не хватит у него, так я пиджак заложу. Сейчас вот
Клавку позову и заложу!

- Не надо, - говорю, - поноси еще. Будь другом, поноси.

- Так, - кореш мой, Вовчик, соображает. - А ежели мы с собой кого
приведем?

- Валяй, приводи свою трехручьевскую. И я свою приведу.

- Ясное дело, - Аскольд кивнул. - Какая же отвальная без баб? А кто она
у тебя? Может, она какая-нибудь тонкая, не захочет с бичами в ресторане
сидеть. Не все же такие, как ты, Сеня!

- Как так не захочет? Раз вы со мной - захочет.

Вовчик совсем растрогался - опять всем налил по полному, и мы
опрокинули, а пивом уже не закрашивали, не до того было, и тут я
почувствовал, что не худо бы и кончить.

Я закусил наспех, а потом встал и качнулся, голова пошла кругом, но все
же выстоял.

- Салют вам, бичи! До вечера.

- Да посиди ты, - Аскольд меня не пускал. - И не побеседовали, душой не
раскрылись. А ведь интересный же ты человек, содержательный!..

- В "Арктике" побеседуем. Все в "Арктике" будет.

Тут Клавка подошла, не понравилось ей, что мы так расшумелись, а я ее
взял за плечи и поцеловал за ухом, в пушистые завитки.

- И тебя, дуреха, тоже приглашаю.

Она и не спросила - куда, только кивнула и засмеялась.

- Значит, так, - стал Вовчик черту подводить. - Столик на восемь
персон. Это двадцатку кладем на первый заказ, ну и официанту на лапу.

Аскольд авторитетно бровями подтвердил. Черт знает, что у них там за
арифметика. В жизни, наверно, за порядочным столиком не сидели, с таких
всегда деньги вперед просят. Да мне перед Клавкой не хотелось торговаться. И
неудобно было, что деньги у меня в платке, как у какого-нибудь сезонника. Но
Клавка не стала смотреть, собрала посуду и ушла, а я развернул всю пачку и
отсчитал - и на заказ, и на лапу, и за все, что мы тут имели.

Торгаш заторопился, надел свою мичманку и снова сделался ладненький, ни
в одном глазу.

- Погоди, - Аскольд мне сказал, - Клавка тебе сдачу сосчитает.

- Сами сосчитаете.

Все равно у вас, - думаю, - с Клавкой одна коалиция. Ну, и черт с вами,
а я буду - добрый. Помирать мне придется с голоду - вы мне копья не
подкинете, знаю. И все равно я буду добрый. Вот я такой. Я добрый, и все
тут.

Торгаш вышел со мною.

- Ты, - спрашивает, - серьезно это - насчет приглашения?

- Что за вопрос?

- А то, что девка правду сказала, ты к ним не больно жмись.

- Такая же она, эта девка!

- А не важно, кто учит. Ко всем прислушивайся. Гроши попридержи, не
носи с собой. Уродовался, наверно, в море за эти гроши?

- А для чего ж уродовался? Чтоб скрипеть над ними? Пусть знают мою
добрость.

- Это они знают, родной. А поэтому семь шкур сдерут - и мало покажется.

Ну, что вы скажете - профессор! Но, между прочим, сам только что
полторы шкуры содрал, - от стыда не помер.

- Будь здоров, - говорю. - Придешь в "Арктику"?

- Точно не обещаю. А в смысле курточки - вспомнишь меня не раз. Ей
сносу не будет. Заляпаешь - потри ацетончиком и опять она новая.

- Вспомню, - говорю, - потру ацетончиком. Салют!

3

Я вышел из порта веселый, и мороз мне был нипочем, вот только пиджак и
пальто неудобно было тащить - все, кто ни шел навстречу, ухмылялись: ну и
фофан, обарахлился, до дому не утерпел. И я подумал - сколько ни живи с
людьми, а что они про тебя запомнят? Как ты глупый и пьяненький по
набережной шел. И ладно, какая мне от этого печаль, не вернусь я в эти места
никогда.

Сверху уже не видно было - ни воды, ни причалов, сплошное облако плыло
между сопками. Небо загустело к ночи, стало ветреней, и пока я шлепал к
общежитию - мимо вокзала, по-над верфью, - понемногу голова засвежела. И тут
я вспомнил про бичей. И чуть не завыл - Господи, а зачем я этот цирк затеял!
"Всех приглашаю!" Видали лопуха?

А ведь эти деньги, если на то пошло, уже и не мои были. Вот я им
брякнул насчет "своей", - а ведь я правду сказал. Была девочка. И это я
из-за нее решил уехать. С нею вместе уехать. Куда - не знаю, это мы еще
решим, но кто же нам на первое время поможет? Вся надежда была на эту пачку.
А она уже вон как потоньшала - я прямо душой почувствовал, сквозь рубашку.

Я шел как раз мимо Милицейской, где Полярный институт, и хотел уже
дойти до общаги закинуть шмотки, но посмотрел на часы - около четырех, а в
пять она кончает работу. Потом ее кто-нибудь провожать пришьется или в кино
позовет, в наших местах девочку скучать не заставят.

Старуха-вахтерша кинулась на меня, но я сказал ей:

- Мамаша, метку несу.

А это как пароль. Метят эти ученые деятели пойманную рыбу, цепляют на
жабры такие бляшки и выпускают, а рыбаков просят эти бляшки приносить и
рассказывать - где эту рыбу снова поймали. Который год они ее метят, а рыба
все та же в Атлантике и на палубу сама не лезет. Однако рубль за такую метку
дают.

Так что старуха меня пропустила, только велела вещички на вешалку
сдать. А спросила бы - покажи метку, я бы еще чего-нибудь придумал, на то я
и матрос.

На втором этаже ходил по площадке очкарик, что-то в кулак себе шептал.
Такой чудак с приветом - отрастил бородку по-северному, как у норвега, а
теперь щиплет и морщится. Житья человеку нет.

- А нельзя ли, - говорю, - вызвать товарища Щетинину?

- Лилию Александровну?

- Ага, - говорю, - Александровну. Оживился очкарик. Вот такие,
наверное, и пришиваются. Черт-те чего он ей нашепчет, а девка и уши
развесила.

- К вам, - спрашивает, - вызвать?

- Ага, к нам.

Уставился на меня с подозрением. Но я прилично держался, в сторонку
дышал.

- Нельзя, - говорит, - она в лаборатории. Простите, рабочее время.

- Ну, это детали. А главное - к ней брат приехал из Волоколамска.
Сегодня же и уезжает.

И откуда у меня в башке Волоколамск взялся? Старпом у нас был из
Волоколамска.

- Это вы - брат?

- Нет, что вы? Он там внизу дожидается.

- Почему же вошли вы, а не он?

- Знаете, глухая провинция. Стесняется.

Пошел все-таки звать. Вот тебе и очкарик. С бородой, а не сообразит,
что может парню девка просто так понадобиться вдруг до зарезу. Хотя бы и в
рабочее время.

Наконец она вышла, Лиля. И он за ней выглянул.

- Лиличка, я понимаю, брат, но мы и так не укладываемся...

Такой он был вежливый, никак не мог уйти, стучал дверьми в коридоре, а
мы стояли, как дураки, молча.

Потом я спросил у нее:

- Сразу догадалась?

- Нет. Подумала - кто-нибудь из моих.

Мы стали у перил. Тишина тут, как в церкви, по всей лестнице малиновые
ковры, и всюду, куда ни посмотришь, картинки: какая на белом свете водится
рыба и как ее ловят - кошельком, тралом, дрифтерными сетями, на приманку, на
свет. Почему-то ни разу я к ней сюда не приходил. А вот "мои" - наверное,
побывали.

- Кто же они, "твои"? Что-то не рассказывала.

- Два моих сверстника тут приехали. Из Ленинграда. Тени забытого
прошлого. Завтра уходят в плавание.

- На "Персее"?

Есть у них при институте такое научно-исследовательское корыто, больше
чем на две недели не ходит.

- Нет, они не из Рыбного, это еще школьное знакомство. Хотят на сейнере
пойти, простыми матросами.

- Романтики захотелось?

- Не знаю. Может быть, просто заработать.

- Тогда б они на СРТ шли. А то все чего-то на сейнера лoмятся*.