шаге от капитана, непроизвольно вытягиваясь в струнку, и, не глядя на него,
капитан сказал:
говорил о фронте... красноармеец Переверзев?
сплюснутый мундштук папиросы. Он хотел предложить капитану папиросу, но не
сделал этого и закурил без его разрешения. Он молчал, затягиваясь до
тошнотворной рези в груди, и тогда капитан спросил еще:
не генерал, а боец... Контуженый. Установил это я сам. -Понимаешь?
преданностью глядя в глаза Рюмина.
капитан. - Кажется, на нашем направлении прорван фронт...
что ночью за ров пойдет разведка и что от штаба ополченского полка должны
тянуть сюда связь и должны подойти соседи слева и справа. Ушел Рюмин тоже не
по-своему - он не приказал, а посоветовал выставить за кладбищем усиленный
пост, порывисто сжал руку Алексею и легонько толкнул его к окопу.
рассеянной пехоты, проехали несколько всадников и три повозки. Все это
двигалось в сторону, где, по словам капитана Рюмина, находился
переформировочный пункт: отступающие наталкивались в поле на посты
курсантов, забирали вправо, и рядом с ними по полю волочились длинные четкие
тени. Все это время Алексей был в окопе с дежурным отделением, и, когда
скрылись повозки и поле очистилось от их копнообразных теней, он решил
ничего не говорить курсантам о красноармейце, выдавшем себя за генерала. К
чему? Теперь и без контуженых все было ясно...
отдал приказ привести взводы в боевую готовность. "Наверное, вернулась
разведка!" - подумал Алексей, и с него мгновенно слетела та
продрогло-цепенящая усталость, которая обволакивает человека в зимнюю
бессонную ночь. Почти бессознательно он надел каску, затянул на одну дырочку
поясной ремень и только после этого распорядился поднять по тревоге
остальные отделения, отдыхающие в крайних избах.
и к оружию свои места в окопе, - тогда каждый был друг от друга на
расстоянии в полметра. Теперь же все пятьдесят два человека образовали
слитную извилистую шеренгу и, толкаясь локтями и гремя винтовками, не думали
разойтись попросторнее. Может, каски, а может, лунный полусвет делали
курсантов противоестественно высокими и обманчиво загадочными. Они
повозились и разом затихли, обернув стволы винтовок в стылую сумеречь рва и
поля. В деревне в это время начали дымиться трубы - украдкой, через две-три
хаты, и в окопах запахло хвоей, жареным луком и картошкой. Как удар, Алексей
ощутил вдруг мучительное чувство родства, жалости и близости ко всему, что
было вокруг и рядом, и, стыдясь больно навернувшихся слез, он крикнул
исступленно, с непонятной обидой и злостью ко всему тому, над чем только что
чуть не плакал:
из погребов опять пробились петушиные голоса. Кто-то из курсантов сказал
мечтательно, в сладком молодом потяге:
озорно и сочувственно засмеялись.
гасли звезды. У сепараторного пункта стали проглядываться верхушки осин.
Повернув кудлатые головы к ветру, на них сидели вороны, и в улицу падал их
резкий простылый крик, - наступало утро. Алексей изо всех сил боролся с
дремотой, и было невозможно унять мелкую трепетную дрожь мышц, и поминутно
надо было ходить по малой нужде. Он стоял спиной ко рву, когда несколько
курсантов разнобойно крикнули: "Стой, кто идет?" От пролаза во рву к окопу
не спеша шел широкий приземистый человек в хитро надетой шапке - один ушной
клапан был опущен, а другой поднят вверх, и винтовку человек нес
по-охотничьи, стволом в землю, и было ясно, что это свой, и окликали его для
порядка, о чем он, видно, хорошо знал, потому что не останавливался и не
отзывался. Подойдя к брустверу и оглядев окоп, красноармеец напевно сказал:
канаве, а тут гляжу - маковка церковная...
у него было поранено ухо, темневшее комком запекшейся крови. Он сел в окопе
у ног Алексея на свою противогазную сумку, и она даже не поморщилась под ним
- до такой степени оказалась набитой каким-то солдатским хозяйством. Его
никто ни о чем не спрашивал, и он сам сказал о своем ухе: 1
спросил тогда:
что?
сказал кто-то из курсантов.
рассудил боец. - Что ему: голова на плечах, шапка небось нахлобучена на оба
уха...
тот же курсант, но уже с особой интонацией в голосе.
- Выходит, недавно человек ослеп, а уже ничего не видит,.. Нас там хотя и
полегла тьма, но живых-то еще больше осталось! Вот и блуждаем теперь... А он
вроде того мужика - воз под горой лежит, зато вожжи в руках...
разговоры. Всем по местам!
разглядев кубари Алексея, начал было привставать с сумки, но раздумал и
больно улыбнулся одной стороной лица.
на нишу, где синели бутылки с бензином. - Ведь танку в лоб не проймешь такой
поллитрой! Тут надо ждать, покуда она репицу свою подставит тебе... Мотор
там у нее спрятан, вот штука-то! А тогда уже поздно бывает - окопы
распаханы, люди размяты... Что делать-то будем, а?
Алексей и зачем-то загородил собой нишу.
присохнет.
Мы... - и не сказал, что хотел.
плечи винтовку и сумку.
отъехали, семьсот ехать! - стихом проговорил он и умеючи вылез из окопа.
от леса петляючи и осторожно поползли два грязно-серых броневика. Еще на
середине поля они немного разъехались в стороны, и к деревне беззвучно и
медленно потянулись от них разноцветные фосфоресцирующие трассы. Пули
воробьиной стаей прочирикали над окопом, и потом уже долетел слитный стрекот
пулеметов и стал натужнее вой моторов, - броневики на малых скоростях
закружили на месте.
Настоящие, живые, а не нарисованные на полигонных щитах!.. Ему было известно
о них все, что писалось в газетах и передавалось по радио, но сердце
упрямилось до конца поверить в тупую звериную жестокость этих самых
фашистов; он не мог заставить себя думать о них иначе как о людях, которых
он знал или не знал - безразлично. Но какие же эти. Какие? И что сейчас надо
сделать? Подать команду стрелять? "Нет, сначала я сам. Надо все сперва
самому... "
выстрелил из пистолета в тупое рыло одного и второго броневика, и сразу же
взвод ахнул залпом, а дальше выстрелы посыпались в самозабвенной торопливой
ярости, и Алексей опять начал прицельно бить - раз по одному броневику, раз
- по второму. Не отвечая, броневики развернулись и помчались к лесу.
окопа. У курсантов возбужденно блестели под касками глаза; они молча и
спешно наполняли магазины патронами.
и трепетали ноздри.
ствол теплого пистолета. -
прятаться же нам в скирды! Пускай знают!