бульвара. На углу он нанял извозчика и с ласковой иронией сказал ему:
он, доволен или недоволен шуткой, и задергал вожжами.
Глядя на огромные темные дома, в которых как-то не представлялась жизнь,
Лавренко думал о том, что многих из людей, которые теперь крепко и спокойно
спят здоровым сладким сном, завтра уже не будет. И люди эти не знают своей
судьбы, и это ужасно.
осталось всего несколько часов жизни... что надо дорожить каждым мгновением,
смотреть, запомнить, изжить эту жизнь, которая так мучительно дорога и
которой осталось так мало...
неизвестность пугали, как черная пустота.
мгновенно обострившимися до боли, представил себе весь тот кошмарный ужас,
те зловещие предсмертные судороги жизни - крики и слезы отчаяния, - которые
наполнили бы эти темные молчаливые дома и нелепо-ужасно всколыхнули бы тьму
и тишину ночи, если бы все эти приговоренные вдруг узнали, как близка от них
смерть и как мало, как бессмысленно мало осталось жить.
спине.
стараясь не думать и скрыть от самого себя холодное, зловещее предчувствие,
стал вызывать в памяти всевозможные, самые пустячные и пестрые впечатления
дня. Сначала это было трудно, и в то самое время, когда он думал, что думает
о другом, вдруг мучительно оказывалось, что где-то еще глубже и в самых
тайных изгибах мозга остро и болезненно шевелится это ползучее, липкое и
всеобволакивающее предчувствие ужаса. Но потом мысли устали и сами, почти
незаметно, ушли в сторону. Вспомнился ему Кончаев, и его юное, бесшабашно
смелое лицо, с фуражкой на затылке и с мягкими волосами, легко закрученными
на висках, ясно встало перед ним в сумраке тихой ночи.
собою милое личико с розовыми пушистыми щеками, с двумя недлинными толстыми
косами на покатых плечах молодой-молодой девушки.
нежной и красивой женской молодости, тихо шевельнулась в нем.
внезапном приливе трогательной нежности и тоскливой ласки, подумал: "Милая
"Маленькая молодость", кто знает, где буду я, когда ты расцветешь?.."
стыдливо крякнул, открыл глаза, поправился на сиденье и снова стал смотреть
на слепые окна домов, неясно мерещившихся во тьме.
страдающих, отвратительно и гнусно, на все манеры, разлагающихся людей,
тайная, стыдливая любовь к Зиночке, бильярд, жадные лица шулеров, стук
шаров, горький вкус пива и кисловатый затхлый запах в его холостой квартире,
с размокшими кучами пепла на окнах. Стало чего-то обидно, чего-то жаль до
слез.
на него, с трудом оторвавшись от своих мыслей.
унылое и понурое, мужицкое лицо.
прислушивается.
гремели колеса пролетки.
маячившую перед глазами во мраке.
он. - А ты знаешь, из-за чего все это?
- Говорят, матросы да забастовщики народ мутят...
захотели... Этак, к примеру, и я скажу: не желаю... да и все!..
презрительно и недоуменно.
Разве ты сам своей жизнью доволен?
скажем...
можно... что ж...
на козлах сидишь... вон как тебя согнуло, а человек не старый... Кроме
лошадиного хвоста, холода да голода ничего не видишь, всякий тобой помыкает,
в бане, чай, побывать толком некогда, вши заели, а ты говоришь - жить
можно!.. Разве это жизнь?
какой-то растерянности и испуга.
наша, барин, горькая жизнь, а только, что ж... тяжело не тяжело, а жить
надо...
скрипела калитка. Свернули в переулок, проехали мимо церкви, смутно белевшей
за черными деревьями. Извозчик и доктор Лавренко думали каждый о своем, и
было много безнадежного, унылого в этих двух согнутых, молчаливых, чуждых
друг другу фигурах и тощей, разбитой лошаденке, терпеливо и кротко
выбивавшейся из сил.
пробормотал:
мгновение они посмотрели друг другу в глаза. Лавренко что-то хотел сказать,
но промолчал и пошел к подъезду. Извозчик тронул лошадь, и пролетка медленно
поплелась вдоль тротуара, точно поползло одиноко в ночи какое-то
искалеченное, унылое насекомое.
IV
колокольчика где-то за запертой молчаливой дверью наводил жуткую тоску. Не
отворяли долго, и все было тихо, как в могиле, и это сравнение пришло в
голову Лавренко и из самой глубины его души подняло опять тоскливое и
зловещее чувство. Мрак стал жутким, и начало чудиться, что со всех сторон в
нем неслышимо подползает что-то бесформенное и ужасное.
чувствовалась молодая женщина, боязливая и недоверчивая. Лавренко
поторопился ответить, нарочно придавая словам преувеличенно дружелюбное и
успокоительное выражение. Тогда дверь медленно отворилась, и полоса света
упала ему на лицо. Молоденькая, хорошенькая горничная застенчиво улыбнулась
ему и, наивно-кокетливо прижимаясь к косяку, пропустила доктора в переднюю.
На пороге в следующую комнату стоял черный силуэт самого Зарницкого и все
еще тревожно, слегка вытянув шею, всматривался в темноту.
комнату и снимая пальто.
чересчур красивому и здоровому лицу мгновенно мелькнуло что-то странное и
даже как будто враждебное. И хотя он сейчас же отвернулся, но даже в его
крупном, с короткими крутыми завитками черных волос, холеном затылке
почувствовалось то же выражение. И с той спокойной, тонкой
наблюдательностью, которою всегда отличался Лавренко, доктор заметил и понял
это выражение.
тяжелой мебели, по золоченым корешкам книг и зеркальным стеклам шкафа с
инструментами искрились тысячи холодных бликов.
унылая.
худые колени, а Зарницкий стал ходить по комнате, о чем-то озабоченно думая
и тяжело ступая по ковру машинально размеренными шагами.
иронией наконец проговорил Лавренко, взглянув на уныло сидевшего Сливина.
студента, Сливин вдруг оживился. Его белобрысое, худое и длинное, совершенно
Николаев Андрей
Мацумото Сэйте
Шидловский Дмитрий
Никитин Юрий
Корнев Павел
Журавлев Владимир