Чтение 4–й страницы книги ~Зеркало Сен-Жермена~

Томский и Колян. Доносятся звуки увертюры к "Пер-Гюнту" или что-нибудь в этом роде. Обстановка та же, только офисная аппаратура расставлена по местам и вместо портрета Вована висит большая икона Спаса Нерукотворного. Томский не в красном блейзере, как Вован, а в строгой черной тройке консервативного вида, с галстуком-ленточкой и белой гвоздикой в петлице.

Колян: Владим Егорыч, значит так. С Хрюкой все пучком...

Томский: Nicolas, я уже говорил вам: "Егорычами" зовут хамов, а мое имя

Владимир Георгиевич.

Колян: Сорри, Владимир Георгиевич. Трудно так, сразу. Ломает. Я когда пацанам, в смысле господам юнкерам, объяснил, что с Нового года у нас в "Конкретике" все будет по понтам, они сначала ржали. Прикалывали друг друга, типа: "Лорнет вам в грызло, сударь". А теперь ничего, в кайф пошло. Биксы, в смысле барышни, балдеют и бакланов, пардон, деловых партнеров, тоже пробирает. Легче отстегивать стали. Супер, шик!

Томский: Дело не в шике, Nicolas. Главное, чтобы человек имел понятие о чести и жил в соответствии с ним.

Колян: Само собой. Жить надо по понятиям, без них беспредел.

Томский: Простите, я вас перебил. Вы начали говорить о наших конкурентах. О господине Хрюке, если не ошибаюсь? Вы послали ему мой вызов?

Колян: На стрелку? Послал. Хрюка сразу в портки, экскюзе муа, в панталоны наложил, Проблем нет, отдает и лотки, и палатки.

Томский: Очень любезно с его стороны.

Колян: Еще бы! После того, как вы на прошлой стрелке, пардон, на дуэли, Лехе Череповецкому во лбу пять дырок нарисовали...

Томский: Да, трефового туза. Заметьте, с двадцати пяти шагов и из незнакомого пистолета.

Колян: Ага. Засадили Череповецкому пять дуль в Череповец. Умора! Юнкера в лежку лежали. Щас вобще с бизнесом хорошо пошло. Все перед "Конкретикой" прогинаются.

Томский (поворачивается к. иконе, истово крестится): Не оставляет Господь. Эх, Nicolas, друг мой, нет пророка в своем отечестве. Как часто современники неспособны оценить талант. В девятнадцатом, то есть я хочу сказать, в двадцатом веке, с коммерцией у меня получалось гораздо хуже, но я всегда знал, что здесь (показывает на лоб) заложена огромная потенция. Всему свое время. Юнкера на молебне были? Колян: Ну. Кто не ходит, я рыло чищу Томский: Если по-отечески, то можно. Вот еще что, mon ami, я просил распорядиться насчет ложи в опере на сегодняшний вечер для меня и Клавдии Владленовны. Что нынче дают? Колян: Этого, блин, "Севильского цирюльника". Томский: Вы уже были? Как вам постановка? Колян: Да, зашли с господами юнкерами, посидели. Сначала вроде ничего, вот это: "Пора по бабам, пора по бабам". Томский (подхватывает дальше из увертюры):

Наа-на-на, наа-на-на, наа-на-на, наа-на-на-на-на-на-на.

Поют хором дальше.

Колян: А потом че-то не пошло. Есть пара-тройка хитов, остальное фанера.

Томский: Да, мне из Россини тоже больше по вкусу "Вильгельм Телль".

Колян: Какой базар.

Томский (вздыхает): Правильнее было бы сказать:

"Я с вами совершенно согласен, Владимир Георгиевич" или: "Я придерживаюсь того же мнения".

Колян (старательно): Я, Вован Георгич, придерживаюсь чисто того же мнения.

Томский страдальчески хватается за виски.

Свет гаснет.

Светлое воскресенье

(1901 год)

Та же комната с некоторыми изменениями. На письменном столе появился новый предмет: деревянный лакированный ящик, формой и размером похожий на компьютер. Посередине комнаты пул с разноцветными шарами. Велотренажер, сделанный из старинного трипеда. Рядом две чугунные гири. В углу пианола, выкрашенная в красный цвет и с надписью YAMAHA.

Томский, Солодовников и Зизи. У Томского исчезли усы и пробор теперь у него прическа с чубом и подбритым затылком, как была у Вована. Одет он в красный сюртук с золотыми пуговицами и зеленую жилетку. Сияет толстая золотая цепь от карманных часов.

Доносится перезвон пасхальных колоколов. Все поочередно христосуются.

Солодовников: Костя, душа моя, ты мне стал просто как сын. Честно, без понтов. Вот подарочек тебе к Светлому Воскресенью. Заказал самому Фаберже. Ничего, с таких-то барышей не обеднею. Вот-с, из червонного золота.

Достает из коробки огромное золотое яйцо, раскрывает его. Механизм играет мелодию "Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо".

Вован: Круто! Ну, Веник! Дай чмоку всажу.

Обнимает и целует Солодовникова.

Солодовников (целуясь с Военном): Христос воскресе. Вован: В натуре воскресе. Я те тоже сувенир припас. Вот, цепура. (Достает из кармана массивную золотую цепь с "гимнастом".) Спецзаказ. Тут такую хрен достанешь. (Надевает Солодовникову на шею.) Чисто архимандрит.

Солодовников вынимает платок, растроганно утирает слезы.

Вован (показывая на пианолу): Зинок, ну-ка сбацай на синтезаторе "Пасхальную".

Зизи берет аккорд.

Вован (густым голосом): Блиннн, блиннн, блиннн...

Солодовников (вставая рядом, подтягивает тенорком): По-ол-блина, по-ол-блина...

Зизи (тоненько, мелодично): Четверть блина, четверть блина...

Солодовников: Хорошо у вас, истинная идиллия. Ну пойду, не стану вам мешать. Совет да любовь. Дай Бог сему очагу, как говорится, прухи и спокухи.

Вован: Ага, давай, Веник. Завтра насчет караоке-баров обкатаем. Ну, шарманочных по-вашему. Лады?

Солодовников: Лады. Ах, голубки...

Уходит.

Зизи (наигрывает на пианоле и поет): "Он уехал прочь на ночном дилижансе..."

Вован (раздраженно): На каком, блин, дилижансе? "На ночной электричке", сколько повторять!

Зизи: Электричка это электрическая лампочка. Как на ней уедешь?

Вован (вздыхая): Все-таки ты у меня, Зинка, на мозги не Хакамада.

Зизи: Не смей меня сравнивать со своими японскими кокотками! Опять был в "Приюте гейши", распутник?

Вован: Да я чисто покушать сашимов там, сушей.

Зизи: С чего? С ушей? Уж не лапши ли, которую ты мне вешаешь, отморозок? Ах, права maman: ты монстр, неблагодарный хам, бес-предельщик! Ты зачем Николиньку научил этой глупой игре в наперстки? Мальчик обыграл полгимназии, и теперь тебя вызывают к попечителю! C'est incroyable! Intolerable!

Вован (тоскливо): Е-мое, понеслось мерде по трубам... Пропал выходной.

Стук в дверь.

Голос слуги: Константин Львович, к вам господин Буревестник.

Вован: Давай его сюда! Все, Зинка, закончила базар. Дуй отсюда. У меня с крышей заморочки.

Зизи, сердито захлопнув крышку пианолы, идет к двери, сталкивается там с Буревестником (обшарпанным господином в темных очках, с бородкой клинышком), который и не думает пропустить даму вперед. Звучит "Аппассионата".

Зизи: Не дом, а хитровская ночлежка! (Выходит.) Буревестник: Томский, революции нужно еще две тысячи. Архисрочно.

Вован: Не борзейте, братва. (Подходит к столу, поворачивает компьютероподобный ящик, и становится видно, что вместо экрана в него вставлены счеты. Щелкает костяшками.) На типографию штуку отстегнул? На общак? На пацанов, что в Бутырках припухают, башлял? Эту, как ее, блин, маевку, авансировал? Не по понятиям выходит!

Буревестник: Понятия буржуазный предрассудок. Вы хотите, чтоб поднялась мускулистая рука миллионов рабочего люда?

Вован мотает головой.

Буревестник: Ну так вносите пожертвование на партийную газету.

Вован: А нельзя оформить типа как договорчик рекламы? Щас с налом напряженка.

Буревестник: Безналом пускай у вас ревизионисты берут. И не торгуйтесь. Томский, тут вам не базар. Не то вычеркнем вас к чертовой матери из списка представителей прогрессивной буржуазии.

Вован (быстро): Какой базар? Базара нет. Когда Костик на прессу жидился?

Достает из ящика стола пачку кредиток, передает Буревестнику. Тот считает. Одну возвращает назад.

Буревестник: Замените "катеньку", склеенная.

Вован меняет, кладя склеенную купюру на стол. Буревестник прячет пачку за пазуху. Потом цапает и склеенную.

Буревестник (жмет Вовану руку): Спасибо. Вы настоящий товарищ. До скорого.

Выходит, подпевая "Аппассионате". За ним закрывается дверь, музыка стихает.

Голос слуги: Константин Львович, барыня зовут.

(Доверительно.) Очень гневны-с.

Вован: (нервно расхаживая по комнате): На хрена мне все это надо? Там мне башляли, а тут я башляю. Да еще эта.

Истеричный вопль Зизи: Констан! Ты заставляешь себя ждать!

Вован (орет): Щас! (Тоже громко, но уже тише.) Эй, мобилу сюда!

Входят двое слуг. Первый несет огромный телефонный аппарат, второй тянет шнур.

Вован (покрутив рычажок): Але, цыпа, нумер 34-25... Зеркальная мастерская? Это Томский... Ага, мое благородие. Я осколки посылал. Склеили?.. Глядите у меня, лепилы, чтоб тютька в тютьку было!.. (Кладет трубку.) Блин, это ж сколько еще до Нового года париться!

Свет гаснет.

Главный вопрос бытия

(2001 год)

Томский сидит за письменным столом и играет на компьютере не видно, в какую именно игру, но это явно какая-то стрелялка: раздаются пальба, взрывы и прочее. Он отрастил усы, как в прежней жизни, разделил волосы на прямой пробор, смазал их бриллиантином.

Томский (напевает): "Ты скажи, ты скажи, че те надо, че те надо..." Merde! Проклятая, хамская песня! (Дальше поет то же по-французски.) "Dis-moi, dis-moi, qu'il te faut, qu'il te faut, et peut-etre je te donne c'que tu veux..." (Громкий взрыв.) Йес! Получил, мизерабль? Знай наших, козлина! (В ужасе хватается за голову.) Что я говорю! Боже, что я говорю! (Вскакивает, поворачивается к зеркалу.) Констан, друг мой, ты превращаешься в хама! Нужно отвлечься...

Садится, берет пульт, включает телевизор. Экран залу не виден, доносится только звук.

Голос политика: ...Будем эту дилемму решать в практическом аспекте. По задумке администрации, последние подвижки в вопросе зачистки лиц кавказской национальности однозначно отображают тот негативно окрашенный факт, что наличие прецендентов вокруг так называемого инциндента...

Томский (страдальчески): О-о-о!

Переключает на другой канал.

Голос ведущего телешоу: Есть такая буква! Поаплодируем! Итак, автор поэмы "Светлана", великий русский поэт. Первая буква "Ж", окончание "вский". Наличествуют гипотезы?

Телеаудитория (скандирует): Слово! Слово! Слово!

Робкий голос играющего: Жириновский?

Томский вздрагивает, переключает кнопку.

Бодрый голос спортивного комментатора: ...Наши одиннадцать парней встали на пути "Реала" буквально двадцатью восемью панфиловцами, приняли на грудь таран испанской боевой колесницы и, перефразируя слова Кутузова, доказали: кто на нас с мячом пойдет, тот от мяча и погибнет.

Томский выключает телевизор и вздымает руки к Спасу.

Томский: Это невыносимо! (Тычет в кнопку интеркома, слабым голосом.) Шери, мне опять нехорошо. Скорей...

Голос Клавки: Иду-иду, Вовик. Щас!

Вбегает Клавка.

Клавка: Что, опять от родной речи ломает?

Томский (истерично): И ты, Брут?

Клавка (раскрывает старый томик, листает):

Щас, котик, потерпи. Ширнешься полегчает. Вот: "Отбрось ночную тень, мой добрый Гамлет. Ты знаешь, все живое умирает и переходит в вечность от земли".

Томский (блаженно): Хорошо...

Клавка: "В твоих очах душа сверкает дико; как спящий стан на звук тревоги бранной, встают власы на голове твоей!"

Томский: Хорошо...

Клавка: "Мутится разум, мысли цепенеют и как бы меркнет денное светило, не в силах..."